Похититель детей - Жюль Сюпервьель
— Месье Жозефу семнадцать лет, сами знаете, что это за возраст.
— Уже целых восемнадцать, и ему ничего не стоит опрокинуть среди ночи тумбочку без всякой мысли о последствиях.
— Неужто? Вы действительно так полагаете, месье?
— Я уверен в этом.
— Каков наглец! — воскликнула няня.
— Именно! Вы попали в самую точку, Роза! Ладно, ступайте, я выяснил, что хотел.
Стрелки показывают без четверти четыре. Бигуа смотрит на часы. Через полчаса вернется Жозеф. Полковник принял решение.
— Что положить в чемодан мальчику, прежде чем выставить его за дверь? Жилет, рубашку, кальсоны, две пары носков. Образ Пресвятой Девы. Нужна ли бритва? Разумеется. Домашние тапочки? Нет, это легкомысленно. Писчая бумага тоже ни к чему, да и почтовые марки. Ограничимся самым необходимым. Дать ли ему немного денег? Так и знал, что стану ломать голову над этим вопросом! Немного денег — это сколько?
И он приколол булавкой к фланелевому жилету тысячу франков.
Полковник ждал Жозефа в прихожей, шагая взад-вперед с чемоданчиком в руке. Вот мальчик позвонил в дверь, Бигуа открыл ему, вручил чемодан и сказал:
— Прочь из этого дома!
— Небось мечтаешь быть на моем месте, а? — глухо отозвался Жозеф. До сих пор он никогда не обращался к полковнику на «ты».
Бигуа занес было руку, чтобы дать ему пощечину, но Жозеф, взяв чемодан, уже спускался по лестнице — не спеша и вальяжно, а потом с ухмылкой обернулся.
Полковник остолбенел от его ответа. Значит, домашние замечали, как Бигуа смотрит на Марсель. Значит, у него на лице было написано все, его мысли не составляли ни для кого секрета, и вся семья знала, что ом думает только о Марсель. А вдруг именно выражение его лица подтолкнуло Жозефа к этой ночной авантюре?
— Сорви же наконец маску детского воспитателя! К черту ее! — крикнул он во весь голос. — Один лишь Жозеф понял, кто я на самом деле. Хватит утаивать чувства! Я смешон в своих же собственных глазах, и с каждым днем мое положение все более карикатурно. Если бы я и в самом деле был отцом этого негодника, то едва ли имел бы право гневаться! Во всех концах мира отцы моего возраста сочли бы такой гнев справедливым. Но случись им узнать, что вовсе не я произвел этого ребенка на свет и что я только ревнивый опекун, который усматривает в любом его взгляде и жесте непристойный интерес к девочке!
Весь следующий день полковник ждал ареста по доносу Жозефа. С женой он не делился этими опасениями, однако Деспозория угадывала их, и после каждого звонка в дверь в ее лице не было ни кровинки.
Вечером она, не удержавшись, разрыдалась у себя в комнате.
На что похожа ее жизнь! Постоянный страх, что люди узнают о затеях Бигуа и в дом явится полиция! Вот чем она живет — это после пятнадцати-то лет замужества, которое превратилось в вереницу угнетающих дней, безжалостно одинаковых, и все это время она вела себя безупречно. Ее целомудрие и осмотрительность были таковы, что, даже отправившись к парикмахеру, зубному или на педикюр, Деспозория всегда брала с собой Фреда или его братишку — на случай, если она окажется в присутствии другого мужчины. День и ночь она заставляла себя заботиться о детях, к которым так и не смогла по-настоящему привязаться. Она не принимала гостей, ни с кем не встречалась с самого момента смерти Элен (так пожелал Бигуа), и в квартире на нее давило, навалившись всей своей тяжестью, присутствие мужа. Полковник уделял ей пять минут в неделю, словно из необходимости удостовериться, что Деспозория — вот она, здесь, и этот еженедельный ритуал был, скорее, данью привычке, рутиной, а не проявлением нежности и тем более любви. Все остальное время Бигуа проводил у себя в комнате или бродил по квартире, проводя ревизию выключателей, лампочек, водопроводных кранов, замков, фильтров, колокольчиков для вызова слуг, расчесок и зубных щеток, а с той ночи, когда из комнаты Марсель донесся пугающий грохот, стал выбрасывать в мусорное ведро тарелки, на которых замечал даже тончайшую трещину.
За едой Бигуа теперь не смотрел на Марсель, которая сидела напротив него чуть левее.
«Запретная зона», — мысленно очертил он.
Деспозория глядела на мужа своими чистейшими темными глазами. Изредка он тоже смотрел на нее, черпая в том, что дозволено, законно и привычно, уверенность и силы, столь необходимые ему, чтобы совладать со своими чувствами и не попасть в ловушку к Марсель.
И все-таки — что означают эти галстуки из переливчатого шелка, слишком светлые для мужчины его возраста, которые Бигуа стал надевать по утрам?
Однажды Марсель одарила полковника таким лучезарным взглядом, что он не удержался от мысли: это еще что за напасть?
Да, я люблю Марсель. Она ступает по дому. Причесывается, читает, поднимает руку, касается ногой паркета, поворачивает голову. Я люблю ее. Она идет из одной комнаты в другую, смотрится в зеркало, ест за одним со мной столом, спит в комнате серо-голубых тонов. Вот ее жизнь. Я люблю Марсель. Что тут можно поделать? Она смотрит на меня, а я наблюдаю, как она живет и смотрит на меня. На ней блузка из невесомой ткани. В этой девочке сосредоточено все мое будущее — оно дремлет и порой приоткрывает глаза, чтобы понять, в какой точке на оси времени я нахожусь, а потом снова погружается в дремоту.
Какие отношения были у Марсель с Жозефом? Ласки — просто ради любопытства? Поведение Жозефа и реплика, брошенная полковнику, когда тот выставил его за дверь, вроде бы не оставляют сомнений на этот счет. Но вдруг мальчишка только бахвалился?
Сегодня утром, однако, Марсель, скользя взглядом по комнате, очень странно облизнула губы своим тонким — пожалуй, можно даже сказать, острым — язычком.
IV
В тот месяц в Париже умерло много народу. По улицам двигались траурные процессии; казалось, работники ритуальных служб не успевали стряхнуть с себя землю после одних похорон, как тут же возвращались к земле в ритме величавой поступи длинноногих лошадей, запряженных в катафалки.
Против опасного гриппа не устояла и Деспозория. При мысли о том, что она может умереть, Бигуа падал духом. Но потом, словно укоряя себя за это, собирался с силами и твердил:
— Она не умрет. Я ведь всем сердцем люблю ее. Разве хоть в чем-то можно упрекнуть ее? Только в том, что она дышит!
Слившись с кроватью, Деспозория чувствовала,
