Рассказы и сказки - Ицхок-Лейбуш Перец
Чуточку только посидеть, а потом — валяй дальше!"
Но глаза у него слипаются.
— Ну, вставай, Шмерл, вставай! — командует он. Командовать-то он еще может, но не так-то легко это выполнить. Он не может и пошевельнуться. А ему кажется, что он идет, идет все быстрее… Он уже видит перед собою деревенские избушки: здесь живет Антек, там Василий, он всех их знает, нанимает у них подводы… К еврею еще далеко, но лучше зайти к еврею… там иногда и "мезумен" застать можно. И ему кажется, что он идет к домику еврея; но домик отодвигается все дальше, дальше… Должно быть, так и надо… В печке горит веселый огонь, окошко светится красным веселым светом… Вероятно, у толстой Мирл варится теперь большой горшок картошки — она постоянно угощает его картофелем, горячим, рассыпчатым картофелем… И он двигается дальше, так ему кажется.
Мороз немного спал. Снег пошел большими, пушистыми хлопьями.
Морозу, по-видимому, тоже стало теплее в его снежной ризе. И кажется Шмерлу, что он уже в доме еврея. Мирл отцеживает картофель, он слышит, как журчит вода… Вода струится и с его ластикового кафтана… И еврей расхаживает по комнате и тихо напевает какую-то песенку. Привычка у него такая — напевать после поздней вечерней молитвы, потому что тогда он голоден, и он ежеминутно понукает жену: "Ну, Мирл!"
Но Мирл не торопится, — исподволь работается лучше.
"Сплю ли я и мне снится все это?" Эта мысль сменяется вдруг приятным удивлением: ему кажется, что дверь открылась и вошел его старший сын… Хоно! Хоно! О, он узнает его! Но как он попал сюда? Хоно не узнает отца и притворяется, будто ничего не знает… Вот тебе и раз! Он рассказывает Ионе, что едет к отцу… расспрашивает об отце… он не забыл отца! А Иона хитрит и не говорит ему, что отец сидит тут же, на скамье!.. Мирл занята, она суетится у печи, ей не до разговоров, — она растирает картофель большой деревянной ложкой и весело улыбается!
Ого, Хоно, должно быть, разбогател, сильно разбогател! Все на нем новенькое… И цепочка!.. Может быть, она поддельная? Нет, наверное, из чистого золота. Хоно не станет носить поддельной цепочки, боже упаси…
Ха-ха-ха! — Он бросает взгляд на печку. — Ха-ха-ха! — Он чуть не надрывается со смеху. — Иекл, Берл, Захариа… Все трое. Ха-ха-ха! Они спрятались на печке… ах, жулики!.. Ха-ха-ха!.. Жалко Шпринце, жалко! Хорошо бы, если бы и она дождалась этой радости… Меж тем Хоно заказывает к ужину гуся… "Хоно, Хоно, ты не узнаешь меня?.. Ведь это я!.." И ему кажется, будто он целуется со своим сыном.
— Слышишь, Хоно, жаль матери, жаль, что она не видит тебя. Иекл, Берл, Захариа, долой с печки! Я вас сразу же узнал. Слезайте же, я знал, что вы придете. Доказательство вот — я принес вам сыр, настоящий овечий сыр!.. Взгляните-ка, ну, детки! Вы, помнится мне, любили солдатский хлеб! Что, не так?..
— Да, жалко мать!..
И кажется ему, что все четыре сына окружили его, целуют, крепко прижимают к себе.
— Вольно, детки! Вольно! Не прижимайте меня так сильно! Я уже не молодой человек. Восьмой десяток пошел… Вольно!.. Вы душите меня, вольно, детки мои!.. Старые кости! Осторожно! У меня деньги в кармане! Слава богу, мне доверяют деньги!.. Довольно, детки, довольно!.. Довольно…"
Он замерз, с рукой, прижатой к боковому карману…
Берл-портной
(Из хасидских рассказов)
1894
Перевод с еврейского Д. Маневич
Бердичевская синагога. Канун судного дня. Под вечер
"…С соизволения божия, с соизволения людского".
Старики произнесли последние слова молитвы и уселись по своим местам.
Рабби Леви-Ицхок у амвона. Он должен произнести "Кол-нидрей" и молчит. Все взоры устремлены на спину Леви-Ицхока. В женском отделении синагоги тишь, как на море перед бурей. Он начнет и, может быть, как это иногда бывает с ним, с проповеди. Сначала же побеседует с всевышним, как с близким, по душам, на простом языке…
Но рабби Леви-Ицхок, облаченный в белый хитон и талес, неподвижен и молчит.
Что это означает?
Неужели врата молитв еще закрыты в такой поздний час? Или не в силах рабби Леви-Ицхок постучать, чтобы открыли? Он стоит, склонив голову слегка набок, ухо — кверху, точно оттуда ему что-то доносится. Не прислушивается ли рабби Леви-Ицхок, как будут открывать врата молитв?..
И вдруг рабби Леви-Ицхок оборачивается лицом к народу и зовет:
— Шамес!
На зов бежит синагогальный служка. Рабби Леви-Ицхок спрашивает его:
— Берл-портной уже здесь?
Молящиеся поражены. Синагогальный служка дрожа лепечет: "Не знаю", оглядывает всех. Рабби Леви-Ицхок тоже оглядывается и говорит:
— Нет, не пришел! Остался дома. — И снова обращается к служке: — Ступай к Берлу-портному домой, позови сюда. Скажи, что я, Леви-Ицхок, духовный глава общины, зову его.
Синагогальный служка уходит.
Берл-портной живет на этой же улице, недалеко от синагоги. Ждать его долго не приходится. Он является без белого хитона и талеса, в будничной одежде, нахмуренный, глаза — не то злые, не то испуганные. Он подходит вплотную к рабби Леви-Ицхоку:
— Вы меня звали, рабби? Вот я пришел к вам!
"К вам" подчеркивает он.
Рабби Леви-Ицхок улыбается.
— Скажи мне, Береле, почему так много говорят о тебе в небе? Ведь чертоги господа полны тобою! Какой шум ты там поднял! Ничего другого не слыхать, только: "Берл-портной" да "Берл^-портной".
— Да? — торжествует Берл-портной.
— У тебя какая претензия есть?
Отвечает:
— Конечно!
— К кому?
— К всевышнему.
Прихожане готовы разорвать портняжку на части. Рабби Леви-Ицхок еще шире улыбается:
— Может быть, ты нам расскажешь, Берл, в чем дело?
— Отчего же нет? Готов здесь даже тяжбу затеять с богом. Ну как, говорить?
— Говори.
И Берл-портной начал:
— Все лето, рабби (да не случится это с вами!), я не имел работы. Никто не дал мне заработать… ни еврей, ни- да не будь он помянут рядом! — иноверец. Хоть ложись да помирай.
— Может ли это быть? — не верится рабби Леви-Ицхоку. — Потомки Авраама, Исаака и Якова — милосерднейшие из милосердных. Надо было поверить им свою нужду.
— Нет, рабби, никогда! Я никому не жалуюсь и ни у кого не беру. Подачек от людей Берл не желает. Всевышний обязан пред ним, как и пред другими.
Но вот что сделал Берл: дочь свою в прислуги отдал-куда-то
