Марина Цветаева - Прозаические переводы
С Сабиной она теряла свою нежнейшую радость, но не жаловалась. И, зараженная этим примером, г-жа де Фонтенэ, в минуту прощания, ушла так же просто, как если бы завтра же могла вернуться…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
…если подумать об их природной робости и о крайнем ужасе их перед смертью!
МишлеIПо возвращении г. и г-жи де Фонтенэ в Париж жизнь улучшилась для обоих.
У Сабины от встречи с г-жой де Розэ оставалось ровное настроение. Он, которого ничто не удивляло, только радовался. Сердце жены он сравнивал с погодой, которой не предскажете и не измените. И он так же легко сживался с радостью, как с равнодушием и утратой.
Счастье Сабины он, казалось, принимал за личную удачу. Когда Сабина переставала быть счастливой, удача уменьшалась, и он переносил это легко.
Иногда, по вечерам, маленькая гостиная, выходившая на обсаженную деревьями улицу, наполнялась, несмотря на закрытые окна, запахами с воли: запахом ночи и тумана, к которому присоединялся еще привкус горячей каминной золы. И это напоминало Сабине каштаны, которые она, в детстве, клала в огонь и которые так же пахли.
Она говорила Анри:
— Теперь нам нужно было бы детей, чтоб они возле нас играли.
Раньше она надеялась, что дружба с г-жой де Розэ будет ей поддержкой. Но г-жа де Розэ писала редко, и только короткие, простые письма. Доброта ее была в поступках.
Все же Сабина была довольна. Так прошло несколько месяцев.
Однажды утром к ней вошел муж и сказал:
— Ты сегодня сделаешь для меня одну вещь. Представь себе, что к пяти у меня свидание с Филиппом Форбье, которого я должен попросить об одном одолжении. Но я почти ослеп от гриппа и никак не могу пойти. Пойди, пожалуйста, ты.
— Господи, — ответила Сабина, — я уже и так устала, а теперь еще это! Нет, это невозможно. Я не знаю твоего друга, и он меня не знает, — что я ему скажу?
— Ну, пожалуйста, — перебил Анри, — будь милой, это так просто. Ты скажешь ему, что я в отчаянии и что прошу его передать тебе рекомендательное письмо для брата Пьера Баланса, который хочет посетить берлинские университеты.
— Нет, — еще раз ответила Сабина. Она капризничала, объясняла ему, что действительно устала за последнее время. Она сердилась.
Но так как Анри, сжав руками голову, жаловался на боль и все еще настаивал, она обещала ему, что пойдет после пяти на это свидание и принесет письмо.
Будучи до этого занята, она немного опоздала к Филиппу Форбье и всходила по лестнице недовольная и смущенная.
Она подождала несколько секунд, потом ее ввели в жаркую, загроможденную комнату.
Она смутно увидела мужчину, который встал и поклонился, не глядя, с видом вежливым и отсутствующим. Очевидно, она ему помешала.
Смеясь, чтобы разогнать смущение, она сказала:
— Я г-жа де Фонтенэ… жена Анри де Фонтенэ… которого вы знаете; меня вы не знаете.
Он слушал ее молча, наклонив голову, как бы говоря, что хорошо ее понял и что ему еще нечего ей ответить.
Тогда, почувствовав равнодушие этого человека, она быстро передала поручение Анри, и Филипп Форбье ответил, что сейчас напишет письмо. Он стал писать. Сабина видела его со спины. Он вышел из комнаты за какими-то адресами.
Г-жа де Фонтенэ, оставшись одна, стала осматриваться. Лампа на письменном столе, несмотря на розовый фарфоровый колпак, так ярко горела, что грела, должно быть, как печка. И камин горел; красные угли в нем пылали и двигались. После дождливой холодной улицы Сабине эта жара показалась чудесной.
Она подумала:
— Как это прекрасно — люди, которые все время работают, которые ничего другого не делают…
Она уже совсем привыкла к этой глухой, сосредоточенной комнате. Большое темное ковровое кресло она рассматривала так, точно собиралась всегда в нем сидеть.
И вдруг она подумала:
«Господи, сейчас же этот человек вернется, даст мне письмо, простится, и я с ним прощусь, уйду… Никогда больше не увижу этой комнаты, в которой, чувствую, могла бы жить… И опять на улице будет холод, и все кончится…»
Она подумала еще:
«Что бы такое рассказать сейчас, чтобы не так скоро, не так сразу уйти…»
Она заметила на столе старинное издание «Опытов» Мишеля Монтеня.
Филипп Форбье вернулся. Он подал ей готовое письмо.
Он спросил ее:
— Вы любите книги?
И пошел за томом Данте.
Она тихонько вынула его у него из рук, открыла и голосом, таким нежным, таким горячим, воскликнула: «Ах, как чудно!» — что он впервые взглянул на нее. Он нашел ее тщедушной и взволнованной. Она несколько привлекла его внимание; покорная, как девочка, она следила за всеми строчками и гравюрами, которые он ей показывал; мгновениями она отодвигалась от него, как бы смущаясь и робея.
— У меня есть еще другие книги, которые вам, может быть, понравятся, — сказал он.
Она ответила в отчаянии:
— Господи, у меня больше нет времени, но я могу еще прийти.
Она подумала и продолжала:
— Я приду к вам через неделю, в четверг, если это вам не помешает.
Выходило десять дней. И она прибавила:
— Немного после пяти.
Филипп Форбье ответил:
— Если вам будет угодно.
Он уже перестал о ней думать.
Сабина сказала «до свидания», протянула ему руку. Она увидела его только при прощании; она еще ни разу, за все время, на него не взглянула, но, как вошла, почувствовала, какой он…
Вечером она рассказывала Анри:
— Я думаю о твоем друге; это сумасшедший; ты мне не сказал, что он, несмотря на свои сорок три года, выглядит молодым и что он похож на героев Революции. Он живет в огне и книгах. Он хотел показать мне какие-то издания, но мне уже нужно было идти, на днях я к нему еще пойду.
В назначенный день, после четырех, г-жа де Фонтенэ оделась, чтобы идти к Филиппу Форбье.
Ей бы хотелось не идти, это расстраивало ее день, она была усталой, но, не имея времени предупредить его и боясь, сама не зная почему, показаться ему капризной и ненадежной, она все же оделась и пошла.
Ее ввели в ту же комнату.
Филиппа еще не было. Было так жарко, что она сняла шубу и положила ее на стул.
В черном мягком бархатном платье и шляпе с длинными перьями она выглядела, как паж.
Когда Филипп вошел, г-жа де Фонтенэ, решив больше не стесняться, начала говорить и оживленно двигаться. Она жаловалась на холод и так близко подсела к камину, что Филипп испугался; но она рассмеялась и сказала, что не боится огня, что это добрая, дружественная ей стихия, что она охотно положила бы в него руки…
Подняв глаза на стоявшего Филиппа, она добавила:
— Я вам ужасно мешаю, я прихожу и мешаю вам, а вы так заняты… Садитесь, — продолжала она, — если вы не сядете, и мне нельзя будет так у вас сидеть.
Ей захотелось спросить его: «Я вам не надоела?»
Но не посмела, чувствуя, что этот человек не любезен и сможет ответить, что она ему не надоела, но что он очень занят.
Она заговорила об Анри. Филипп, казалось, не особенно его помнил, и Сабина, обидевшись за мужа, замолчала.
Потом она сказала:
— Пожалуйста, покажите мне книги.
Он ответил, что у него довольно хорошее собрание, оставленное одним его другом, и повел ее в библиотеку. Он извинился, что лестница, ведущая туда, очень узка и темна.
Когда он снова вернулся, Сабина, которая чувствовала, что надо уходить, что Филипп ее совсем не удерживает, увидела на камине несколько восковых статуэток.
— Вы лепите? — спросила она.
Он ответил, что да, что лепит и рисует, когда есть время.
Она продолжала;
— Как вы думаете, хорошо мне будет заняться скульптурой? Я так скучаю…
Бесконечное и трогательное доверие было в ее голосе. И прежде, чем он смог ответить, она добавила, придерживая на плечах шубу, которую уже надевала:
— Ах, у вас чудесная жизнь, вы работаете, вы все знаете, я тоже хотела бы все знать. Вы, может быть, думаете, что я занята пустяками, но я с детства от всего страдаю. Так что же делать, когда так все чувствуешь, когда это — болезнь? Даже музыка меня ужасно мучает…
Филипп Форбье, куривший, предложил молодой женщине папиросу. Ему казалось пристойным и скромным не слышать того, что она говорит о себе.
— Да, — вздохнул он, — я много, до ужаса много, работаю.
— Вы пишете книги? — спросила она.
— О! — ответил он. — Вам они будут очень скучны. Философия, медицина… Не думайте о них, в них все слова, которых вы не понимаете…
Она спросила еще, где и когда он читает лекции. И затем, с большим трудом заставила себя уйти.
IIОднажды в субботу к пяти часам она отправилась к Коллэж де Франс. Ветер захлопнул за ней дверь, и она вошла в жаркую, серую залу, где стоял душный тяжелый запах толпы.
Через головы учащихся она увидела Филиппа Форбье, рисовавшего на доске нервную систему.
