Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге
Он хотел протянуть руку помощи своим бывшим друзьям, сбежавшим в горы после столкновений с полицией и убийств, обещал деньги, дом, магазин и свое покровительство. Но разбойники не захотели возвращаться в город.
Поднялся как-то переполох в городе. Али дал пощечину полицейскому, слывшему бешеным: полицейский избивал какого-то кюльхан бея. Сперва Али решил было пройти мимо, но крики кюльхан бея заставили его повернуть обратно и дать полицейскому затрещину.
— За кюльхан бея заступается, — шушукались по углам, не осмеливаясь выступить против избранника пророка.
Трижды в день князья зольных куч собирались перед домом Али-бея. Али садился у окна так, чтобы его не видели, и наблюдал, как слуги его раздавали им хлеб. «Князья» толкались, цапались из-за лишнего куска, вытеснили слабых. Слабых Али потом звал в дом, и каждый получал свою долю хлеба.
Как-то раз Али сказал моему отцу:
— Так хочется иногда зарыться в золу.
От шелков, красавиц и золота порой его тянуло к прежней жизни. Вдруг возьмет и прикажет одному из слуг повязаться красным грязным передником, чтобы походить на уличного хайфечи, и подать ему кофе… А выпив кофе, скажет: «Я это в кредит, денег нет».
Али получал огромное удовольствие от посещения этой воображаемой кофейни.
— Из грязи не выходят в князи, — говаривал отец.
По возвращении Али из Мекки отец с его помощь уладил немало дел: вернул себе когда-то несправедлив отобранные земли, вызволил из тюрьмы своих друзей и родичей. Получил даже право на расширение армянского кладбища, А ведь это был вопрос, над которым билось целое поколение, по поводу которого делегация ездила в Константинополь к самому султану и вернулась ни с чем.
* * *Был у нас сосед, голубей держал, звали его Акоп-голубятник.
Держать голубей считалось у нас самым унизительным занятием.
Старики говорили: «Голубь — тварь невинная, но в нем смерть».
Увидев на крыше голубя, мать в страхе крестилась:
— Голубь на крыше!..
В нашем городе, если кто хотел оскорбить человека, называл его голубятником.
В школе учитель закона божьего плевал в лицо ученику, не выучившему урока, и кричал:
— Урока не выучил, голубятник несчастный!
А на настоящего голубятника указывали пальцем, как на вора или преступника.
Не только за самих голубятников, но и за сыновей их родители не отдавали своих дочерей, а к дочерям — никто не сватался. Дознавались даже — не было ли в роду у парня или девушки «голубятников».
Если кто сообщал вдруг, что слышал, будто брат зятя деда девушки (или парня) голубей гонял, обручальное кольцо немедленно возвращалось.
Но мы, дети, любили голубей, а голубятники в наших глазах были настоящими героями.
Детям все эти предрассудки были непонятны.
В церкви миро капало из клюва золотой голубки.
Голубку славили как символ невинности во всех песнях.
Детство — это невинность.
И мы любили голубей.
Была у нас небольшая мраморная статуэтка: нагая, красивая девушка с голубкой на плече.
Отец привез ее из Стамбула. Стояла она в его комнате, на подставке из орехового дерева.
И как ни страшилась мать голубей, все хорошее она все-таки сравнивала именно с ними.
Когда у жены старшего брата рождался ребенок, мать обнимала его, подбрасывала в воздух и приговаривала:
— Птенчик ты мой, голубочек.
Я радовался, когда мать все хорошее сравнивала с голубем, и очень огорчался, когда она крестилась, увидев голубку на крыше.
Мной владело одно желание — остаться без родителей, стать круглым сиротой, чтобы гонять голубей.
Я бредил этой мыслью.
Каждый день я поднимался на крышу — полюбоваться на голубей Акопа.
Поднимался украдкой, чтобы никто не заметил. Зазорным считалось любому из членов нашей семьи, даже мне — такому еще маленькому, — забираться на крышу, чтобы смотреть на голубей Акопа. Но я, движимый непреодолимым влечением, всегда оказывался на крыше и тайком наблюдал за ними.
Как они летели, как парили в чистом прозрачном небе!
Притаившись, я ждал, что хоть один из них опустится на нашу крышу, и я дотронусь до его крыла.
Мне и во сне снились голуби Акопа. Они садились мне на голову, плечи, руки, и я жадно вслушивался в их воркованье, я прыгал, плясал, по они улетали, я ласкал их, прижимал к груди, целовал, прятал за пазуху.
Я просыпался от мысли, что это сон — это тоже было во сне — и голуби кружили вокруг меня. Когда же я просыпался на самом деле, голубей не бывало. Слышалось только их воркованье. Или и это только чудилось мне?..
Я не мог понять, за что так презирают люди голубей, за что унижают и оскорбляют голубятников, и особенно Акопа.
* * *Вечер. Солнце еще не закатилось за горы, легкий дождь освежил воздух.
Еще светло, тускло поблескивают окна.
Акоп поднялся на крышу, откинул дверку голубятни.
Веселым хороводом взмыли в небо птицы.
Много их, молочно-белых. Вот один уронил перышко, оно, кружась, упало на землю. Налетели ребятишки, подхватили его, вырывают друг у друга, — наконец кто половчее, украшает им шапку. Есть голуби с темно-синим отливом в белую крапинку, и еще — цвета дымного пламени, цвета последних лучей заката и багряно-красные, как осенний лист.
В воздухе молочно-белые теряются в светлых облаках, их трудно разглядеть, а когда тучи отливают свинцом, из поля зрения исчезают пепельные.
Вот парочка… Округлые грудки отливают зелеными тонами, по стоит им чуть повернуться, — зеленые исчезают, проступают фиолетовые.
Вот грациозно прохаживается по крыше стайка. Одни — коричневато-кофейного цвета, другие — белые, как сахар. Распускают хвосты, о чем-то воркуют, вертят головками, легкие, быстрые, живые.
Почему же голубь — это смерть? Я так и не сумел понять эту загадку.
Голубятники вечно враждовали. Стоило одному из них завидеть кувыркающуюся в воздухе птицу, как он тут же выпускал лучшего своего голубя: сманить «чужого» к себе.
Сманивать друг у друга голубей — в этом была вся прелесть их увлекательного дела.
Голубь обворожительная птица, но и его легко обворожить.
Любовь — самый сильный инстинкт этой птицы.
Согревшись на плоской крыше, когда солнечные лучи ласкают землю, они воркуют, резвятся, стукаются клювами, загоняют их себе в перья, захмелев от безумной любви.
Вот голубятник заметил, как с одной из крыш смело взмыла в небо голубка, красиво она парит… Фиолетово-зеленая ее грудка, переливаясь, сверкает в лучах солнца. Голубятник тотчас выпускает бывалого самца, одержавшего немало побед на своем веку.
Самец летит, кувыркается в воздухе, кружится вокруг голубки, и так до тех пор, пока не заворожит, не завлечет, не заманит ее в свою голубятню.
Во время такого голубиного поединка голубятники с крыш подбадривают каждый своего голубя отчаянным свистом, криками.
Хозяин голубки, которую сманил чужой голубь, расстраивается до слез. Он чувствует себя втоптанным в грязь, оплеванным. Он предпочел бы сам опозориться на весь город, лишь бы голубя не увели.
Вражда переходила из поколения в поколение, страшная обида не забывалась.
Бывало, что хозяин побежденного голубя, не в силах вынести подобного унижения, решал отомстить обидчику.
В ход пускался нож.
Сбегалась толпа, голубятники и любители голубей делились на два лагеря.
— Подло сманил мою голубку! — вопил пострадавший.
Какая подлость могла быть в любовной схватке двух невинных голубей, да еще в воздухе?
— Отдай мою голубку, не то!.. — угрожал ножом.
Хозяин голубя-победителя тоже доставал нож.
— Не получишь. А если ты мужчина — держись!
И начиналась поножовщина. Переполох, замешательство, плач детей, крики женщин — проливалась кровь.
Вот почему старики говорили, что голубь — тварь невинная, но в нем смерть.
Если в драке отступал хозяин побежденного голубя, — он месяцами не показывался на людях, запирался у себя дома, задергивал занавески на окнах.
— К жене под юбку забрался, — потешались его соперники.
А хозяин голубя-победителя уходил, задрав голову, надвинув феску на глаза кисточкой вперед: самая высокомерная и наглая манера носить феску. Уходил, никого не замечая, не глядя ни на кого.
И тем не менее голуби были моей страстью.
Что же общего между голубем и человеческой злобой? Голуби реют в небесах и не имеют никакого отношения к тому, что внизу люди пускают в ход ножи.
Наш сосед, голубятник Акоп, был цирюльником. Ремеслу своему уделял он два-три часа в день, все остальное время проводил на крыше, гоняя голубей.
Хотя Акоп и считался хорошим, аккуратным брадобреем, клиентов у него было мало.
Мы, дети, часто околачивались у его цирюльни. Только Акоп залепит лицо клиента мыльной пеной, один нос да глаза оставит, только возьмется править бритву, — мы тут же заводим разговор о голубях.
