Михаил Козаков - Мещанин Адамейко
«Переступишь или не переступишь?» — ясно слышала уже слова Сухова, — и знала Ольга Самсоновна, что ответ теперь — близок. Но какой?!
Вот дошла уже до Фонтанки, не следя за своими шагами, повернула обратно, а мысль все продолжала повторять старые слова: «Переступишь или не переступишь?…»
Потом — неожиданно, необъяснимо почему — мысль забыла себя самое, мысль соскользнула куда-то, и на смену ей пришла другая: опять легкая, полая, как пылинка.
Всегда бывает в таких случаях: когда ищешь, например, в шкафу, среди книг, одну только, в данный момент необходимую, — невольно взор твой останавливается на другой, сейчас и ненужной, и так же невольно подчас, забыв о первой, раскрываешь попавшуюся на глаза, чтобы неожиданно жадно и долго ее читать.
Или так случается: вывалишь на пол содержимое сундука, хочешь найти рассыпавшиеся повсюду зернышки ожерелья (только они тебе и нужны), — и, откладывая в сторону остальные предметы, вдруг задержишь в руках давно не попадавшуюся старую фотографическую карточку или забытую шкатулку предка, или поломанную детскую игрушку… И захочешь обязательно вспомнить, — а память подскажет: что карточка — когда-то любимой, что предок умудрился, не болея ни разу, прожить полный век, что детская игрушка — все, что осталось для глаза от рано ушедшего брата… И надолго забудешь, зачем выволок все из сундука.
Нечто подобное случилось сейчас и с Ольгой Самсоновной.
От случайно попавшейся на глаза чьей-то фамилии, глядевшей с театральной афиши и очень схожей с ее собственной -девичьей, — мысли Ольги Самсоновны свалились неожиданно, как в овраг, в далеко отошедшие годы, когда была почти еще ребенком: и так непонятно для нее самой было то, что вспомнился почему-то сейчас большой, белого дерева, карандаш, торчавший всегда за ухом отца — старшего приказчика бакалейной лавки, его плотная и всегда розовая шея; вспомнилась тут же большая швейная машина, за которой по вечерам работала мать; промелькнули в памяти густая пыльная крапива в палисаднике, укусы весенних комаров, какой-то красивый ученик из городского училища, вкусное яблоко и…
— Добрый вечер, Ольга Самсоновна!
От неожиданности вздрогнула и остановилась: перед ней стоял Ардальон Порфирьевич.
— Фу ты! — не то досадливо, не то растерянно уронила ему в ответ.
— Неужто напугал? — мелкими бусинками покатился тенорковый смех Адамейко. — Вот и поймал… Вот и настиг, а?
— Здравствуйте… Очень рада встретить вас… Только… куда это вы? В ту или в эту сторону?
Они стояли на углу Литейного, набухшем, как мокрый узел, от притока человеческих волн: шедшие позади напирали, теснили, — и Ольге Самсоновне нужно было торопиться перейти на противоположный угол.
— Ну, куда?…
— В вашу сторону. Непременно в вашу!… — продолжал улыбаться Ардальон Порфирьевич и притронулся рукой к ее локтю.
— Да ну вас, — сразу и не скажет! — пожала плечами Ольга Самсоновна. — Пойдемте, что ли…
Она перед самым трамваем перебежала улицу и, остановившись на углу, ждала, покуда Адамейко ее догонит. Он, выждав, пока пройдет трамвай, пересек рельсы.
— Пугливый вы! — иронически улыбался навстречу чуть вдавленный, насмешливо собранный рот. — Ну, так куда же вы шли, Ардальон Порфирьевич?
— Сказал вам: в вашу сторону теперь иду, потому что — настиг! Вы ведь к подруге, конечно? К портнихе, Резвушиной, так?… Взяли мы с вами направление правильное…
Ольга Самсоновна удивленно посмотрела на него и в этот момент не обратила даже внимания на то, что спутник ее уверенно и твердо взял ее под руку.
— Никак не поймете, откуда сейчас такие подробности знаю? — опять рассыпались мелкие бусинки смеха, и Адамейко слегка прижал к себе мягкое плечо женщины. — Так ведь?
— Ну, да…
— Очень просто, заметьте… — уже серьезно и чуть-чуть глуховато, словно сзади кто-то хотел подслушать их разговор, продолжал Ардальон Порфирьевич. — Просто, как щепка, можно сказать… Зашел я к вам на квартиру, а вас и не застал. И Федора Семеновича не было, — одни дети только. Посидел я с ними, маленько покалякали, немножко угостил я их…
— Опять? чем же это?… — с благодарностью посмотрели на него близко придвинутые влажные глаза.
— А так, знаете… пустячком, собственно. Но сам, признаюсь вам, моральную приятность при этом почувствовал: к Пострунковой (ну, да, к той самой, про которую вам рассказывал!…) — к вдове этой, к дикому мясу этому, по делам зашел и стибрил, как говорится, два пирожочка… Не обеднеет: она их каждую неделю для своих «Николаев Матвеевичей» и собачонки приготовляет… И вкусно, заметьте, делает.
— Ладно. А как же все-таки насчет Насти Резвушиной?
— А-а… — протянул Ардальон Порфирьевич, словно вспомнил только теперь, каким вопросом начался их разговор. — Ну вот, значит… Покалякал я с ребятишками про разное, а тут и муж ваш в квартиру вернулся. «Где мама?» — спрашивает. «К тете Насте пошла», — Галочка ваша отвечает. Вы ведь ее так научили, а?
— Не научила, а сказала! — раздраженно ответила Ольга Самсоновна. — При чем тут «научила»?! Тоже еще скажете!…
— Вы не волнуйтесь, — мягко перебил ее Адамейко. — Я ведь почему так спросил, заметьте. — Это слово от мужа вашего, слыхал. «Опять к Насте?» — спросил он. «Опять…» — Галочка ваша отвечает. «Видали? Научила, как отвечать…» — говорит мне Федор Семенович. А для чего научать-то Галочку? Смышленая она девочка, память у ней хорошая, глаза толковые — многое понимают, заметьте! Толковостью своей и меня самого на некоторые разговоры вызвала…
— На какие это такие?
— Вот мы с мужем вашим минут десять посидели, — продолжал Ардальон Порфирьевич, как будто не расслышав обращенного к нему вопроса. — Потолковали… Осторожно это я выспросил адрес вашей приятельницы и фамилию — и распрощался с Федором Семеновичем…
— А для чего — «осторожно»? — усмехнулась Ольга Самсоновна.
— Очень просто, заметьте: ревнив! К тому же мое пребывание у вас стало частым, и разговоры близкие и дружеские. Не порицаю его, мужа вашего. Сам бы, может, ревновал вас, кабы в его формальном положении был! А тут еще случай с сынишкой вашим, и новое близкое звание для меня из ваших уст: «крестный»…
— Сообщенный здесь разговор требует некоторых пояснений, и краткое отступление наше от последовательного повествования событий, приведших Ардальона Адамейко на скамью подсудимых, будет уместным для того, чтобы полнее рассказать о тревожном случае с заболевшим ребенком Сухова, о чем второпях мы забыли сообщить читателю в конце предыдущей главы, а также и для того, чтобы понятнее стали создавшиеся за это время взаимоотношения между Адамейко и Ольгой Самсоновной, несколько новый тон их собеседования, на что, может быть, читатель уже и обратил внимание, заинтересовавшись их встречей на Невском проспекте…
Нужно сказать, что все страхи Суховых и вполне искренняя тревога Ардальона Порфирьевича за судьбу маленького Павлика оказались, к счастью, напрасными: приглашенный врач легко определил ангину, заставил вдыхать теплый пар, прописал необходимое в таких случаях лекарство, — и ребенок остался жить, а через три дня и совсем был здоров.
Но случай этот сильно способствовал тому, что Ардальон Порфирьевич за несколько дней знакомства с семьей Сухова сблизился с ней, стал в квартире на Обводном почти завсегдатаем и — часто — помощником во многих делах для своих новых друзей…
Это последнее обстоятельство не могло не сказаться и на внешних взаимоотношениях, приобретших вскоре характер некоторой непринужденности, а иногда даже — фамильярности, что, впрочем, меньше всего было присуще в данном случае Ардальону Порфирьевичу.
Ольга Самсоновна же — к чрезвычайному удивлению и в то же время и удовольствию Ардальона Порфирьевича, — часто склонна была выказывать эту фамильярность, и тогда невинные голубые донья-глаза, — как всегда, пронизанные долгим лучом прозрачно-чистого света, — не казались уже Ардальону Порфирьевичу загадочными, а сама Ольга Самсоновна — недоступной и недосягаемой, как с горечью подумал он при первой встрече.
Глаза притягивали к себе: сгорали в голубом огне их — встречные, — но глаза жили своей собственной, самостоятельной жизнью — чарующей, но обманной, как понял теперь Ардальон Порфирьевич: они обманывали, порождая мысль о в нут рением сиянии чуткой и вдумчивой человеческой души…
Но то, что понял это Ардальон Порфирьевич, не печалило его теперь: тем легче были встречи и доступней казалась эта женщина!
Он радовался всегда непринужденности этой, радовался так быстро установившейся дружеской близости и рисковал уже все чаще и чаще говорить с Ольгой Самсоновной о том, что так же близко было к целиком захватившим его желаниям.
А когда оставался наедине со своими мыслями, иронически и самодовольно думал: «Ну что, Медальон, — не ожидал такого, а? Умный казак всегда в атаманы выбьется…»
