Генри Филдинг - Дневник путешествия в Лиссабон
У капитана, может быть, сложилось другое мнение. Он вообразил себя заколдованным потому, что ветер, вместо того чтобы остаться верным перемене в его пользу, а такая перемена с утра несомненно была, внезапно занял прежнюю позицию и погнал его обратно в бухту. Но если таково было его мнение, он скоро передумал, потому что он не прошел еще и половины обратного пути, когда ветер опять высказался в его пользу, да так громко, что не понять его было невозможно.
Был дан приказ о новой перемене галса, и был он выполнен с большим проворством, чем первый. Все мы, надо сказать, сильно воспрянули духом, хотя кое-кто и пожалел о вкусных вещах, которые придется оставить здесь из-за нерасторопности рыбака; я мог бы для этого употребить название и похуже, ибо он клялся, что выполнит поручение, и имел для этого полную возможность; но Nautica fides[103] так же достойна войти в пословицу, как в свое время вошла Punica fides.[104] Нет, если вспомнить, что карфагеняне произошли от финикийцев, а те были первыми мореходами, можно понять, откуда пошла эта поговорка, и для антиквариев тут таятся очень интересные открытия.
Нам, однако, так не терпелось продолжить плавание, что из оставленного на берегу добра ничто не могло нарушить наше счастье, чему, надо сказать, способствовало и еще много приятных обстоятельств. Погода стояла невыразимо прекрасная, и мы все сидели на палубе, когда наши паруса стали наполняться ветром. К тому же вокруг мы видели десятка три других парусников в таком же состоянии, как наш. И тут мне пришла в голову одна мысль, которая, при всей ее очевидности, возможно, не каждого посетила в нашей небольшой флотилии: когда я представил себе, сколь неравномерно мы продвигались под воздействием некоей высшей силы, коя при нашем бездействии толкала нас вперед по намеченному пути, и сравнил это с медленным продвижением утром, без такой помощи, я невольно задумался над тем, как часто в жизни величайшие таланты дожидаются попутного ветра либо, если рискнут двинуться с места и пытаются лавировать, почти наверняка будут выброшены на скалы и в зыбучие пески, что изо дня в день готовятся их пожрать.
И тут нам повезло, мы вышли melioribus avibus.[105] Ветер у нас на корме посвежел так бойко, что казалось, берег от нас удаляется так же быстро, как мы от берега. Капитан заявил, что уверен в ветре, то есть что ветер не переменится, но он уже столько раз нас разочаровывал, что мы перестали ему верить. Однако сейчас он сдержал слово получше, и мы потеряли из виду свою родину так же радостно, как обычно бывает при возвращении к ней.
Воскресенье. На следующее утро капитан сказал мне, что, по его мнению, мы находимся в тридцати милях западнее Плимута, а еще до вечера объявил, что мыс Лизард, которым заканчивается Корнуолл, находится в нескольких милях с подветренной стороны. За день ничего примечательного не произошло, если не считать благочестия капитана, который призвал всю команду на молебен, и отслужил его на палубе простой матрос, с большей силой и умением, нежели обычно это делают молодые приходские священники, а матросы выслушали более внимательно и пристойно, нежели ведет себя городская паства. Я лично убежден, что если бы напускное пренебрежение торжественным обрядом, какое я наблюдал у разряженных джентльменов и леди, опасающихся, как бы их не заподозрили в том, что они молятся искренне, было выказано здесь, оно заслужило бы презрение всех собравшихся. Честно говоря, из моих наблюдений над поведением матросов в этом путешествии и из сравнения его с тем, какими я раньше видел их в море и на берегу, я убедился, что на суше нет никого столь бездельного и распутного, а когда они в своей стихии, никто из людей их состояния не проявляет и половины их прекрасных качеств.
Но все эти прекрасные качества они неизменно оставляют на борту; матрос без воды – создание столь же жалкое, как рыба без воды, ибо хотя он, как и прочие земноводные, кое-как прозябает на суше, но если оставить его там подольше, рано или поздно становится невыносим.
Корабль был в движении с тех самых пор, как подняли паруса, поэтому наши женщины вернулись к своей болезни, а я к своему одиночеству и двадцать четыре часа кряду почти не открывал рта, чтобы сказать кому-либо хоть слово. Это обстоятельство – оказаться запертым на площади в несколько квадратных ярдов с двумя десятками человеческих существ, ни с одним из которых нельзя поговорить, – было редким, почти небывалым, и вряд ли когда-нибудь происходило с человеком, которому оно так противно, как мне, или мне в такое время, когда мне требовалось больше пищи для наблюдений и размышлений. Этому обстоятельству, которое судьба приоткрыла мне еще в Даунсе, я обязан первой серьезной мыслью о том, чтобы вступить в ряды писателей-путешественников; некоторые из самых забавных страниц, если они заслуживают такого названия, были навеяны самыми неприятными часами, когда-либо выпадавшими на долю автора.
Понедельник. В полдень капитан проделал необходимые наблюдения, и оказалось, что к северу от нас, в нескольких лигах, находится Ушан и что мы выходим в Бискайский залив. Мы прошли там всего несколько миль, когда попали в штиль; свернули паруса, от которых не было никакого толку, пока мы находились в таком неприятном положении, которое матросы ненавидят лютее самой неистовой бури. Нас сильно смутила пропажа отличного куска соленой говядины, которую вымачивали в море, с целью освежить ее, – странное, мне кажется, свойство для соленой воды. Вор был тут же заподозрен и вскоре после этого выловлен матросами. То была огромная акула, которая, не зная своего счастья, проглотила и еще один кусок говядины вместе с большим железным крюком, на который тот был нацеплен и за который ее втащили на корабль.
Я едва ли упомянул бы поимку этой акулы, как ни уместна она была бы для правил и практики в описании путешествия, если бы не удивительный случай, ее сопровождавший, а именно – что украденное мясо мы извлекли из утробы акулы, где оно лежало неразжеванное и не переваренное, и, будучи препровождено в котел, это мясо и вор, укравший его, общими силами разнообразили меню команды.
Во время того же штиля мы нашли мачту большого судна, пролежавшую в воде, по мнению капитана, не менее трех лет. Она была вся утыкана мелкими моллюсками, под названием полипы, которых, вероятно, поедают скальные рыбы, как назвал их капитан, добавив, что это самая вкусная рыба на свете. Тут мы должны всецело положиться на его вкус, ибо хотя он ударил такую рыбу чем-то вроде гарпуна и ранил, я уверен, насмерть, трупом ее он завладеть не смог, несчастная сорвалась и прожила еще несколько часов, вероятно в страшных мучениях.
Вечером наш ветер воротился, да так весело, что мы пробежали свыше двадцати миль, до наблюдений следующего дня (вторника), который показал нашу широту как 17o42’’». Капитан обещал, что и весь залив мы пересечем необычайно быстро, но он обманул нас или ветер обманул его, потому что к заходу солнца ветер так ослабел, что всю ночь еле тащил нас, одолевая по миле в час.
Среда. Вскоре после восхода солнца снова задуло, мы стали делать от трех до четырех узлов – то есть миль в час. Нынче в полдень мы были примерно в середине Бискайского залива, и тут ветер опять нас покинул, и мы стали так прочно, что за много часов не продвинулись ни на милю вперед. У моего пресноводного читателя, возможно, останется от этого штиля вполне приятное воспоминание, но нас он раздосадовал хуже любого шторма: ибо, как страсти человеческие набухают возмущением еще долго после того, как вызвавшая их причина отпала, так было и с морем. Оно вздымалось горами, бросало наш бедный корабль вверх и вниз, назад и вперед с таким остервенением, что на всем корабле не нашлось человека, способного это стерпеть лучше меня. Все предметы в нашей каюте катались взад-вперед, мы и сами так покатились бы, не будь наши стулья принайтованы к полу. В таком положении, когда столы тоже были принайтованы, мы с капитаном закусили не без труда и проглотили понемножку бульона, а больше пролили. Так как на второе у нас была жареная утка, старая и тощая, я не очень жалел, что, лишившись зубов, все равно не мог бы разгрызть ее.
Наши женщины, которые утром стали было выползать из своих нор, опять удалились в каюту и залегли в постель, и весь день я их не слышал, а со слов капитана утешался лишь тем, что иногда зыбь бывает намного сильнее. Он разговорился сверх обычного и поведал мне о таких злоключениях, случившихся с ним за сорок шесть лет в море, что и очень смелого человека могли удержать даже от короткого плавания. Будь эти истории широко известны, наши почтенные матроны, возможно, поостереглись бы отпускать своих нежных отпрысков в море, и тогда наш флот потерял бы немало молодых командиров, которые в двадцать два года разбираются в морских делах лучше, чем настоящие опытные моряки в шестьдесят.
