Элизабет Гаскелл - Руфь (Без указания переводчика)
Наконецъ волнистый, нескончаемый подъемъ былъ пройденъ; Руфь добралась до самой вершины и остановилась на голой широкой равнинѣ, поросшей красновато-темнымъ верескомъ и терявшейся въ дали, въ лѣтнемъ вечернемъ туманѣ. Вся дорога лежала передъ Руфью, но желаннаго экипажа, но желаннаго человѣка на ней уже не было. Въ этой пустынѣ не было ни одного живого существа; только дикая горная коза спокойно паслась у дороги и по этому спокойствію можно было судить, что она давно уже позабыла о шумѣ проѣхавшаго тутъ экипажа.
Руфь съ отчаяніи бросилась на траву возлѣ дороги. Единственною надеждою для нея оставалось умереть и ей показалось, что она уже умерла. Она не могла думать, она могла только бредить. Вѣрно жизнь есть одинъ страшный сонъ, отъ котораго Богъ по милосердію своему пробудитъ ее. Ей не въ чемъ было каяться: она не сознавала за собою ни грѣха, ни заблужденія; все что она знала, — это, что онъ уѣхалъ.
Наконецъ долго, долго спустя, она стала узнавать ровное движеніе ярко-зеленой стрекозы, хлопотливо кружившейся въ дикомъ тминѣ; потомъ музыкальную, мѣрную, волнистую дробь жаворонка, гдѣ-то въ гнѣздѣ близь ея вересковаго ложа. Солнце уже низко сѣло; горячій воздухъ пересталъ парить еще болѣе горячую землю. Вдругъ Руфи пришла на память записка, которую она почти не дочитавъ, бросила на полъ.
— Можетъ я слишкомъ поторопилась, подумала она: — можетъ на другой страницѣ было приписано имъ нѣсколько словъ объясненія, а я въ слѣпомъ горѣ и не повернула ее. Пойду отыщу записку.
Она тяжело поднялась съ помятой травы, и въ первую минуту эта перемѣна положенія совершенно отуманила ее, такъ что она еле могла двигать ноги и шла медленно и шатаясь; но потомъ, осаждаемая и подстрекаемая напоромъ мысли, ускорила шагъ до быстроты, какъ-будто была возможность убѣжать, отъ смертельной тоски. Когда она сошла внизъ, въ долину, ей стали попадаться веселыя, беззаботныя трупы гуляющихъ, спокойно возвращавшихся домой; она видѣла улыбающіяся лица; слышала тихій смѣхъ и восклицанія, вызываемыя, красотою лѣтняго вечера.
Со времени приключенія съ маленькимъ мальчикомъ и съ его сестрою, Руль постоянно избѣгала встрѣчъ съ этими невинными — можно ли еще такъ назвать ихъ? — счастливцами… Эта привычка, взявшаяся изъ грустной обиды, даже въ эту минуту не утратила на нее своей силы. Руфь остановилась отдохнуть и обернувшись, увидѣла толпу людей, выходившихъ съ боковой тропинки на большую дорогу. Руфь поспѣшно вошла въ калитку ближней изгороди и стала выжидать пока всѣ пройдутъ, чтобы незамѣтно пробраться въ гостиницу. Она сѣла на покатый дернъ подъ старымъ боярышникомъ, разросшимся за изгородью. Глаза ея были сухи и горѣли; она слышала какъ проходили веселые путники; слышала какъ прыгали деревенскіе ребятишки, сбѣжавшись на вечернія игры; она видѣла какъ отправлялись въ поля послѣ подойки небольшія черныя коровы. Казалось все жило въ эту пору на дворѣ. Скоро ли-то міръ станетъ безмолвнымъ и темнымъ, сообразнымъ съ ея осиротѣлою, безнадежною душою? Какъ ни пряталась Руфь, но и тутъ ее не оставили въ покоѣ. Ребятишки высмотрѣли ея засаду своими любопытными, проницательными глазами и сбѣжавшись со всей деревушки, столпились около изгороди. Кто-то посмѣлѣе забрался за калитку и закричалъ: «Дай полпени!» Другіе послѣдовали его примѣру и вокругъ низкаго пригорка, гдѣ думала спрятаться утомленная Руфь, зашныряли безпокойныя созданія, хихикая и толкая другъ друга. Бѣдняжки! для нихъ не настала еще пора узнать что такое горе. Руфь хотѣла попросить ихъ оставить ее въ покоѣ и не сводить окончательно съ ума, но все что они знали поанглійски было вѣчное: «дай полпени.» Ей показалось, что жалости нѣтъ ни въ комъ на свѣтѣ. Но въ ту минуту какъ ей пришло это сомнѣніе, какая-то тѣнь упала на ея платье, куда былъ устремленъ ея печальный взоръ. Она подняла глаза передъ нею стоялъ горбатый джентльменъ, котораго она уже видѣла дважды передъ тѣмъ. Онъ былъ привлеченъ шумомъ дѣтской толпы и спрашивалъ поваллійскіи о его причинѣ, но недовольно сильный въ языкѣ, чтобъ понять отвѣты дѣтей, онъ вошолъ въ калитку, куда онѣ ему указывали. Тутъ ему представилась молодая дѣвушка, привлекшая въ первый разъ его вниманіе своею чистою красотою, а во второй — особеннымъ случаемъ, давшимъ ему понять ея положеніе. Тутъ онъ увидѣлъ ее скорчившуюся какъ звѣрокъ, травимый собаками, съ дикимъ, отчаяннымъ взоромъ, который даже ея прелестному лицу придавалъ какую-то свирѣпость; увидѣлъ ее въ грязномъ, измятомъ платьѣ, въ съѣхавшемъ чепцѣ отъ безпокойныхъ движеній, которыя она дѣлала лежа на травѣ; увидѣлъ онъ ее, бѣдную, покинутую бродягу, и сжалился надъ нею.
Какой-то божественный лучъ состраданія мелькнулъ въ его серьозныхъ и грустныхъ глазахъ, когда они встрѣтились съ ея поднятымъ взглядомъ, и тронулъ окаменѣвшее сердце Руфи. Она продолжала глядѣть на него, будто воспринимая отъ него какую — то благотворную силу.
— Онъ покинулъ меня, сэръ! сказала она тихо и мрачно. — Онъ уѣхалъ, сэръ, — да, онъ уѣхалъ и бросилъ меня!
Прежде нежели онъ успѣлъ сказать ей что-нибудь въ утѣшеніе, она вдругъ залилась самыми горькими, самыми безнадежными слезами, какія когда-либо проливалъ человѣкъ. Горе, высказанное словами, приняло опредѣленную форму и живѣе поразило ея сердце; ея вопли и рыданія повернули ему душу, но не зная что можно было сказать ей въ утѣшеніе, онъ стоялъ передъ ней молча и сохраняя наружное спокойствіе, пока она предавалась всему порыву своего отчаянія. Но наконецъ она стихла отъ утомленія и впала въ какое-то отупѣлое молчаніе; тутъ она могла разслышать какъ онъ тихо сказалъ про себя:
«О, Боже! умилосердись надъ нею!»
Руфь подняла на него глаза съ выраженіемъ смутнаго сознанія того что онъ сказалъ. Она глядѣла на него пристально и задумчиво, будто слова его задѣли въ ней какую-то тайную струну, и она прислушивалась теперь къ оставленному ею отголоску; такъ оно и было. Взглядъ ли его, полный состраданія, или сказанныя имъ слова, только они напомнили ей вдругъ о ея дѣтскихъ дняхъ, когда она сидѣла на колѣнахъ у матери, и въ эту минуту она сознавала только одно: страстное, болѣзненное желаніе вернуть эти дни.
Онъ подождалъ немного, частію оттого, что и самъ онъ былъ сильно потрясенъ этимъ случаемъ и видомъ обращоннаго къ нему грустнаго и блѣднаго личика, частію отъ инстинктивнаго сознанія, что въ этомъ случаѣ необходимо самое кроткое терпѣніе. Но вдругъ она заставила вздрогнуть его, вздрогнувъ сама отъ остраго чувства страданія. Она вскочила на ноги и оттолкнувъ своего новаго друга, быстро выбѣжала изъ калитки въ поля. Онъ не могъ ходить также быстро какъ другіе, но на сколько могъ ускорилъ шагъ и послѣдовалъ за Руфью черезъ дорогу, въ каменистую поляну. Но проходя по ней своею нетвердою поступью, при вечернихъ сумеркахъ, онъ вдругъ споткнулся и упалъ на острый камень. Рѣзкая боль въ спинѣ заставила его вскрикнуть, и въ эту минуту, когда и птицы и животныя стихли во снѣ и въ покоѣ ночи, громкій и болѣзненный крикъ этотъ далеко отозвался по сторонамъ. Онъ поразилъ Руфь, бѣжавшую въ какомъ-то отчаянномъ забытьи, и заставилъ ее внезапно остановиться. Крикъ этотъ сдѣлалъ то чего не сдѣлали бы никакія убѣжденія: онъ заставилъ ее образумиться. Нѣжная душа ея оставалась все таже, даже въ эту минуту, когда ее казалось покинули всѣ добрые ангелы. Въ былое время она никогда не могла слышать или видѣть тѣлесныя страданія какого бы то ни было божьяго созданія, не стараясь облегчить ихъ; вотъ и теперь, когда она стремилась къ страшной, преступной смерти, до нея доносится крикъ страданія и разомъ останавливаетъ ея дикій бѣгъ и заставляетъ обернуться, ища страждущаго.
Онъ лежалъ среди бѣлыхъ каменьевъ, не имѣя силы двинуться, но болѣе страдая отъ мысли, что это несчастное паденіе помѣшало ему поспѣть спасти Руфь, нежели отъ причиненной ему имъ боли. Какое глубокое чувство благодарности овладѣло имъ, когда онъ увидѣлъ, что бѣлая фигура остановилась, стала прислушиваться и медленно повернула назадъ, будто ища чего-то потеряннаго. Онъ едва могъ говорить и снова издалъ крикъ, похожій на стонъ, несмотря на невыразимую радость его сердца. Руфь поспѣшно приблизилась.
— Я расшибся; не покидайте меня, выговорилъ онъ.
Его слабая и нервная организація не вынесла избытка ощущеній и онъ лишился чувствъ. Руфь побѣжала къ маленькому, горному ручью, который журчаньемъ манилъ ее за минуту передъ тѣмъ искать забвенія въ глубокомъ пруду, куда онъ сбѣгалъ. Она на брала въ руки свѣжей, холодной воды и донеся ее до лежавшаго, спрыснула ему лицо и привела его этимъ въ чувство. Онъ однако продолжалъ молчать, придумывая съ чего бы начать, чтобы склонить ее послушаться его совѣтовъ. Но въ эту минуту она сама кротко спросила его:
— Получше ли вамъ, сэръ? вы очень ушиблись?
— Нѣтъ, не очень; теперь мнѣ лучше. Быстрая ходьба причиняетъ мнѣ внезапную слабость въ спинѣ и вѣроятно я упалъ при этомъ на какой-нибудь камень. Я скоро встану; надѣюсь, что вы поможете мнѣ дойти до дому.
