Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

Словом, ко всем окружавшим его людям Дайскэ относился в высшей степени пренебрежительно. Обострённая чувствительность уживалась у него с самоуверенностью. Он ясно это сознавал. И вдруг в нём шевельнулось чувство, похожее на беспокойство. Быть может, это результат физического состояния? И Дайскэ прибег к испытанному средству. Поставил у изголовья ландыши, которые ему привезли с Хоккайдо, и лёг спать.

Спустя час он открыл глаза и некоторое время неподвижно смотрел в одну точку, не шевельнув ни рукой, ни ногой, будто мертвец. Но тут почувствовал, что по шее у него ползёт муравей, и быстро его придавил. Затем взял двумя пальцами и стал разглядывать. После этого щелчком его отбросил и встал.

С муравьями, которые ползали по ноге, Дайскэ расправился тонким разрезным ножом из слоновой кости и хлопнул в ладоши. Вошёл Кадоно.

— Проснулись? Чаю хотите?

Запахивая халат на груди, Дайскэ безразличным тоном спросил:

— Никто не приходил, пока я спал?

Кадоно так же равнодушно ответил:

— Приходили. Супруга Хираоки-сан. А как вы догадались?

— Почему же ты меня не разбудил? — воскликнул Дайскэ.

— Уж очень сладко вы спали.

— Всё равно надо было разбудить, раз гости пришли, — рассердился Дайскэ.

— Это верно, но… Госпожа Хираока не велела будить.

— А что она сказала? Зайдёт ещё?

— Зайдёт, наверно. Сказала, что сходит за покупками в Кагурадзака и вернётся.

— Значит, придёт?

— Она, собственно, хотела подождать, даже в комнату зашла, а потом раздумала. Видно, поняла, что не так-то скоро вы проснётесь.

— Значит, заходила, а потом ушла?

— Выходит, так.

Дайскэ рассмеялся и провёл рукой по лицу. Затем пошёл в ванную. Смочил волосы и почувствовал себя бодрее, он вышел на веранду и стал смотреть в сад, залюбовавшись парой ласточек в затянутом облаками небе.

С того самого дня, как у него последний раз побывал Хираока, Дайскэ с нетерпением ждал прихода Митиё. Но то ли Хираока просто так сболтнул из вежливости, то ли Митиё раздумала приходить по каким-то ей одной известным соображениям. От этой мысли в душе у Дайскэ образовалась пустота, но он принял это как должное и продолжал бездействовать. Лучше не заглядывать в этот уголок души, чтобы не обнаружить чего-нибудь ещё более мрачного.

Поэтому Дайскэ не собирался пока наносить Хираоке визит. Во время прогулок бывало, что ноги сами несли его к реке Эдогава. В пору, когда осыпалась сакура, Дайскэ, ласкаемый вечерним ветерком, переходил с берега на берег по четырём мостам туда и обратно, подобно иголке прошивая длинную набережную. Потом цветы сакуры облетели, и появилась густая листва, дающая тень. Облокотившись на перила моста и подперев голову руками, Дайскэ подолгу созерцал сверканье реки, лентой бежавшей среди сочной зелени. Потом глядел вдаль, туда, где река превращалась в узкую полоску, и любовался рощей на холме Мэдзиро. Так хотелось перейти мост и подняться по улице Коисикава, но, подавив это желание, Дайскэ возвращался домой. Когда однажды неподалёку от Ома-гари ему показалось, будто Хираока сошёл с трамвая, Дайскэ тут же повернул к пристани.

По-прежнему ли Хираока в стеснённых обстоятельствах, без работы, или нашёл какой-нибудь выход из положения, ничего этого Дайскэ не знал, хотя к судьбе друга не был равнодушен. Но он не мог заставить себя пойти к Хираоке и всё подробно выяснить, поскольку смутно чувствовал, что встреча эта сулит ему одни неприятности. Нельзя сказать, что он беспокоился о Хираоке ради одной Митиё, не так уж плохо он относился к старому другу. Напротив, он желал ему только добра.

Ощущение пустоты где-то в самом дальнем уголке сердца не проходило. Если бы можно было окунуть голову в прохладную голубую воду и дать отдых разгорячённому слишком интенсивной работой мозгу, думал Дайскэ, когда некоторое время назад велел Кадоно принести подушку, намереваясь уснуть. Чересчур острое восприятие жизни изматывало нервы, и стоило Дайскэ коснуться подушки, как он тут же забыл и про Хираоку и про Митиё. Спал он безмятежно, только вдруг ему почудились чьи-то лёгкие шаги, кто-то тихонько вошёл и тут же вышел. Он проснулся, но это ощущение не проходило. Поэтому, собственно, он и спросил Кадоно, не был ли здесь кто-нибудь, когда он спал.

Приложив руки ко лбу козырьком, Дайскэ наблюдал за весело кружившими в небе ласточками, пока не устали глаза, а потом вернулся в комнату. Предстоящий приход Митиё, нарушил равновесие Дайскэ, и он уже не мог ни размышлять, ни читать. Тогда он снял с полки толстый альбом с гравюрами, положил на колени и стал перелистывать. Однако делал он это чисто механически, без всякого удовольствия. Правда, один раз взгляд его оживился, это когда он увидел гравюру с картины Брэнгвина[21] которого высоко ценил, с изображением какого-то порта. Суда, мачты, паруса, яркое небо с лёгкими облаками, тёмная вода — всё это было выписано удивительно чётко, а на переднем плане стояло несколько полуобнажённых рабочих. Некоторое время Дайскэ созерцал их спины и плечи с упругими сплетениями мышц и ложбинками между ними, буквально ощущая исходившую от них физическую силу и испытывая при этом радость. Но тут из кухни донёсся голос служанки. Дайскэ оторвал глаза от альбома и прислушался. Раздался звон посуды, затем торопливые шаги разносчика молока. В тишине дома обострённый слух Дайскэ улавливал каждый шорох.

Рассеянно разглядывая стену, Дайскэ хотел было позвать Кадоно и уточнить, когда именно обещала прийти Митиё, но передумал, решив, что это глупо. В самом деле, с какой стати он с таким нетерпением ждёт чужую жену? Давно бы сам к ней пошёл и поговорил. Дайскэ устыдился собственной нелогичности, хотя великолепно знал её причину. Нелогичность в данных обстоятельствах — это сама реальность, пришедшая в столкновение с логикой. А логика всего лишь форма, которая пренебрегла собственной сущностью в угоду чуждым ей суждениям. Придя к такому выводу, Дайскэ, собравшийся было идти, снова опустился на стул.

Что он делал, о чём думал до прихода Митиё, Дайскэ почти не помнил. Лишь почувствовал, как неистово забилось сердце, когда у входа раздался женский голос. Обладая уменьем заставить свой ум логически мыслить, Дайскэ в то же время не способен был управлять собственным сердцем. Своим хладнокровием в последнее время он тоже был обязан рассудку, который не позволял ему злиться и тем самым ставить себя в нелепое положение. Но случалось и так, что Дайскэ становился рабом чувств. Заслышав шаги Кадоно, выходившего встретить гостью, а потом увидев в дверях кабинета его самого, Дайскэ слегка побледнел.

— Сюда? — коротко спросил Кадоно, не утруждая себя лишними словами, вроде «проводить в гостиную или в кабинет?». Дайскэ кивнул и, желая поскорее избавиться от Кадоно, который ждал ответа, выглянул на веранду. Несколько растерянная, Митиё стояла между верандой и прихожей.

Выглядела она ещё болезненнее, чем в последнюю их встречу. Движением головы Дайскэ пригласил гостью в кабинет и вдруг заметил, как учащённо она дышит.

— Что с вами?

Не отвечая, Митиё вошла в комнату. На ней было лёгкое кимоно, в руках — крупные белые лилии. Резким движением она положила, точнее, бросила, лилии на стол и в изнеможении села, прислонившись головой к спинке стула и рискуя испортить причёску.

— Ах, как я устала, — промолвила женщина, глядя на Дайскэ. Дайскэ собрался было позвать служанку, чтобы та принесла воды, но Митиё молча показала на стакан, из которого Дайскэ после еды полоскал рот. Там оставалось ещё немного воды.

— Я из него пил. — Дайскэ хотел выплеснуть воду, не вставая с места, прямо в сад, но мешала стеклянная дверь напротив сёдзи. У Кадоно была привычка держать закрытыми одну-две створки стеклянных наружных дверей веранды. Пришлось самому идти на веранду выливать воду. Заодно, Дайскэ позвал Кадоно, но тот не откликнулся, видимо, ушёл куда-то. В лёгком замешательстве Дайскэ вернулся к Митиё.

— Подождите минутку, сейчас принесу, — сказал он, поставил стакан на стол и пошёл в кухню. Проходя через столовую, он увидел Кадоно, который своими неуклюжими пальцами доставал из оловянной чайницы «яшмовую росу»[22].

— Я сейчас, сэнсэй, — сказал Кадоно извиняющимся тоном.

— С чаем можно подождать. Вода нужна, — сказал Дайскэ.

— А, вон оно что! Попить? — Кадоно пошёл вслед за хозяином на кухню. Они вдвоём стали искать стакан, но не нашли.

— А старуха где? — спросил Дайскэ.

— Пошла купить чего-нибудь сладкого для гостьи.

— Раньше надо было купить, — стал выговаривать сёсэю Дайскэ, наливая в чашку воду из-под крана.

— Я не сказал тётушке, что будет гостья, — Кадоно виновато почесал в затылке.

— Сам бы сходил в лавку, — сказал Дайскэ, выходя из кухни.

— Она сказала, что кроме конфет надо ещё кое-что купить, — продолжал оправдываться Кадоно. — Нечего было ей самой ходить, ноги у неё болят, да и погода хуже некуда.