Уильям Теккерей - Ярмарка тщеславия (litres)
Через полчаса после нашего приезда зазвонил большой колокол к обеду, и я спустилась в столовую со своими двумя ученицами (это худенькие, невзрачные создания десяти и восьми лет). Я сошла вниз в твоем чудном кисейном платьице (из-за которого мне так нагрубила противная мисс Пиннер, когда ты мне подарила его); дело в том, что я буду здесь на положении члена семьи, кроме дней больших приемов, когда мне положено обедать с барышнями наверху.
Ну, так вот, большой колокол прозвонил к обеду, и мы все собрались в маленькой гостиной, где обыкновенно проводит время леди Кроули. Миледи – вторая жена сэра Питта и мать девочек. Она дочь торговца железным и скобяным товаром, и ее брак с сэром Питтом считался блестящей для нее партией. Видно, что когда-то она была хороша собой, но теперь глаза у нее вечно слезятся, словно они оплакивают ее былую красоту. Она бледна, худа, сутуловата и, очевидно, не умеет за себя постоять. Пасынок ее, мистер Кроули, тоже находился здесь. Он был в полном параде, важный и чинный, как гробовщик! Он бледен, сухощав, невзрачен, молчалив. У него тонкие ноги, полное отсутствие груди, бакенбарды цвета сена и волосы цвета соломы. Это вылитый портрет в бозе почившей матушки – Гризельды из благородного дома Бинки, чье изображение висит над камином.
– Это новая гувернантка, мистер Кроули, – сказала леди Кроули, подходя ко мне и взяв меня за руку, – мисс Шарп.
– Гм! – произнес мистер Кроули, мотнув головой, и опять погрузился в чтение какой-то объемистой брошюры.
– Надеюсь, вы будете ласковы с моими девочками, – сказала леди Кроули, взглянув на меня своими красноватыми глазами, вечно полными слез.
– Ну да, мама, конечно, будет! – отрезала старшая.
Я с первого же взгляда поняла, что этой женщины мне нечего опасаться.
– Кушать подано, миледи! – доложил дворецкий в черном фраке и огромном белом жабо, напомнившем мне одно из тех кружевных украшений времен королевы Елизаветы, которые изображены на портретах в зале. Леди Кроули, приняв руку, предложенную ей мистером Кроули, направилась впереди всех в столовую, куда последовала за ними и я, ведя за руку своих маленьких учениц.
Сэр Питт уже восседал там с серебряным жбаном в руках, – он, видимо, только что побывал в погребе. Он тоже приоделся – то есть снял гетры и облек свои пухлые ножки в черные шерстяные чулки. Буфет уставлен сверкающей посудой – старинными чашами, золотыми и серебряными, старинными блюдами и судками, словно в магазине Рандела и Бриджа. Вся сервировка тоже из серебра, и два лакея, рыжие, в ливреях канареечного цвета, вытянулись по обе стороны буфета.
Мистер Кроули прочел длинную предобеденную молитву, сэр Питт сказал «аминь», и большие серебряные крышки были сняты.
– Что у нас на обед, Бетси? – спросил баронет.
– Кажется, суп из баранины, сэр Питт, – ответила леди Кроули.
– Mouton aux navets[19], – важно добавил дворецкий (он произнес это «мутонгонави»), – на первое potage de mouton à l’Ecossaise[20]. В качестве гарнира pommes de terre au naturel и choufleur à l’eau[21].
– Баранина есть баранина, – сказал баронет, – и ничего не может быть лучше. Какой это баран, Хорокс, и когда его зарезали?
– Из черноголовых шотландских, сэр Питт… Зарезали в четверг.
– Кто что взял?
– Стил из Мадбери взял седло и две ноги, сэр Питт. Он говорит, что последний баран был чересчур тощ, – одна, говорит, шерсть да кости, сэр Питт.
– Не желаете ли potage, мисс… э… мисс Скарп? – спросил мистер Кроули.
– Отличная шотландская похлебка, моя милая, – добавил сэр Питт, – хоть ее и называют как-то по-французски.
– Мне кажется, сэр, в приличном обществе принято называть это блюдо, как я его назвал, – произнес мистер Кроули высокомерно.
И лакеи в канареечных ливреях стали разносить суп в серебряных тарелках одновременно с mouton aux navets. Затем был подан эль с водой, причем нам, молодым особам, налили его в рюмки. Я не большой знаток эля, но могу сказать по чистой совести, что предпочитаю воду.
Пока мы наслаждались трапезой, сэру Питту пришло на мысль спросить, куда девались бараньи лопатки.
– Вероятно, их съели в людской, – ответила смиренно миледи.
– Точно так, миледи, – подтвердил Хорокс, – да ведь это почитай и все, что нам досталось.
Сэр Питт разразился хриплым смехом и продолжал свою беседу с мистером Хороксом:
– А черный поросенок от кентской матки, должно быть, здорово разжирел?
– Да не сказать, что лопается от жиру, сэр Питт, – ответил дворецкий с серьезнейшим видом. Но тут сэр Питт, а за ним и обе девочки начали неистово хохотать.
– Мисс Кроули, мисс Роза Кроули, – заметил мистер Кроули, – ваш смех поражает меня своей крайней неуместностью.
– Успокойтесь, милорд, – сказал баронет, – мы отведаем в субботу поросятинки. Заколоть его в субботу утром, Джон Хорокс! Мисс Шарп обожает свинину. Не правда ли, мисс Шарп?
Вот, кажется, и все, что я запомнила из застольной беседы. По окончании трапезы перед сэром Питтом поставили кувшин с кипятком и графинчик из поставца, содержавший, по-моему, ром. Мистер Хорокс налил мне и моим ученицам по рюмочке вина, а миледи – целый бокал. Когда мы перешли в гостиную, леди Кроули вынула из ящика своего рабочего стола какое-то бесконечное вязанье, а девочки засели играть в крибедж, вытащив засаленную колоду карт. У нас горела всего только одна свеча, но зато в великолепном старинном серебряном подсвечнике. И после нескольких весьма скупых вопросов, заданных миледи, мне для собственного развлечения был предоставлен выбор между томом проповедей и той самой брошюрой о хлебных законах, которую мистер Кроули читал перед обедом.
Так мы и просидели около часа, пока не послышались шаги.
– Бросьте карты, девочки! – закричала миледи в страшном испуге. – Положите на место книги мистера Кроули, мисс Шарп! – И едва мы успели выполнить эти приказания, как в комнату вошел мистер Кроули.
– Мы продолжим нашу вчерашнюю беседу, молодые девицы, – сказал он, – каждая из вас будет поочередно читать по странице, так что мисс… э… мисс Шорт будет иметь случай послушать вас. – И бедные девочки принялись читать по складам длинную унылую проповедь, произнесенную в капелле Вифезды в Ливерпуле по случаю обращения в христианство индейцев племени чикасо. Не правда ли, какой восхитительный вечер!
В десять часов слугам было приказано позвать сэра Питта и всех домочадцев на общую молитву. Сэр Питт пожаловал первый, с изрядно раскрасневшимся лицом и довольно неуверенной походкой. За ним явились дворецкий, обе канарейки, камердинер мистера Кроули, еще трое слуг, от которых сильно несло конюшней, и четыре женщины, причем одна из них, разодетая, как я заметила, в пух и прах, прежде чем бухнуться на колени, смерила меня уничтожающим взглядом.
После того как мистер Кроули покончил со своими разглагольствованиями и назиданиями, нам были вручены свечи, а затем мы отправились спать. И вот тут-то меня и потревожили, не дав дописать письмо, о чем я уже сообщала моей драгоценной Эмилии.
Спокойной ночи! Целую тысячу, тысячу, тысячу раз!
Суббота. Сегодня в пять часов утра я слышала визг черного поросенка. Роза и Вайолет вчера знакомили меня с ним, а также водили на конюшню, на псарню и к садовнику, который снимал фрукты для отправки на рынок. Девочки клянчили у него по кисточке оранжерейного винограду, но садовник уверял, что сэр Питт пересчитал каждую ягодку и он поплатится местом, если даст им что-нибудь. Милые девочки поймали жеребенка на конном дворе и предложили мне покататься верхом, а потом давай скакать на нем сами, пока прибежавший со страшными ругательствами грум не прогнал их.
Леди Кроули вечно вяжет что-то из шерсти. Сэр Питт вечно напивается к концу дня. Мне кажется, он коротает время с Хороксом, дворецким. Мистер Кроули вечно читает проповеди по вечерам. Утром он сидит запершись в своем кабинете или же ездит верхом в Мадбери по делам графства, а то в Скуошмор – по средам и пятницам, – где проповедует тамошним арендаторам.
Передай от меня сто тысяч благодарностей и приветов своим милым папе и маме. Что твой бедный братец, поправился ли он после аракового пунша? Ах, Боже мой! Как мужчинам следовало бы остерегаться этого гадкого пунша!
Вечно, вечно твоя
Ребекка».
Принимая все это в соображение, я считаю совершенно правильным и полезным для нашей дорогой Эмилии Седли на Рассел-сквер, что она и мисс Шарп расстались. Ребекка, разумеется, шаловливое и остроумное существо; ее описания бедной леди, оплакивающей свою красоту, и джентльмена с «бакенбардами цвета сена и волосами цвета соломы», бесспорно, очень милы и указывают на известный житейский опыт. Хотя то, что она могла, стоя на коленях, думать о таких пустяках, как ленты мисс Хорокс, вероятно, немало поразило нас с вами. Но пусть любезный читатель не забывает, что наша повесть в веселой желтой обложке носит наименование «Ярмарки тщеславия», а Ярмарка тщеславия – место суетное, злонравное, сумасбродное, полное всяческих надувательств, фальши и притворства. И хотя изображенный на обложке моралист, выступающий перед публикой (точный портрет вашего покорного слуги), и заявляет, что он не носит ни облачения, ни белого воротничка, а только такое же шутовское одеяние, в какое наряжена его паства, однако ничего не поделаешь, приходится говорить правду, поскольку уж она нам известна, независимо от того, что у нас на голове: колпак ли с бубенцами или широкополая шляпа; а раз так – на свет Божий должно выйти столько неприятных вещей, что и не приведи Бог.
