Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя
– Вот, извольте, я уступаю грубой силе…
Бурдонкль тщательно сложил листок, положил в ящик письменного стола и запер его на замок со словами:
– Видите, сударыня, вы не одиноки… Многие дамы грозились убить себя в этом кабинете, но редко кто забирал компрометирующий документ в обмен на деньги… Решайте сами, как поступить, что дороже – спокойствие или две тысячи франков.
Госпожа де Бов застегнула платье на все пуговицы и спросила привычно-высокомерным тоном:
– Я свободна?
Бурдонкль уже отвлекся на другое дело: он решил уволить Делоша, как только изучил доклад Жува. Инспектор считал, что этот продавец глуп, покупательницы его не уважают и то и дело обворовывают. Госпожа де Бов переспросила, мужчины кивнули, и она одарила их убийственным взглядом, с трудом удерживаясь от брани.
– Ничтожества! – выкрикнула она и вышла, хлопнув дверью.
Бланш так и стояла рядом с кабинетом, сходя с ума от неизвестности и воображая развязку – суд и тюремный срок. Из оцепенения ее вывел Валаньоск. Она была замужем всего месяц и все еще изумлялась, когда он обращался к ней на «ты».
– Где твоя мать?.. Вы разминулись?.. Отвечай же, почему ты молчишь?
Бланш не шло на ум ни одно пусть и лживое, но благопристойное объяснение, и она прошептала в совершеннейшем отчаянии:
– Мама… Мама… Она украла…
То есть как – украла?! До Валаньоска наконец дошел смысл сказанного, его перепугало лицо жены, превратившееся в маску ужаса.
– Она спрятала кружево в рукав… – пролепетала Бланш.
– Значит, ты все видела? – почти беззвучно произнес он, почувствовав себя соучастником преступления.
На них оборачивались, поэтому объяснения пришлось прервать. Душа Валаньоска затосковала от страха, он не понимал, как поступить, решил зайти к Бурдонклю и вдруг заметил на галерее Муре. Приказав жене ждать, он схватил старого товарища за руку и, путаясь в словах, все объяснил. Тот немедленно увел его в свой кабинет, где успокоил насчет возможных последствий. «Беспокоиться не стоит, вот как все будет…» Сам Муре нисколько не взволновался, словно давно предвидел такой исход. Валаньоск же, поняв, что теще не грозит немедленное задержание, не захотел отнестись к происшествию так же спокойно. Он без сил упал в кресло и, вновь обретя способность рассуждать здраво, начал жаловаться. Почему судьба так жестока к нему? Он породнился с воровками, заключил идиотский союз, чтобы угодить отцу! Валаньоск только что не плакал, так ему было жаль себя, а Муре вспоминал прежние доморощенные рассуждения этого пессимиста. Разве не он раз двадцать заявлял, что жизнь – ничто, а отвлекает от серых будней только зло? Октав решил развеселить приятеля и присоветовал ему «вернуться на позиции равнодушия», а тот вдруг встал в позу «истинного буржуа» и возмутился поведением тещи. Любое испытание, даже обычная неприятность ранили раскаявшегося хвастливого скептика, который когда-то холодно высмеивал «юдоль земную». Произошла катастрофа, мужская честь втоптана в грязь, устои мира рушатся!
Муре стало жаль приятеля.
– Успокойся, мой милый! Не стану повторять, что бывает все. Даже то, что кажется невероятным, поскольку сейчас это вряд ли тебя утешит. Думаю, скандал – не самый правильный выход, лучше поддержи госпожу де Бов… Встряхнись! Ты сам говорил, что всеобщая подлость заслуживает разве что спокойного презрения!
– Так и есть, когда это касается других! – возразил Валаньоск с наивной убежденностью ребенка.
Тем не менее он все-таки последовал совету друга, и они вдвоем вернулись в галерею, где увидели госпожу де Бов, выходившую из кабинета Бурдонкля. Она милостиво приняла руку зятя и сказала Муре в ответ на его почтительный поклон:
– Они принесли извинения. Подобные недоразумения чудовищны!
Бланш присоединилась к матери и мужу и последовала за ними через толпу.
Оставшись один, Муре отправился бродить по магазину. Случившееся усилило возбуждение ума, подталкивая к принятию окончательного решения. Поступок несчастной графини, массовое безумие, овладевающее покупательницами и повергающее их к ногам искусителя, связывались в воображении с гордым образом Денизы, в порыве возмездия наступающей ему на горло. Он остановился на верху центральной лестницы и долго созерцал гигантский неф, принявший под своды волнующееся море женских лиц.
Часы показывали без нескольких минут шесть, гаснущий день покидал пространство темных крытых галерей, бледнел в залах, медленно погружавшихся в полумрак. Один за другим разгорались белые матовые шары светильников, освещая, подобно ярким лунам, все укромные уголки. Слепящее неподвижное сияние казалось отраженным светом далекой, давно угасшей звезды, перебарывающим тьму. Когда зажегся весь свет, толпа восторженно ахнула: все белые вещи, выставленные, вывешенные, разложенные в этот день в магазине, приобрели феерический блеск. Грандиозная оргия белого словно зажглась и превратилась в свет. Белый цвет пел и взлетал ввысь, соединяясь с нарождающейся белизной рассвета, белый свет струился от тканей в галерее Монсиньи, похожий на ту яркую полосу неба над горизонтом, которая первой заявляет миру, что скоро начнется новый день. Расположенные в галерее Мишодьер отделы сверкали белизной перламутра, посеребренной бронзы и жемчуга. Голос центрального нефа звучал громче всех остальных: завитки белого муслина на колоннах, канифас и пике на лестницах, белые покрывала, вообразившие себя стягами, белое кружево и гипюр соединялись в небосвод мечты, приоткрывали ослепительные райские врата, где происходило венчание загадочной королевы. Шатер зала шелков превратился в гигантский альков. Белые занавески, белый газ, белый тюль защищали от нескромных взглядов белоснежную наготу новобрачной. Ослепительное сияние, в котором перемешались мельчайшие оттенки белого, стало звездной пылью, и она планировала вниз и украшала лица подданных Муре. Их черные тени вырисовывались на белом фоне, толпа бурлила, лихорадка большого базара спадала, как отлив. Покупательницы покидали магазин, на прилавках громоздились непроданные ткани, в кассах звенело золото… Разоренные, претерпевшие насилие женщины удалялись почти побежденными. Они утолили голод и теперь чувствовали глухой стыд, как после тайного свидания в меблированных комнатах. Он владел ими на особый манер, держал в своей власти, заполнял магазин все бо́льшим количеством товаров, снижая цены, позволяя делать возврат. Он был сама любезность, а его реклама сулила райское блаженство. Он завоевал даже сердца матерей, хотя царил и правил как жестокий деспот, чей каприз разрушает семьи. Он создал новую религию: вера слабела, церкви пустели – им на смену пришел базар Муре и занял пустовавшее в душах место. Женщина проводила у него свободное время, часы трепета и волнения, которые когда-то проживала в часовне, тратила там нервную энергию. Началась борьба бога с мужем, бесконечно возрождаемый культ тела, открывающий двери к потусторонней красоте. Если бы Октаву вздумалось закрыть «Дамское Счастье», улица взбунтовалась бы, а новые святоши, лишившиеся исповедальни и алтаря, возопили бы от горя. За последние десять лет роскошь стала непременной частью жизни, и женщины в любое время суток упрямо осваивали огромную железную внутреннюю конструкцию магазина с ее висячими лестницами и летающими мостиками. Госпожа Марти с дочерью забрались на самый верх и теперь бродили по отделу мебели. Госпожу Бурделе дети завлекли в отдел парижских сувениров. Графиня де Бов под руку с Валаньоском и Бланш останавливались в каждом отделе, и графиня, не утратившая ни капли спеси, рассматривала ткани. В толпе покупательниц, в море корсажей, скрывающих жажду жизни и ненасытность желаний и украшенных букетиками фиалок, как в день празднеств в честь бракосочетания правительницы, Муре различал только корсаж госпожи Дефорж, которая вместе с госпожой Гибаль задержалась в отделе перчаток. Да, она завидовала и до сих пор ревновала, но все равно покупала, и Муре в последний раз почувствовал себя повелителем женщин, которые в блеске электрических огней копошились у его ног, уподобясь покорному стаду, источнику богатства и благополучия Октава.
Муре двигался по галереям, так глубоко погрузившись в свои мысли, что даже не замечал окружавших его людей. Опомнился он, только оказавшись в новом отделе мод с зеркальными окнами на улицу Десятого Декабря, прижался лбом к стеклу и взглянул на выход. Заходящее солнце окрашивало в желтый цвет кровли белых домов, небо бледнело, утрачивая дивную синеву, подул освежающий ветерок. Электрические лампы «Счастья» сверкали, как звезды на горизонте
