Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
– Если господин профессор распорядится, я введу инъекцию.
Профессор застегивает пуговицы мехового пальто и приказывает с грубоватой прямотой:
– Прошу господ покинуть помещение!
Габриель ничего больше не видит.
Но она слышит возле себя короткие всхлипы. Она знает, что это Эрвин встал около нее на колени. Она знает, что он плачет. На своей бесчувственной руке она ощущает его поцелуи и слезы. Ее руку он держит как раньше, как прежде, как всегда, он сжимает и давит ее, лакомится ею, как сладким плодом.
Но Габриель тоже держит Эрвина за руку. Это ей удалось. Все чуждое растаяло. Годы рассеялись. Она снова обрела брата. Она может отвести его домой.
Но ни к дому, ни к саду дороги нет. Ей нужно пройти по дну озера. Нежно смыкается над нею свод прохладной воды. Божественно легко дышать в зеленовато-синем пространстве. Ей так хорошо здесь, что она не помнит, когда отпустила руку Эрвина.
В глубине она видит бабушку. Женщина торопится, и Габриели нужно поспешить, чтобы не остаться без проводника. Ей еще недостает ловкости, чтобы свободно передвигаться в этой стихии. У бабушки мало времени, она нетерпелива. Габриель слышит издалека ее зов:
– Иди скорее; наконец-то я расскажу тебе о твоей жизни!
1927
Стесненные обстоятельства
Хуго исполнилось одиннадцать, когда в воспитании его возникло междуцарствие, вызванное двумя особенными обстоятельствами. Во-первых, внезапно покинула дом мисс Филпоттс; во-вторых, что гораздо важнее, Хуго заболел скарлатиной и сразу после нее – дифтерией. Эта опасная неприятность, приковавшая его на несколько недель к постели, вместе с жаром лихорадки принесла также радость необузданных мечтаний.
Только из страха перед детскими болезнями изнеженного мальчика не пускали в школу; он учился дома. Вопреки горькому опыту, доказавшему, что от судьбы защиты нет, перепуганные родители оставались в нерешительности относительно дальнейшего воспитания Хуго. По крайней мере одно было ясно: несколько недель бледному ослабевшему ребенку нужно отдохнуть от всякой работы и занятий. Поэтому не опытный в педагогике гувернер или педантичная англичанка наследовали мисс Филпоттс, а фрейлейн Эрна Тапперт, принятая воспитательницей по обычному газетному объявлению, которое произвело на мать Хуго благоприятное впечатление. Против фрейлейн Тапперт говорило, казалось, то обстоятельство, что она была соотечественницей и в объявлении не представила сведений о знании иностранных языков; за нее говорил сданный экзамен на право преподавания, а также прекрасные светлые волосы, восхитившие милостивую госпожу при первом же знакомстве. Тогда стричь голову не вошло еще в моду, и пышные густые светлые волосы были знаком преданной и деятельной души. Поэтому в глазах благородной дамы тяжелые золотистые узлы Эрниных волос служили доказательством нетронутой добродетели, гражданской благонадежности и безупречной нравственности.
Фрейлейн Эрна вселилась в комнату рядом с детской. Детская была чрезвычайно просторна, светла и содержалась в сияющей чистоте. Покрытый каучуком пол, сверкающие гимнастические снаряды, массивная школьная парта и доска, встроенные в стену шкафы, белая мягкая постель – все это производило такое впечатление, будто в помещении этом гигиена, искусство воспитания и роскошь слились воедино, дабы из благословенного ребенка по всем правилам создать образцового, совершенного человека.
Видимо, владельцы дома принадлежали к числу тех избранных, которых приметы времени касались лишь для того, чтобы послужить темой серьезного разговора. Судьба их текла за такой крепкой запрудой, что о бурных наводнениях они знали только понаслышке. Тяжелые капли горькой полыни времени просачивались сквозь сотню все более частых решет, а затем ароматной водяной пылью оседали в сознании этих счастливцев, в коем горечь ее в виде благородных убеждений приправляла их жизненные суждения.
Мисс Филпоттс делила детскую со своим питомцем. Фрейлейн Тапперт же, после краткого совещания господ, получила в свое распоряжение отдельную комнату, так как Хуго все-таки исполнилось одиннадцать, а прогрессивная наука распространяла всякие теории о раннем половом созревании. Несмотря на принятые меры, мать Хуго убеждена была, что это грозно предрекаемое прогрессивной наукой раннее взросление является лишь признаком некультурности, а к их благополучному ребенку не имеет отношения.
Фрейлейн Эрну Тапперт наставляли, что в течение ночи дверь, соединявшая ее комнату с детской, должна оставаться открытой, дабы Хуго был под присмотром и, как уже случалось несколько раз, не проводил всю ночь за книгой. За время долгой болезни мальчик привык к неумеренному чтению. С голодной страстью, происходившей от жизненной пустоты, что так часто мучает детей Империи, проглатывал он книги любого рода: классику, бульварные романы, связки журналов, Хаклендера, Карла Мая[70], военные истории, путешествия и приключения. Просьбами, слезами, вспышками гнева, даже высокой температурой умел он добиваться этой пищи от родителей и сиделок. При этом у Хуго был удивительный способ читать. Он не листал страницу за страницей, следуя ходу повествования, из которого понимал иногда лишь ничтожную часть; он читал книгу крест-накрест и поперек. Подчас он даже не читал, а экстатически впивался взглядом в одну из перелистываемых страниц или долго держал том в руке, будто впитывая его пальцами, сжимая при этом веки. Между двумя обложками невзрачной вещи, которая была всего-навсего книгой, лежали неисчерпаемые миры, лишь незначительной своей частью принадлежавшие автору, – миры, которые Хуго сам создавал, всегда заново и каждый раз по-другому. Текст, который нельзя было достаточно быстро прочитать по буквам, служил лишь трамплином для полета внутренних образов мальчика, обгонявших строчку за строчкой стремительной, призрачной авиационной эскадрой фантазии. Каждая страница (застывший, выдвинутый вперед войсковой порядок слов) вплетала в себя диких охотников, скачущих духов, убийства, крики, тропические пейзажи, которые не имели отношения к прочитанному, а поднимались из души маленького читателя, не имевшей ни времени, ни возможности вобрать все эти необузданные создания, лихорадившие ее расточительной избыточностью.
Мисс Филпоттс, неподкупный приверженец холодных обливаний, закаливания и невозмутимого душевного спокойствия, эту одержимость чтением ненавидела. Хуго же, обладая тонким чутьем, благодаря которому дети распознают под принципами взрослых их личные антипатии, ощущал, что за этой ненавистью скрывается не благожелательность воспитательницы, а надменное презрение к его излюбленному состоянию – рассеянной мечтательности.
Эрна Тапперт, напротив, завоевала симпатию Хуго уже в те минуты, когда у него на глазах распаковывала свой чемодан, где обнаружилось множество книг, целая связка вырезанных из газет романов, два альбома с фотографиями и открытками, блокнот для записей, полный засушенных цветов. К тому же у фрейлейн были большие спокойные глаза, не излучающие опасной энергии, высокая, отнюдь не худая фигура, двигавшаяся несколько лениво, а это опять-таки означало, что на гимнастических снарядах надрываться не придется. Все эти признаки обнадежили Хуго. Если рядом с мисс Филпоттс он ощущал
