Генри Джеймс - Повести и рассказы
— Вы вновь говорили с ней; намерения ваши не изменились, это делает вам честь.
Я почувствовал прилив радости: наш разговор оказался для Шарлотты важнее, чем нежданно пережитый испуг; она предпочла сообщить матери утешительную новость, умолчав о тревожной. И все же я был уверен, как если бы услышал это от самой миссис Марден: ей известно, что дочь видела призрак; она узнала об этом тотчас же.
— Да, я говорил с мисс Марден, но она мне ничего не ответила, — сообщил я.
— Сейчас она даст ответ, так ведь, Шарти? Отвечай, отвечай же, — прошептала миссис Марден с невыразимой тревогой.
— Вы очень добры ко мне, — проговорила Шарлотта серьезно и ласково, не поднимая, однако, взгляда от ковра. В ней появилось что-то новое: я не узнавал ее. Она словно прониклась подозрением, почувствовала, что ее принуждают. Я видел, как она невольно затрепетала.
— О, если бы только вы позволили мне до конца проявить мои чувства! — воскликнул я, протягивая к ней руки. Не успел я договорить, как ощутил: что-то случилось. Знакомые очертания обозначились по ту сторону кушетки; призрак склонился над миссис Марден. Всем своим существом я безмолвно молился, чтобы Шарлотта ничего не увидела, а у меня достало бы выдержки притвориться, будто ничего не происходит. Побуждение взглянуть на миссис Марден оказалось даже сильней, чем инстинктивный страх при виде сэра Эдмунда Орма, но я устоял против искушения, а миссис Марден не шевельнулась. Шарлотта встала, протянула мне руку — и тут увидела всё. Она испуганно вскрикнула, но голос ее заглушил чей-то душераздирающий стон. Я ринулся к своей невесте, желая защитить ее, укрыть, отгородить от чудовищной картины. В не менее страстном порыве Шарлотта бросилась в мои объятия. Я крепко обнял ее, прижал к груди, наше дыхание слилось воедино, с мгновение казалось — мы нераздельны; затем ко мне внезапно пришло холодное осознание того, что мы в комнате одни. Шарлотта высвободилась из моих объятий. Миссис Марден неподвижно лежала на кушетке с закрытыми глазами; фигура, склонявшаяся над ней, исчезла. Сердца наши сжались; Шарлотта, в отчаянии воскликнув: «Мама, мама!» — устремилась к ней. Я опустился на колени рядом: миссис Марден была мертва.
Был ли тот ужасающий стон, который я услышал, когда вскрикнула Шарти, предсмертным воплем несчастной женщины, либо то был прощальный вздох — подобный порыву ветра во время морской бури — освобожденного и умиротворенного духа? Скорее всего последнее, ибо сэр Эдмунд Орм с тех пор милостиво избавил нас от своих посещений.
Коментарии
В предисловии к 17 тому нью-йоркского собрания сочинений, где напечатаны произведения, которые Генри Джеймс назвал «рассказами о псевдосверхъестественном и ужасном» («tales of quasisupernatural and gruesome»), он утверждает, что подобные фантазии никогда не вышли бы из-под его пера, если бы не его давняя любовь к «историям как таковым», к искусству создавать напряжение, вызывать тревогу, любопытство и ужас: «Должен признаться, что в поисках странного я пробудил ужасное в духе «Поворота винта», «Веселого уголка», рассказов «Друзья друзей», «Сэр Эдмунд Орм», «Подлинная вещь». Я искренне стремился избежать избыточности, исходя из того, что экономия в искусстве всегда красива. <…> Любопытный случай, редкое совпадение, каким бы оно ни было, еще не составляют истории, в том смысле, что история — это изумление, возбуждение, напряжение и наше ожидание; историю создают чувства людей, их оценки, сочетание жизненных обстоятельств. Удивительное удивляет больше всего тогда, когда оно происходит с вами и со мной, оно представляет ценность (ценность для других), когда его нам непосредственно предъявляют. И все же, хотя и может показаться странным заявление о том, что я чувствую себя уверенней, рассказывая о таких приключениях, какие случились с героем «Веселого уголка», нежели о бурных похождениях среди пиратов и сыщиков, я полагаю, что вышеупомянутое сочинение ставит некий предел, который я сам себе положил в рамках «приключенческого рассказа»; причина этого — вовсе не в том, что я лучше «изображаю» то, что мой несчастный герой пережил в нью-йоркском особняке, нежели описываю сыщиков, пиратов или каких-нибудь изгоев, хотя и в последнем случае мне было бы что сказать; причина в том, что душа, связанная с силами зла, интересна мне особенно тогда, когда я могу представить самые глубокие, тонкие и подспудные (драгоценное слово!) связи».
На атмосферу, воссоздаваемую в рассказах Генри Джеймса и многих других писателей конца XIX — начала ХХ века, несомненно, повлияла установившаяся в то время мода на спиритизм. Современные писателю трактовки феномена медиумизма и мистического транса были известны ему, в частности, из трудов его брата Уильяма Джеймса. Последний не давал однозначного объяснения этим явлениям, и это обстоятельство также повлияло на способ их изображения в рассказах и повестях его брата. Уильям Джеймс в знаменитом сочинении «Многообразие религиозного опыта» подытожил результаты многолетних исследований и размышлений в специальном разделе, где заявил, что «если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий». Рассуждая о подобных явлениях, он предлагал приписать их либо исключительно нервному «разряжению», имеющему сходство с эпилептическим, «либо отнести их к мистическим или теологическим причинам». Ученый не находил достаточных оснований, чтобы окончательно отвергнуть реальность «невидимого мира».
Дэзи Миллер
Впервые: «The Cornhill Magazine», июнь — июль 1878 года.
Сюжет подсказан случаем, поведанным Г. Джеймсу одной из знакомых в 1877 году. История сводилась к тому, как однажды в Риме жестоко обошлись с некой молодой американкой.
Среди литературных источников «Дэзи Миллер» необходимо в первую очередь упомянуть «Асю» И. С. Тургенева, структуре и проблематике которой Джеймс следует довольно точно. Из многочисленных подтверждений родственных связей между двумя произведениями укажем на совпадение имен главных героинь (и, соответственно, на схожесть названий). Дэзи и Ася — тезки: официальное имя первой — Энни П. Миллер, то есть Анна; так же в действительности зовут и героиню Тургенева.
В «Трансатлантических набросках» Джеймс упоминает роман швейцарца Виктора Шербюлье (1829–1899) «Поль Мерэ» (1864), определяя его основное содержание так: «История, четко показывающая, что искренность в Женеве не приветствуется, и его (Шербюлье. — И. Д.) героиня умирает с разбитым сердцем из-за того, что ее непосредственность принимают за непристойность». Сюжет, система персонажей и место действия (Швейцария — Италия) повести Джеймса в целом строятся похожим на «Поля Мерэ» образом. Наконец, исследователи отмечают сходство между Римом Джеймса и Римом Натаниеля Готорна (1804–1864) в романе «Мраморный фавн» (1860); имеются также параллели между Дэзи и готорновской Хильдой.
В журнальном варианте повесть имела подзаголовок: «а study». Искушение критиков и читателей отнести ее к разряду «научных исследований» («study» — изучение, исследование) актуально в свете современного Джеймсу контекста европейского натурализма, рассматривавшего основную задачу художественного произведения как естественно-научный опыт (теория «экспериментального романа» Э. Золя). Однако сам Джеймс в 1909 году писал, что его «маленькая иллюстрация (в оригинале «exhibition», то есть «выставка». — И. Д.) выполнена ни в коей мере не в критических параметрах, но, как ни странно, в поэтических». Это замечание автора, в котором можно почувствовать иронию по отношению к натурализму, навело исследователей на второе и, видимо, более верное толкование подзаголовка: «study» — это еще и «этюд», карандашный набросок к картине; этим же термином обозначается выполненный отдельно фрагмент более крупного полотна (например, выписанное лицо персонажа, стоящего в толпе). В предисловии 1909 года писатель утверждал тем не менее, будто уже не помнит, почему снабдил произведение именно таким подзаголовком.
Техника структурного повтора сюжета первой части во второй подтверждает «живописный» характер «Дэзи Миллер»: повесть состоит как бы из двух «картин» с «выставки». В некоторых изданиях текст подразделяется на четыре главы (по две в каждой части). В нью-йоркское издание вошел переработанный вариант произведения, однако в данном случае изменения несущественны.
Широкое использование в оригинальном тексте Джеймса французских и итальянских слов (inconduite, rendezvous, têtes-a-têtes, amoroso etc.) показывает, что «центральное сознание» повести — Уинтерборн — часто не находит среди привычных для него понятий такого, которому соответствовали бы характер и поведение Дэзи (см. также вступительную статью).
Поворот винта
Несмотря на то что первое упоминание сюжета будущей повести относится к январю 1895 года, Джеймс приступил к работе над «Поворотом винта» только в октябре 1897 года, когда по поручению редакции журнала «Коллиер Уикли» к нему обратился Роберт Коллиер. Издатели, стремясь повысить престиж издания, решили напечатать в рождественском номере традиционную историю с привидениями, написанную признанным мастером. Тогда писатель обратился к собственной дневниковой записи, пересказывающей сюжет, услышанный в Рождество 1894 года от архиепископа Бенсона.
