О привидениях и не только - Джером Клапка Джером
– И нет никакого разнообразия нигде? – уточнил я. – А чем вы занимаетесь на досуге, для удовольствия? Есть ли у вас театры?
– Нет, – ответил мой проводник. – Театры пришлось упразднить. Актерский темперамент оказался совершенно не способен принять принципы равенства. Каждый актер считал, что лучше его в мире нет, и, по сути, ставил себя выше всех остальных людей. Не знаю, так ли это было в ваше время?
– В точности так, – заверил его я, – но мы не обращали на это никакого внимания.
– Ну а мы обратили, и в результате закрыли театры. Кроме того, «Общество бдительности Белой Ленты» постановило, что все развлекательные заведения порочны и ведут к деградации, а поскольку это очень энергичное и решительное общество, оно быстро перетянуло на свою сторону большинство, и теперь любые развлечения запрещены.
Я спросил:
– А книги вам читать разрешается?
– Их теперь почти не пишут, – ответил он. – Видите ли, раз уж мы живем столь совершенной жизнью, раз уж не осталось в мире ни ошибок, ни печали, ни радости, ни надежды, ни любви, ни горя и все так правильно и упорядоченно, то и писать-то не о чем, кроме, разумеется, Назначения Человечества.
– И в самом деле, – согласился я. – Теперь понятно. Но как же старые книги, классика? Ведь был Шекспир, и Теккерей, и Вальтер Скотт, да и у меня самого одна-две вещички не такие уж плохие. Что вы сделали с ними?
– О, весь этот старый хлам мы сожгли, – сказал он. – В них слишком много старых ошибочных идей из старых, ошибочных, гадких времен, когда люди были настоящими рабами и вьючным скотом.
Он рассказал, что прежние картины и скульптуры тоже уничтожены, частью по той же самой причине, а частью потому, что их сочло неподобающими «Общество бдительности Белой Ленты», вошедшее у них в большую власть. А любые новые виды искусства и литературы запрещены, ибо подобные вещи стремятся подорвать принципы равенства. Они заставляют людей думать, а мыслящий человек становится гораздо умнее тех, кто думать не желает. Естественно, те, кто не хочет мыслить, начали возражать, а поскольку их большинство, они своего добились.
Из этих же соображений не разрешаются ни спорт, ни игры – в них люди состязаются, а это ведет к неравенству.
Я поинтересовался:
– А сколько же часов в день работают ваши граждане?
– Три часа, – ответил он. – После этого весь остаток дня принадлежит нам.
– Вот мы и подошли к главному, – заметил я. – Ну и чем же вы занимаетесь двадцать один час в сутки?
– Отдыхаем.
– Что? Двадцать один час отдыхаете?
– Ну да. Отдыхаем, размышляем и разговариваем.
– О чем же вы размышляете и разговариваете?
– О! О том, как ужасно жилось в прежние времена, и о том, как мы счастливы сейчас, и… и… и о Назначении Человечества.
– А вас еще не тошнит от Назначения Человечества?
– Не сказал бы.
– А что же вы под этим понимаете? В чем заключается Назначение Человечества, по вашему мнению?
– Ну как же… быть такими же, какие мы сейчас, только еще лучше… еще более равными, и чтобы еще больше работ выполнялось электричеством, и чтобы каждому предоставлялось два избирательных голоса, а не один, и…
– Благодарю вас, этого вполне достаточно. А еще о чем-нибудь вы размышляете? Есть ли у вас религия?
– О да.
– И вы поклоняетесь Богу?
– О да.
– А как вы его называете?
– Большинство.
– Еще только один вопрос… Кстати, надеюсь, вы не против того, чтобы я задавал вам вопросы?
– Нет-нет. Это является частью моей трехчасовой работы на государство.
– Я рад. Не хотелось бы отнимать у вас время на отдых. Мне вот что хотелось спросить: многие ли ваши граждане кончают жизнь самоубийством?
– Нет. Такое им даже в голову не приходит.
Я взглянул на лица проходивших мимо мужчин и женщин. На них застыло терпеливое, почти унылое выражение, показавшееся мне очень знакомым.
И вдруг я вспомнил. Именно таким спокойным, покорным, слегка недоуменным выражением отличались лошади и быки, которых мы разводили в прежнем мире.
Нет. Этим людям не придет в голову мысль о самоубийстве.
Странно! Лица вокруг внезапно потускнели и начали расплываться. А где мой проводник? И почему я сижу на мостовой? И… чу! Это же голос миссис Биггис, моей квартирной хозяйки! Неужто и она проспала тысячу лет? Она говорит, что сейчас двенадцать часов… только двенадцать? И меня не умоют до половины пятого? А мне так жарко, и душно, и голова болит. Э, да я в постели! Неужели все это мне только приснилось, и я опять в девятнадцатом веке?
Из открытого окна до меня доносятся шум и крики прежней жизни. Люди ругаются, к чему-то стремятся, работают, высекая собственную жизнь мечом своей силы воли. Люди смеются, скорбят, совершают ошибки, совершают подвиги… падают, поднимаются, помогают друг другу – живут!
А мне сегодня нужно поработать куда больше трех часов, и ведь я собирался встать в семь утра. Нет, зря я вчера выкурил так много крепких сигар!
Душа Николаса Снайдерса, или Скупец из Зандама[7]
Однажды в Зандаме, что у Зейдер-Зее, жил нехороший человек по имени Николас Снайдерс. Он был жадный, и грубый, и жестокий, и во всем мире любил лишь одно – золото. И то не само золото. Он любил власть, которую давало ему золото, власть, позволяющую тиранить и подавлять, власть, позволяющую причинять страдания по своей собственной воле. Поговаривали, что у него нет души, но они заблуждались. Все люди владеют душой или, если говорить точнее, находятся во владении души. Душа Николаса Снайдерса была злой душой. Он жил на старой ветряной мельнице, которая до сих пор стоит на набережной, с одной только маленькой Кристиной, которая прислуживала ему и следила за домом. Кристина была сиротой, ее родители умерли в долгах. Николас, заработав вечную благодарность Кристины, вернул им доброе имя. Это стоило ему всего пару сотен флоринов в обмен на то, что Кристина согласилась работать на него без жалованья. Кристина составляла всю его семью, а единственным добровольным гостем, когда-либо омрачавшим своим визитом порог его дома, была вдова Тэласт. Дама Тэласт была богата и почти так же скупа, как сам Николас.
– Почему бы нам не пожениться? – однажды прокаркал Николас вдове Тэласт. – Вместе мы станем повелевать всем Зандамом.
Дама Тэласт ответила кудахтающим смехом, но Николасу спешить было некуда.
Как-то днем Николас Снайдерс сидел в одиночестве в центре огромной полукруглой комнаты, занимавшей половину первого этажа ветряной мельницы и служившей ему кабинетом, когда в дверь постучали.
– Входите! – крикнул Снайдерс.
Он произнес это тоном, весьма добродушным для Николаса Снайдерса. Он не сомневался, что это Йен стучит в дверь. Йен ван дер Вурт, молодой моряк, без пяти минут владелец собственного судна, пришел просить у него руки маленькой Кристины. Николас Снайдерс уже предвкушал, с каким удовольствием растопчет все мечты Йена, выслушает сначала его мольбы, потом ругань, увидит, как бледность заливает его красивое лицо в ответ на все угрозы Николаса. Во-первых, старую мать Йена выгонят из дома, а старого отца посадят в тюрьму за долги; во-вторых, самого Йена будут жестоко преследовать, а корабль перекупят у него за спиной, прежде чем он успеет совершить сделку. Этот разговор стал бы для Николаса Снайдерса приятным развлечением. Со вчерашнего дня, когда Йен вернулся, он с нетерпением ждал этого момента, поэтому, не сомневаясь, что это Йен, с готовностью прокричал «входите!».
Но это оказался не Йен. Этого человека Николас Снайдерс никогда раньше не видел. Да и после того единственного визита незнакомец никогда больше не попадался на глаза Николасу Снайдерсу. Свет уже тускнел, а Николас Снайдерс был не из тех, кто жжет свечи понапрасну, поэтому так и не смог внятно описать внешность гостя. Николас подумал, что это старый человек, однако движения его были проворны, в то время как глаза – единственное, что Николас видел в нем с некоторой отчетливостью, – казались удивительно яркими и проницательными.
– Кто вы? – с неприкрытым разочарованием спросил Николас
