Эрнест Хемингуэй - Победитель не получает ничего
Что еще должно быть в книге о стране, которую очень любишь? Рафаэль говорит, что теперь все не то, и в Памплону он больше не поедет. «Ла Либертад», по-моему, уже сильно смахивает на парижскую «Тан». Это уж не та газета, через которую вы могли обратиться к карманнику, выкравшему у вас бумажник, как в те времена, когда республиканцы еще не были в почете, и Памплона, конечно, изменилась, но все же меньше, чем нас изменили годы. Я убедился, что стоит выпить, — и все опять становится почти таким, каким было всегда. Я знаю, что сейчас много перемен, и меня это не огорчает. Ведь и я уже не тот. Мы все уйдем из этого мира прежде, чем он изменится слишком сильно, и, если не случится нового потопа, и после нас на севере все так же летом будет лить дождь, и соколы будут вить гнезда под куполом собора в Сантьяго де Кампостела и в Ла-Гранха, где мы учились действовать плащом на длинных тенистых дорожках, посыпанных гравием, и не все ли равно, бьют там еще фонтаны или нет. Но мы уже больше не будем возвращаться из Толедо в темноте, глотая дорожную пыль и запивая ее фундадором, и не повторится та неделя в Мадриде и все, что произошло той июльской ночью. Мы видели, как это ушло, и еще многое уйдет на наших глазах. Самое главное — жить и работать на совесть; смотреть, слушать, учиться и понимать; и писать о том, что изучил как следует, не раньше этого, но и не слишком долго спустя. Пусть те, кто хочет, спасают мир, — если они видят его ясно и как единое целое. Тогда в любой части его, если она показана правдиво, будет отражен весь мир. Самое важное — работать и научиться этому. Нет. Это еще не настоящая книга, но кое-что нужно было сказать. Нужно было сказать о некоторых насущных и простых вещах.
Переводчик: В. Топер
12. Вино Вайоминга
Был жаркий полдень в Вайоминге; вдали виднелись горы и снег на вершинах, но они не отбрасывали тени, и в долине желтели пшеничные поля, на дороге стояла пыль от проезжающих машин, и все деревянные домики по окраине города пеклись на солнце. Я сидел за столиком на заднем крылечке у Фонтэнов, в тени высокого дерева, и мадам Фонтэн принесла с погреба холодного пива. Автомобиль, ехавший по шоссе, свернул на проселок и остановился перед домом. Двое мужчин вылезли из машины и прошли в калитку. Я спрятал бутылки под стол. Мадам Фонтэн встала.
— Где Сэм? — подойдя к затянутой сеткой двери, спросил один из мужчин.
— Его нет дома. Он на работе, в шахте.
— Пиво есть?
— Нет. Пива больше нет. Вот последняя бутылка. Все вышло.
— А он что пьет?
— Это последняя бутылка. Все вышло.
— Бросьте, дайте нам пива. Вы же меня знаете.
— Пива больше нету. Последняя бутылка. Все вышло.
— Поедем дальше, достанем где-нибудь и получше здешнего, — сказал другой, и они пошли к машине. Один из них пошатывался. Машина дернула, сделала крутой поворот, вынеслась на шоссе и скрылась из глаз.
— Поставьте пиво на стол, — сказала мадам Фонтэн. — Чего вы испугались? Зачем вы это? Нехорошо пить пиво из бутылки на полу.
— Я не знал, кто они такие, — сказал я.
— Пьяные, — сказала она. — В этом-то вся беда. Купят где-нибудь, а потом скажут, что здесь брали. Может быть, они, правда, не помнят. — Она говорила иногда по-французски, но чаще по-английски вперемежку с французскими словами.
— Где Фонтэн?
— Возится с вином. Mon Dieu, он обожает вино.
— Но вы любите пиво?
— Oui! Я люблю пиво, но Фонтэн обожает вино.
Мадам Фонтэн, уроженка города Ланс, была довольно полная старушка с приятным румяным лицом, вся седая, очень чистенькая и аккуратная; в доме ее тоже все блистало чистотой и опрятностью.
— Где вы обедали?
— В отеле.
— Кушайте у нас. Нехорошо manger[18] в отеле или ресторане. Кушайте здесь.
— Мне не хочется затруднять вас. И в отеле кормят неплохо.
— Я никогда не обедаю в отеле. Может быть, там и неплохо кормят. За всю свою жизнь я только один раз обедала в Америке в ресторане. И знаете, что мне подали? Сырую свинину!
— Да что вы?
— Правда, правда. Свинину, недожаренную! А мой сын женат на américaine и ест только консервы из бобов.
— А они давно женаты?
— Oh, mon Dieu, я даже не знаю. Его жена весит двести двадцать пять фунтов. Она не работает. Она не стряпает, она кормит его консервами из бобов.
— Что же она делает?
— Читает. Только и делает что читает книги. Целый день валяется в постели и читает. И детей она больше иметь не может. Слишком толста. Для ребенка места нет.
— Что же это она?
— Целый день читает. Он хороший garçon. Много работает. Раньше он был шахтером, теперь работает на ранчо. Он никогда не работал на ранчо, но хозяин сказал Фонтэну, что у него еще не было такого хорошего работника. А когда он приходит домой после работы, она его не кормит.
— Почему же он не разведется с ней?
— У него нет денег на развод. И он обожает ее.
— Она красивая?
— Ему кажется, что красивая. Когда он привел ее, я чуть не умерла от горя. Он такой хороший garçon и всегда так много работает, не шатается зря и такой смирный. И вдруг поехал на нефтеразработки и привез эту Indienne, а весила она уже тогда ровно сто восемьдесят пять фунтов.
— Она индианка?
— Ну да, mon Dieu. Она всегда, tout le temps, говорит сукин сын, черт побери. И не работает.
— Где она сейчас?
— В театре.
— В театре?
— В кинотеатре. Только и делает что читает да в кино ходит.
— У вас есть еще пиво?
— Mon Dieu, oui. Конечно, есть. Приходите вечером, пообедаете с нами.
— Хорошо. А что принести с собой?
— Ничего не надо. Ничего не приносите. Может быть, у Фонтэна вино уже будет готово.
Вечером я обедал у Фонтэнов. Мы ели в столовой, и стол был покрыт чистой скатертью. Мы пробовали молодое вино. Оно было очень легкое, светлое и приятное, и в нем еще чувствовался вкус винограда. За столом, кроме меня, сидели хозяин, хозяйка и их младший сын Андрэ.
— Что вы сегодня делали? — спросил Фонтэн, сухонький старичок, изможденный работой на рудниках, с обвислыми седыми усами и ясным взором; родом он был из Сантра, близ Сент-Этьена.
— Работал над книгой.
— И все сошлось по вашим книгам? — спросила мадам Фонтэн.
— Он говорит про книгу, которую сам пишет. Он писатель, — объяснил Фонтэн.
— Папа, можно мне в кино? — спросил Андрэ.
— Можно, — сказал Фонтэн.
Андрэ повернулся ко мне.
— Как вы думаете, сколько мне лет? Можно поверить, что четырнадцать? — Он был худ и мал ростом, но по лицу видно было, что ему уже шестнадцать.
— Да. Можно поверить, что четырнадцать.
— Когда я хожу в кино, я весь съеживаюсь, чтобы казаться поменьше. — Голос у него был очень звонкий, ломающийся. — Если я плачу двадцать пять центов, мне сдачи не дают, но если плачу только пятнадцать, меня тоже пускают.
— Тогда я дам тебе только пятнадцать центов, — сказал Фонтэн.
— Нет. Дай мне все двадцать пять. Я разменяю по дороге.
— Только возвращайся домой tout de suite[19] после кино, — сказала мадам Фонтэн.
— Хорошо, я сейчас же вернусь. — Андрэ вышел из комнаты. Вечер становился прохладным. Он оставил дверь открытой, и снаружи потянуло холодком.
— Mangez! — сказала мадам Фонтэн. — Вы совсем ничего не кушаете.
Я уже съел две порции курятины с жареным картофелем, три порции кукурузы, несколько огурцов и две порции салата.
— Может быть, он хочет кекса, — сказал Фонтэн.
— Надо было мне взять кекса для него, — сказала мадам Фонтэн. — Кушайте сыр. Это хороший, из сливок. Вы совсем ничего не кушаете. Надо было взять кексу. Américains всегда едят кекс.
— Но я наелся до отвала.
— Кушайте! Вы ничего не ели. Съешьте все. Мы никогда ничего не оставляем на завтра. Кушайте еще.
— Возьмите еще салату, — сказал Фонтэн.
— Я принесу еще пива, — сказала мадам Фонтэн. — Вы, наверно, проголодались за целый день на своей книжной фабрике.
— Она не понимает, что вы писатель, — сказал Фонтэн. Старик был деликатен в обращении, но хорошо помнил армейский жаргон и солдатские песенки, бывшие в ходу к концу девяностых годов, когда он отбывал воинскую повинность. — Он сам пишет книги, — объяснил он жене.
— Вы сами пишете книги? — спросила мадам Фонтэн.
— Случается.
— О! — воскликнула она. — О! Вы сами их пишете. О! Тогда вы, конечно, проголодались. Mangez! Я сейчас принесу de la bsêre.
Мы слышали, как она по лестнице спустилась в погреб. Фонтэн улыбнулся мне. Он очень снисходительно относился к людям, которые не обладали его опытом и знанием жизни.
Когда Андрэ вернулся из кино, мы втроем сидели на кухне и беседовали об охоте.
— В День Труда мы все поехали к Чистому Ручью, — сказала мадам Фонтэн. — Oh, mon Dieu, как жаль, что вас с нами не было. Мы все поехали на грузовике. Tout le monde est alle на грузовике. Это было в воскресенье. На грузовике Чарли.
