Герберт Уэллс - Колеса фортуны
— Этот человек, — продолжала она, приняв его молчание за согласие, — обещал мне помощь и поддержку. Я была несчастна дома — неважно, почему. У меня мачеха… Жила я праздно, ничем не занятая, во всем встречая противодействие, запреты — этого, пожалуй, вам будет достаточно, чтобы составить картину. И вот в моей жизни появился он, стал говорить со мной об искусстве и литературе и зажег мою мысль. Мне захотелось выйти в широкий мир, стать человеком, а не кроликом в клетке. И он…
— Я понимаю, — сказал Хупдрайвер.
— И вот я здесь…
— Я для вас что угодно сделаю, — повторил Хупдрайвер.
Она подумала.
— Вы и представить себе не можете, какая у меня мачеха. Нет, я не могу ее описать…
— Я весь в вашем распоряжении. Я помогу вам всем, что в моих силах.
— Я рассталась с Иллюзией и нашла Странствующего Рыцаря.
Под Иллюзией она подразумевала Бичемела.
Мистер Хупдрайвер почувствовал себя польщенным. Но ответить ей в тон не умел.
— Я все думаю, — сказал он, горя желанием поскорее принять на себя обязанности защитника, — что же нам лучше всего предпринять. Вы устали, и не можем же мы плутать всю ночь, особенно после такого дня, какой выпал вам на долю.
— Мы ведь были близ Чичестера? — спросила она.
— Если бы, — задумчиво произнес он с легкой дрожью в голосе, — если бы вы согласились выдать меня за своего брата, мисс Бомонт.
— Ну и что же?
— Мы могли бы там остановиться…
Она медлила с ответом.
— Я сейчас зажгу фонари, — сказал Хупдрайвер.
Он склонился над своей машиной и чиркнул спичкой о подошву. При свете ее она увидела его лицо, серьезное и озабоченное. Неужели он казался ей пошлым и нелепым?
— Но сначала скажите мне, как вас зовут… братец, — попросила она.
— Мм… Каррингтон, — слегка замявшись, произнес Хупдрайвер. Кто бы на его месте признался в такую ночь, что он — Хупдрайвер?
— Ну, а имя?
— Имя? Мое имя? Видите ли… Крис. — Он зажег свой фонарь и выпрямился. — Подержите, пожалуйста, мою машину, и я зажгу ваш фонарик, — сказал он.
Она послушно подошла и взяла его велосипед — на мгновение они очутились лицом к лицу.
— А меня, братец Крис, — сказала она, — зовут Джесси.
Он посмотрел ей в глаза, и сердце у него замерло.
— Джесси , — медленно повторил он.
Лицо его выражало такую силу чувств, что ею овладело вдруг непонятное смятение. Надо было что-то сказать.
— Имя ничем не примечательное, правда? — заметила она и рассмеялась, чтобы разрядить напряжение.
Он открыл было рот и снова закрыл, лицо его вдруг исказилось, он резко повернулся и, нагнувшись, принялся зажигать ее фонарь. Она смотрела на него, стоявшего перед ней почти на коленях, почему-то с одобрением. Как я уже говорил, была пора полнолуния.
Всю остальную часть той ночи мистер Хупдрайвер держался с прежней уверенностью в себе, а потому лишь благодаря удаче, а также тому обстоятельству, что пригородные дороги, как правило, ведут в город, им удалось достичь наконец Чичестера. Сначала у них было такое впечатление, что все обитатели его давно спят, но «Красная гостиница» еще светилась теплым желтоватым светом. Впервые в жизни мистер Хупдрайвер осмелился приобщиться тайн «первоклассного» отеля, но в эту ночь он осмелился бы еще и не на то.
— Значит, вы все-таки нашли свою даму, — заметил конюх в «Красной гостинице» — один из тех, к кому мистер Хупдрайвер утром обращался с расспросами.
— Какое-то вышло недоразумение, — с величайшей охотой пояснил Хупдрайвер. — Сестра моя отправилась в Богнор. Но я вернул ее. Очень мне здесь нравится. Да и луна — просто божест-вен-ная.
— Мы уже поужинали, благодарствуйте, и мы очень устали, — продолжал мистер Хупдрайвер. — Я полагаю, вы ничего не хотите, Джесси?
Какое счастье быть с нею, пусть даже в качестве брата, и называть ее просто так — Джесси! Но играл он свою роль великолепно, — этого, по его мнению, нельзя было отрицать.
— Спокойной ночи, сестренка, — сказал он, — приятных сновидений. А я еще посмотрю газету, прежде чем лечь.
«Вот это жизнь!» — подумал он.
Так доблестно вел себя мистер Хупдрайвер до самого конца этого Удивительнейшего из Дней. Читатель, очевидно, помнит, что начался он очень рано с бдения в маленькой лавчонке рядом с «Гостиницей ангела» в Мидхерсте. Но подумать только, сколько всего за это время произошло! Он поймал себя на середине зевка, вытащил часы, увидел, что уже половина двенадцатого, и с приятным сознанием собственного героизма отправился в постель.
17. Сэрбитонская интермедия
Тут, пользуясь столь чудесной способностью человека, как сон, мы вновь прерываем наш рассказ. Наши неразумные молодые герои спокойненько лежат в своих постелях, головы их забиты всякой пышной чепухой, и, уж конечно, в ближайшие восемь, а то и более часов они не внесут свежего вклада в развитие событий. Оба они спят, и — хотя это вас, возможно, удивит — спят крепким сном. Девушка (а до чего дойдут современные девушки, может сказать разве что миссис Линн Линтон) находится в обществе совершенно незнакомого ей человека низкого происхождения, с весьма неинтеллигентным выговором, никто ей не сопутствует, и она ничуть этим не смущена, — более того, она считает себя в полной безопасности и даже гордится своим вкладом во все эти перипетии. А этот ваш мистер Хупдрайвер, розовощекий идиот, незаконно присвоил себе украденный велосипед, украденную девушку и украденные имя и фамилию, обосновался со всем этим в гостинице, намного превышающей его средства, и чрезвычайно гордится — даже во сне — этими ни с чем не сравнимыми безумствами. Бывают случаи, когда романисту-морализатору остается лишь заломить руки и предоставить событиям идти своим чередом. Ведь Хупдрайвера завтра утром, не успеет он глаза продрать, могут посадить под замок за кражу велосипеда! Кроме того, в Богноре, не говоря уже о печальных останках Бичемела, с которым, благодарение богу, у нас нет больше никаких дел, имеется гостиница, где мистер Хупдрайвер заказал бифштекс, который давным-давно превратился в угли, а в номере остался мешок из американского брезента и его собственный велосипед, как залог, тщательно запертый на сеновале. Завтра Хупдрайвер станет там Тайной, и тело его будут искать по всему побережью. А мы до сих пор еще не удосужились заглянуть в безутешный дом в Сэрбитоне, известный вам, конечно, по иллюстрированным интервью, где несчастная мачеха…
Мачеха та, надо сказать, хорошо вам известна. Это небольшой сюрприз, который я приготовил для вас. Она — Томас Плантагенет, талантливый автор остроумной и смелой книги, именуемой «Высвобожденная душа», и женщина на свой манер превосходная. Только на очень своеобразный манер. Настоящая ее фамилия Милтон. Она вдова и притом очаровательная, всего на десять лет старше Джесси; самые смелые книги свои она неизменно посвящает «светлой памяти моего мужа», дабы показать, что в них, понимаете ли, нет ничего личного. Для дамы, пользующейся литературной славой, она имеет на редкость почтенную репутацию. У нее благопристойно обставленный дом, благопристойные туалеты, строгие понятия о том, с кем можно общаться и с кем нельзя, она ходит в церковь и даже иногда, следуя духу современной интеллектуальной моды, принимает причастие. И воспитанию Джесси она уделяла такое пристальное внимание, что никогда бы не позволила ей прочесть «Высвобожденную душу». Но Джесси, естественно, ее прочла, с чего и началось ее пристрастие к передовой литературе. Миссис Милтон не только уделяла пристальное внимание воспитанию Джесси, но и всячески тормозила ее развитие, так что в семнадцать лет она все еще была умненькой начитанной школьницей (как вы могли убедиться), хорошенькой, но еще совсем ребенком, обитавшим на задворках небольшого литературного кружка малозаметных знаменитостей, который украшала своим присутствием Томас Плантагенет. Миссис Милтон знала, что о Бичемеле ходит слава дурного человека, но порочные мужчины не то же, что порочные женщины, и она пускала его к себе в дом, чтобы показать, что не боится, — о Джесси она не подумала. Поэтому, когда она узнала о побеге, это было для нее двойным разочарованием, ибо инстинктивно она угадала тут его руку. И она поступила гак, как подобало. А подобало в данном случае, как вы понимаете, нанять, не считаясь с расходами, экипаж и, объезжая ближайших знакомых, рыдать и говорить, что вы просто не знаете, что делать. Будь даже Джесси ее родной дочерью, она не могла бы объездить больше народу и пролить больше слез — она выказала все надлежащие чувства. И не только выказала, но и на самом деле их испытала.
Миссис Милтон — преуспевающая, не слишком крупная писательница и еще более преуспевающая вдовушка тридцати двух лет («Томас Плантагенет — прелестная женщина», неизменно писали рецензенты, даже когда плохо отзывались о ней) — смотрела на Джесси, постепенно превращавшуюся в женщину, как на явную помеху, и охотно держала ее в тени; а Джесси, которая в четырнадцать лет встретила ее в штыки, принципиально возражая против любой мачехи, достаточно остро это чувствовала. Соперничество и вражда между ними все усиливались, так что в конце концов даже оброненная шпилька или книга, разрезанная острым ножом, вызывала бурный взрыв ненависти. В мире не так уж много намеренного зла. Правда, наш тупой эгоизм рождает порою зло, но с точки зрения нравственной это зло имеет совсем другую природу. И потому, когда случилась беда, миссис Милтон вполне искренне раскаялась в том, что допустила раскол в отношениях с падчерицей и сама сыграла в этом немалую роль.
