Ванда Василевская - Звезды в озере
Нет, он не может проехать мимо, притвориться, что не видит, не замечает ее… Расположившись тут ночью цыганским табором, ждут, ох, ждут… И он ощутил злобную радость: вот кого они дождались — его, поручика Забельского.
Из толпы выступил на шаг староста.
— Что это? В людей стрелять собираетесь?
— В каких людей? — захлебываясь от злобы, выдавил из себя Забельский.
— Лучше бы вы, господин офицер, бросили винтовки в канаву, а сами ехали, куда глаза глядят.
Поручик нагнулся к нему с седла.
— Ты вот как думаешь? А вот я возьму да и останусь здесь. Понимаешь? Останусь. Ты кто такой?
— Староста.
— Староста. Ну, приготовить квартиры и еду людям! Живо!
Толпа всколыхнулась. Но одновременно заколебались стволы винтовок в руках всадников.
— Господин поручик, как же так, господин поручик? Нужно ехать дальше… — пронзительным шепотом уговаривал Войдыга.
— Ты мне еще тут будешь голову морочить! — заорал Забельский. — Немедленно ночлег, жратву, чтоб все было!
Староста выпрямился.
— Что ж, можно. Это все можно. Ребята, одним духом в деревню! Квартиры для господ!
Люди переглядывались, ничего не понимая.
— Ну, в чем дело? Квартиры для господ солдат, для господина офицера! Да живо!
Староста говорил спокойно, повелительно. Забельский заколебался, но потом снова взяло верх его сумасшедшее упрямство.
— Ну, веди!
— А вы, ребятишки, останетесь у арки. Как было сказано. Остальные по домам, — распорядился Паранюк.
Факелы потухли. Все двинулись к деревне. Посреди дороги, впереди всадников — староста. Остальные — вслед за отрядом.
— Господин офицер, пожалуйте ко мне, сюда. Рядом в двух хатах разместятся солдаты.
— Ах, ты вон куда метишь? — насмешливо оборвал Забельский. — Нет, нет, уж ты потрудись всех у себя поместить, всех вместе!
— Можно и вместе, — согласился староста. — Только тесно будет.
— Это не беда, — усмехнулся поручик. — Пусть будет тесно…
Лошадей поставили в сарае, сами набились в хату. Жена Паранюка выходила в кладовую за молоком, растапливала печь. Солдаты неуверенно переглядывались.
— Господин поручик, как же так?
Он выглянул в окно. Паранюк тащил сено лошадям.
— Вот так. Поедим, поспим — и все.
— А… если те?..
— Испугались? Пусть их. Нас восемь человек, встретим их как следует! Понятно?
Войдыга хотел что-то сказать, но, взглянув в налитые кровью, безумные глаза Забельского, съежился на скамье и замолчал.
Дверь скрипнула, все тревожно оглянулись. Вошел староста.
— А спать где будете? Здесь или на сеновале?
— Здесь, здесь! Сено есть?
— Как не быть сену? Еще не успели все сожрать…
— Это кто?
— Те, кто до вас бежали.
— Мы бежим? Тут никто не бежит! Понятно? Никто! Принести сена в хату, да побольше. На полу его расстелем. Ребята, а ну, сбегайте-ка за сеном!
Навалили высокие кучи сена, в хате запахло родным, милым запахом. Старостиха разливала по кружкам молоко.
— Ну, ребята, спать. Один до полуночи на посту, с полуночи другой.
Они улеглись на сене, но, несмотря на усталость, никто не засыпал.
— Зря вы, господин поручик, выпустили этого старосту. Еще побежит, даст знать.
— Кому?
— Ну… им…
Забельский приподнялся на локте и засмеялся:
— Эх, дураки, дураки… Да это же все вранье!
— Что вранье? Про большевиков?
— И про большевиков и вообще…
Солдаты забеспокоились:
— Как это?
— Ну просто так. Никаких большевиков нет.
— Нет большевиков? — протянул, ничего не понимая, Войдыга.
— Конечно, нет. Наболтали глупостей… Понимаешь?.. Вот так себе…
— Еще перед войной ведь говорили, когда этот пакт…
— Перед какой войной?
Войдыга аккуратно зажег лампу, выкрутил фитиль. Все сидели на сене, тревожно глядя в лицо поручику. Горячечным огнем горели глубоко впавшие глаза, обведенные черными кругами, резко выступавшие скулы отбрасывали густую тень. Войдыга содрогнулся: лицо Забельского выглядело совсем как череп.
Забельский захохотал.
— Я вам все объясню… Никакой войны не было, понятно? Никакой войны! Все это вранье!
Войдыга задрожал.
— Господин поручик, что вы говорите, господин поручик!
— Ничего… Завтра надо в офицерское собрание… Не забудь приготовить мне мундир!
— Мундир вы оставили…
— Вот я и говорю. И проверь все пуговицы. А то в прошлый раз одна пуговица чуть не оторвалась, на ниточке висела…
Марчак, высокий, худой солдат, вдруг поднялся.
— Ребята, давайте собираться.
Все разом вскочили, стряхивая с себя зеленые стебельки сена. Войдыга заколебался.
— Куда? — свистящим шепотом спросил Забельский.
— Ехать надо. Кому охота умирать неведомо из-за чего?
— Смирно! Покидать казармы не разрешается.
— Господин поручик! — подскочил к Забельскому Войдыга.
Марчак махнул рукой.
— Ты что, не видишь? Спятил он…
— Ну, пошли!
Забельский еле стоял на ногах. Войдыга схватил его за руку.
— Ради бога, господин поручик!
— Ну, чего пристал? — невнятно забормотал Забельский. — Сказано тебе, приготовить мундир…
Солдаты один за другим выходили из хаты. Войдыга метался от скамьи к порогу и обратно.
— Иди, Войдыга! На что тебе погибать с сумасшедшим! А мы будем подгонять лошадей, все-таки подальше отъедем…
— Господин поручик!
В голосе Войдыги дрожали слезы. Но Забельский только махнул рукой и тяжело опустился на скамью, что-то бормоча про себя. Во дворе замелькал огонек фонаря, застучали копыта. Солдаты отъезжали.
В хату вошел староста.
— Что это, уехали все?
Забельский не слышал. Он смотрел на стол и странно усмехался. Староста пожал плечами и снова исчез.
Поручик все сидел неподвижно, как вдруг до него донесся странный звук — словно ударили в колокол. Он поднял голову и на минуту очнулся.
— Пожар или какого там черта?
Он поправил пояс и вышел за порог. От сарая бежал староста.
— Эй, что там случилось?
— Сигнал! Красная Армия идет!
Забельский загородил ему дорогу.
— Что такое?
— Ребята дают знать! Идут!
— Кто еще идет?
Староста оттолкнул его:
— Наши идут! Красная Армия!
Лицо Забельского исказилось судорожной гримасой. Молниеносным движением он выхватил револьвер и выстрелил прямо в лицо, в спокойное лицо крестьянина. Староста рухнул навзничь, повалился, как сноп, без крика. Забельский бросился к сараю. Рванул поводья привязанного к дышлу коня, одним прыжком вскочил в седло. На дороге стоял шум, бежали люди, звучали торопливые шаги, хлопали двери. В этом шуме затерялся звук выстрела. Забельский вонзил шпоры в бока лошади и ринулся в темноту, в сторону, противоположную той, куда бежали люди. Он несся огромными скачками, в его ушах стоял пронзительный, стонущий шум ветра. Он не чувствовал ничего, кроме запаха коня, знакомого, приятного запаха, и шума свистящего в ушах ветра. Искры летели из-под копыт, когда подкова ударяла о лежащий в мелком песке камень.
В деревне никто пока не заметил, что случилось со старостой. Люди устремились к арке. Теперь уже ясно было, что это — они. Девушки поспешно рвали в темных садах что попадало под руку — с хрустом ломались толстые, сочные стебли георгин, лиловых астр. Ощупью, вслепую они целыми охапками набирали цветы и бежали к арке. Снова запылали факелы, и в блеске их рыжего пламени из мрака вынырнул танк. Могучее, стальное туловище, грозное, странное чудовище. Но люк был открыт, и из люка на собравшуюся толпу смотрели молодые лица. Безошибочный знак — красные звезды на шлемах. Девушки подбегали к самым бокам стального чудовища и бросали мокрые от росы охапки цветов. Радостной зеленой дугой падающие букеты соединяли тех, кто сидел в танках, с теми, кто пришел их встречать.
Медленно, медленно двигались вперед танки. Сыпались дождем цветы. Радостный шум стоял на дороге.
— Где староста, где староста? — спохватились вдруг крестьяне. — Ведь надо приветствовать!..
— Бегите за старостой, — распорядился кто-то, и пятки мальчишек замелькали в стремительном беге.
А танки все шли. Один за другим. Медленно двигалась, ложилась на дорогу зубчатая лента, по ней проходило колесо, словно поспевая за медленным, непрерывным движением. Странная стальная лента и эти никогда не виданные гиганты приковывали все взгляды. Крестьяне шли рядом с танками, похлопывали их по мощным бокам. Завязались разговоры:
— Какая это деревня?
— Деревня Поруды…
И снова все хватились, что нет старосты, а ведь он должен быть здесь.
Из крайней хаты на дорогу вышла старушка, самая старая бабка в деревне. Она подавала на выщербленной тарелке хлеб-соль. Ее беззубый рот дрожал. Из глаз лились слезы, текли по темному, морщинистому, как печеное яблоко, лицу.
