Эрнест Хемингуэй - Опасное лето
– Так как же я должен убивать? – спросил Хотч.
– Не смотрите на рог. Цельтесь в то место, куда должна войти шпага. Опустите левую руку как можно ниже и, нанося удар, перекиньте ее направо.
– А потом что?
– Потом вы взлетите на воздух и мы все побежим, чтобы подхватить вас, когда вы станете падать.
– Сейчас Антонио убьет его.
Антонио, стоя перед быком, медленно свернул мулету, нацелился на самую высокую точку между лопатками быка, разжал губы, сделал глубокий вздох, перегнулся через рог и всадил шпагу метко и сильно. Когда ладонь его коснулась черного загривка, бык уже был мертв, и не успел Антонио выпрямиться и поднять правую руку, как бык зашатался, ноги его подогнулись и он тяжело рухнул на песок.
– Ну вот, – сказал я Хотчу, – очередь до вас так и не дошла.
Мигель пустым взглядом смотрел на арену. Публика, как всегда, бесновалась, все зрители, у которых нашлись носовые платки, махали ими, пока быку не отрезали оба уха, потом хвост и, наконец, копыто. Когда-то отрезали только одно ухо, и это означало, что президент дарит убитого быка матадору, чтобы тот продал его на мясо, а остальные трофеи, в сущности, лишние и служат только мерилом одобрения публики. Но этот обычай теперь прочно укоренился наряду со множеством других, наносящих вред бою быков.
Антонио поманил к себе Хотча.
– Выходите и сделайте круг вместе с другими, – сказал я. Хотч перепрыгнул через барьер и обошел арену с Хони, Феррером и Хуаном, со скромным изяществом выступая позади Антонио. Собственно говоря, это было против правил, но Антонио сам позвал его. Дабы не уронить своего достоинства sobre-saliente, он не бросал обратно в публику шляпы и не подбирал сигары. Мало кто, глядя на него, усомнился бы, что в случае необходимости он, Эль Пекас, с успехом заменил бы матадора. Достаточно было посмотреть на его честное, открытое лицо и на его осанку. Во всем цирке только один Луис Мигель заметил, что у Хотча нет косички. Если бы он вышел против быка, отсутствие косички заметили бы разве что в самом начале боя. И то подумали бы, что он лишился ее, когда впервые был поднят на рога.
Мы с Биллом Дэвисом зашли в тесный номер гостиницы, где Антонио и Хотч переодевались. Антонио был весь в крови. Мигелильо стягивал с него узкие штаны, длинная льняная рубаха, насквозь пропитанная кровью, прилипла к животу и ляжкам. Он и Хотч по очереди брали воду из кувшина на умывальнике и под душем, откуда она еле-еле капала.
– Присмотрелись, как надо убивать, Пекас? – спросил Антонио.
– Пустячное дело, Пекас, – ответил Хотч. – Могу показать вам хоть сейчас.
– Вы просто великолепны, Антонио, – сказал Антонио Хотчу.
– Вы сами великолепны, Пекас, – сказал Хотч. – Откуда на вас столько крови?
– Вам нравится бой быков? – спросил Антонио Хотча. – Вам нравится быть матадором Антонио?
– Это мое призвание, – ответил Хотч. – У меня нет иного выбора. Все, что я хочу, – это быть великим матадором.
– На вид вы уже – великий матадор. Очень достается рубашкам, Папа, – сказал Антонио, повернувшись ко мне. Мигелильо замачивал рубашку холодной водой в умывальном тазу, прежде чем сунуть ее в корзину с ношеным бельем. Я отдал ему пару спортивных туфель, которые мы привезли из Байонны. Антонио принесли бутылку пива и маленький сандвич с ветчиной.
– Спроси его, как это случилось, что он занялся боем быков и увлекает ли его это занятие, – сказал мне Антонио.
– Это вышло как-то само собой, – ответил Хотч. – Да, меня это увлекает.
– Какие вам еще матадоры нравятся?
– Все, – ответил Хотч. – Они все мне нравятся.
– Пошлите за фотографом, – сказал Антонио. – Нельзя упускать такой случай.
Он намеревался пообедать в Мадриде, а оттуда вечером выехать в Бильбао, где ему предстояло выступить на следующий день.
Мы условились встретиться в Бильбао, в отеле «Карлтон». Нам было нужно кое-что доделать в новой машине и выполнить все формальности в автомобильном клубе. Антонио заявил, что нисколько не устал. Он чувствует себя превосходно, с удовольствием поспит в машине и предвкушает завтрашний день. Быки ожидаются крупные, рога не будут не подпилены, не оструганы – по всему было видно, что он ничуть не сомневается в успехе. Весь год он находился в блестящей форме и теперь, достигнув вершины, был полон непоколебимой веры в свои силы и в свое бессмертие. Ему хотелось именно сейчас выступить в Бильбао, где самая требовательная во всей Испании публика, где самые крупные быки и где зрители так строги и придирчивы, что их суждение о поединке между двумя матадорами исключит какие-либо разговоры о трюках или махинациях с рогами. Если выступит и Луис Мигель – отлично. Но это опасная затея.
Будь антрепренером Луиса Мигеля по-прежнему его отец – человек умный, рассудительный, понимающий, на чьей стороне преимущество, – а не милейшие братья Мигеля, которые получали десять процентов и от него и от Антонио с каждой корриды, где они выступали вдвоем, он бы никогда не поехал в Бильбао навстречу катастрофе.
Два дня в Бильбао с утра шел дождь, но к началу корриды прояснилось. Арена там хорошо впитывает влагу; те, что ее строили, учитывали особенности местного климата и знали, какой песок брать. Даже на этот раз под ногами было сыро, но не скользко, хотя еще в полдень казалось, что корриду придется отменить из-за дождя. Потом выглянуло солнце, но по небу все время тянулись тучи, и парило так, что трудно было дышать.
Луис Мигель после лечения Тамамеса поправился, но вид у него был тоскливый и озабоченный. Ровно год назад после жестоких страданий умер от рака его отец, и Луис Мигель думал об этом и еще о многом другом. Он держался с изысканной учтивостью, как всегда, но невзгоды укротили его. Он знал, что был на волоске от смерти во время последнего своего выступления вместе с Антонио. Он знал, что этим палхасским быкам далеко до прежних палхасских быков, которые были лучше миурских, и знал, что Бильбао – не Линарес. Но слишком много складывалось не в его пользу за последнее время, и счастье явно изменило ему. Одно дело – чувствовать себя номером первым в своей профессии и верить в это всеми силами души. И совсем другое, если, выходя на арену, чтобы доказать это, ты каждый раз едва остаешься жив и знаешь, что только твои богатые и могущественные друзья, несколько красивых женщин да Пабло Пикассо, который уже лет двадцать пять не видел боя быков в Испании, сохраняют веру в тебя. Для Луиса Мигеля важней всего было верить самому. Усомнившиеся вернутся, если веришь сам и можешь подтвердить делом то, во что веришь. Больному, израненному, ему это сейчас было нелегко. Но он пошел на это в надежде, что вновь сможет повторить чудо, сотворенное им в Малаге.
Первый бык Луиса Мигеля выбежал на арену стремительно. Это было красивое животное с хорошими рогами, казавшееся крупнее, чем было на самом деле. Луис Мигель перехватил его плащом и сделал несколько отличных пассов. Его первое китэ было безукоризненным. Казалось, больная нога ничуть ему не мешает, но когда он подошел к барьеру, я увидел у него на лице тоску. Он развертывал бой планомерно и обдуманно и сам вывел быка за белую линию, готовя его к столкновению с пикадорами.
С мулетой он работал почти вплотную к быку, начав с очень недурных пассов правой руки. Чем дальше, тем уверенней он себя чувствовал с быком, и пассы его становились все лучше и лучше. Я с тревогой следил за его ногами, но все как будто шло хорошо. Он переложил мулету в левую руку и выполнил подряд несколько натурале. Они сделали бы честь любому другому матадору, но это было совсем не то, что в Малаге, и аплодисменты раздавались только в самых дорогих рядах. По требованию публики заиграл оркестр, и Луис Мигель, стоя вполоборота к быку, сделал несколько пассов из тех, что были введены в моду Манолето, причем сделал очень хорошо. Потом двумя-тремя плавными взмахами мулеты он заставил быка остановиться с поднятой головой, словно под действием гипнотической силы, и опустился перед ним на колени в «свободной зоне» – десятифутовом пространстве, которое не попадает в поле зрения быка, если тот стоит, задрав голову.
Одним зрителям это понравилось, другим нет. Антонио успел уже у многих отбить вкус к эффектам такого рода. Луис Мигель легко вскочил, не опираясь на древко мулеты, – нога не подвела. Губы его были поджаты, на лице читалось разочарование. Он убил быка прямым, уверенным ударом. Острие шпаги вонзилось в верхнюю точку, но у быка вдруг потекла из пасти кровь. Он сразу свалился на песок, и уха Мигель не получил. На мой взгляд, удар был нанесен точно, а что касается крови, то это часто бывает, если задета артерия. Хлопали много, и Мигель выходил раскланиваться. Он был мрачен и не улыбался. С ногой все обстояло хорошо, должно быть, иначе он бы не рискнул стать на колени. Мы смеялись над лечением ультразвуком, а оно, видно, и в самом деле прекратило воспалительный процесс. Но Мигель утратил былую способность подчинять быка своей воле, и его работе недоставало прежней грации и непринужденности, в нем чувствовалась тоска, которая передавалась и другим. Дело тут было не в ноге. Дело было в чем-то гораздо более серьезном.
