Арчибальд Кронин - Древо Иуды
Однако ему было чем заняться. В судовом лазарете лежал матрос-индиец с подозрением на остеомиелит, а когда портовый офицер медицинской службы подтвердил диагноз, понадобилось подписать кучу бумаг и преодолеть волокиту, прежде чем больного перенесли в санитарную машину и доставили в госпиталь. Затем нужно было проверить резервуары с питьевой водой, после чего за ним прислал капитан, так что канитель продолжилась. По кораблю сновали перекупщики, полицейские, портовые грузчики, египетские экскурсанты и агенты компании. Пробили четыре склянки, прежде чем у него выдалась свободная минутка, а так как до отправления почты оставалось всего полчаса, он едва успел дописать письмо Мэри, над которым трудился урывками последние несколько дней. Ему даже стало стыдно, тем более что в шесть часов на борт поднялся почтовый агент и принес три письма от нее и одно, судя по почерку, от Уилли. Вместо того чтобы просмотреть послания наскоро — время поджимало, — он решил оставить их на рундуке, а потом со вкусом прочитать перед сном. Ему еще предстояло заполнить дубликаты бланков на дополнительный запас эметина, который он получил на всякий случай от портового офицера медслужбы, так как в городе началась эпидемия амебной дизентерии. Написав все бумаги, он отнес их в каюту казначея и только тогда вспомнил, что должен спуститься в курительный салон, куда Холбруки пригласили его пропустить по стаканчику перед ужином. Понимая, что опаздывает, он торопливо прошел по прогулочной палубе, а навстречу ему двигались пассажиры, крайне веселые, в фесках, нагруженные покупками с местных базаров: коробками турецкого рахат-лукума и египетских сигарет, изготовленных, по мнению О’Нила, из верблюжьего дерьма; с терракотовыми статуэтками сфинкса и медными тарелками, покрытыми иероглифами, — в основном со всяким хламом. Пьяный Макриммон, завернутый в белый бурнус, тащил стеклянную колбу с зародышем.
Холбруки вернулись пораньше и уже сидели в салоне, все трое, когда он распахнул стеклянные двери, — отец, мать и Дорис в окружении многочисленных пакетов. Отец семейства в приподнятом настроении заказал напитки: двойной виски для себя, коктейли с шампанским для остальных. Миссис Холбрук, которая редко потворствовала мужу и обычно пыталась его сдержать, позволила себя уговорить по причине особого повода. Затем последовал оживленный рассказ об их экспедиции. День сложился чрезвычайно удачно. Они взяли машину и съездили к озеру Манзала,[37] посетили большую мечеть Мухаммеда, видели выступление заклинателя змей, изучили коллекцию скарабеев в музее, перекусили в саду отеля «Пера палас», где им подали отменное рыбное карри, приправленное семечками и зеленым чили, и, наконец, по дороге обратно на корабль они обнаружили чудесный магазин.
— Это вам не какой-нибудь зачуханный базар, — рассказывала миссис Холбрук. — Владеет магазином некий Саймон Арц. Мы как следует у него затоварились.
— Арц торгует всем на свете. — Дорис рассмеялась. — У него найдется любая мелочь из любой страны.
Достав из сумки зеркальце, она подкрасила губы. То ли от солнца, то ли от возбуждения ее щеки покрыл легкий румянец, отчего глаза казались ярче. Никогда прежде она не выглядела такой оживленной.
— Поэтому мы накупили подарков для наших друзей, — подытожила миссис Холбрук. — И о вас мы не забыли, доктор. Вы тут работали в поте лица, пока мы развлекались. — С теплой улыбкой она протянула ему маленький продолговатый сверток.
Покраснев, он неловко его взял, не зная, открывать или нет.
— Ну же, взгляните, — с хитрым видом подстегнул его Холбрук. — Не укусит.
Мори открыл футляр, ожидая найти какой-нибудь банальный сувенир. Но там оказались золотые наручные часы на браслете тонкой работы, не что иное, как «Патек Филипп», лучший и самый дорогой швейцарский механизм ручной сборки. Должно быть, они выложили кучу денег. Мори онемел.
— Вы очень добрые и щедрые люди, — наконец, запинаясь, произнес он. — Это то, что я всегда хотел…
— Больше ни слова, — прервал его Холбрук. — Наша Дорри случайно заметила, что вы не носите часов. Она и выбрала для вас подарок.
Повернувшись внезапно в ее сторону, Мори увидел, что Дорис смотрит на него не отрываясь, и этот ее вызывающий, проникновенный взгляд каким-то образом связал их одной нитью, словно заговорщиков.
— Не поднимай шума вокруг этого, папочка. Проехали. Или я всем расскажу, как ты интересовался исполнительницами танца живота.
Холбрук расхохотался, осушил стакан и поднялся.
— Умираю с голоду. Пусть стюард перенесет все это барахло в каюту, а мы прямо сейчас отправимся на ужин.
Пока корабль стоял в порту, ужин превратился в понятие растяжимое, его подавали чуть ли не каждый час, и они оказались первыми, кто пришел за свой стол. Атмосфера доверительности, зародившаяся в курительном салоне, таким образом не рассеялась, и они представляли собой шумную компанию, в которой самой оживленной была Дорис. Ее отношение к родителям как избалованной единственной дочки, неизменно высокомерное и презрительное, с оттенком то угрюмости, то терпимости, сменилось вполне добродушным подтруниванием, в основном над отцом, который отвечал ей в том же ключе. Поначалу Мори подумал, достаточно язвительно, что Холбрук купил на берегу особый подарок для дочери. Но нет, отец тут же начал поддразнивать ее за то, что она отвергла все его предложения. Некоторые замечания Дорис, быть может излишне острые, были очень забавны, особенно когда она начала изображать отсутствующих за столом сотрапезников, делая маленькие едкие пародии. Это, однако, заставило миссис Холбрук ее одернуть:
— Полно, Дорри, детка… не переусердствуй.
Дорис сразу послушалась, искоса взглянув на Мори, что сделало его соучастником. Тем временем двигатели стали вибрировать, корабль отчалил и начал медленное продвижение по каналу. Миссис Холбрук, явно довольная восстановлением семейной гармонии, предложила выпить кофе на верхней палубе и полюбоваться заходом солнца над пустыней. Одно слово Холбрука старшему стюарду — и все препятствия были преодолены. Вскоре они уже расположились под тентом по правому борту и потягивали горячий кофе за круглым столом, уставленным десертом из свежих фруктов и консервированною имбиря. Постепенно огромный расплавленный диск соскользнул в бескрайние песчаные просторы, озарив ярким светом силуэты пальм, верблюжий караван, медленно продвигавшийся вперед, палатки бедуинов, племя кочевников. Через какое-то время на темно-синем небе появилась луна, которая становилась все ярче с приближением ночи. В главном салоне под ними корабельный оркестр тихо заиграл попурри модных мелодий. Мори, сидевший радом с Дорис, услышал ее раздраженный вздох. Откинувшись в шезлонге с поднятыми над головой руками, она заметалась, словно никак не могла устроиться поудобнее.
— Что, не расслабиться? — спросил он. — Позвольте принести вам подушку.
— Вот еще! Простите за этот смех. Со мной все в порядке — только немного устала сегодня.
— Неудивительно. Посмотрите, какое небо. Сразу чувствуется, что мы на Востоке.
— И какая музыка!
Она напела без слов несколько тактов «Мое сердце замерло», умолкла, снова запела, а потом воскликнула:
— Если так будет продолжаться, я заведусь с пол-оборота!
— А пока этого не случилось, — рассмеялся он, — позвольте мне поблагодарить вас за то, что выбрали такие прекрасные часы.
— Я знаю, что мне нравится. Часы мне понравились и, честно говоря, вы тоже. Ничего?
— Конечно ничего. Мне приятно, и я благодарен.
Они помолчали с минуту.
— Чувствуете, какой воздух? Словно купаешься в теплом молоке. Не подумайте, я никогда этого не делала, хотя мысль неплохая. Впрочем, в такой ванне все время терялось бы мыло. Жаль, нельзя сейчас поплавать. Не в мерзком маленьком бассейне. На пустынном пляже, где мы были бы предоставлены самим себе и могли бы не беспокоиться насчет купальников. — Она расхохоталась. — Да не смотрите же так удивленно, глупец. Неужели вам никогда не случалось чувствовать себя как заведенная пружина, взволнованным и счастливым, словно на вершине мира? — Постучав ногой по палубе, она пропела: — «Я на седьмом небе, пою песню, плыву в облаках…» Какое чудесное ощущение… Берегитесь. Я теперь готова на все. Сегодня у меня как раз такое настроение, если вам интересно. — Она потянулась, снова замурлыкала песню, потом села. — Надо же, привязалась проклятая мелодия, никак от нее не отделаться. Какой вы нескладный! Уверена, вам тоже хочется танцевать. Давайте пройдемся разок.
Наступила неловкая пауза, после которой он заметил:
— Боюсь, толку от меня вам будет мало.
— Отчего же?
— Вас это, наверное, удивит, но я не танцую.
— Что?! Не может быть. Вы хотите меня надуть.
