Последние рыцари - Симо Матавуль
Семь лет (с конца 1874 до конца 1881 г.) — бурные годы народных движений, дипломатических акций, войн — Матавуль принимает активное участие в решающих для судьбы его народа событиях. Одновременно Матавуль продолжает серьезно заниматься литературой. Он упорно овладевает сербским литературным языком, свободным от провинциализмов и варваризмов, которыми был особенно засорен язык далматинского Приморья.
Эти годы он впоследствии охарактеризует как «лучшую пору своей юности, проведенную в чудеснейшем краю сербской земли… в условиях и обстоятельствах, лучше которых нельзя себе представить для юноши, склонного к сочинительству»[3]. Сюжеты таких его произведений, как уже упоминавшаяся «Слепая сила», «Островитянка», «Новый Свет в старом Розопеке» и других, почерпнуты им «из того времени и той среды».
В конце 1881 года, в канун второго Бокельского антиавстрийского восстания, Матавуль вынужден бежать в Черногорию. Матавуль не только разделял общее увлечение далматинцев героической Черногорией, но и сражался в их рядах против турок в 1877 году. В Цетине он провел в общей сложности около десяти лет, будучи преподавателем гимназии, наставником престолонаследника Данилы, главным инспектором начальных школ и редактором газеты «Глас црногорца». Здесь Матавуль тесно сошелся с русскими интеллигентами, и в первую очередь с известным русским историком и этнографом П. А. Ровинским (1831—1903); под его руководством он принялся за изучение русского языка и русских писателей, произведения которых хранились в библиотеке знаменитого правителя Черногории поэта Петра Негоша. В своих «Записках писателя», книге увлекательной и мудрой, Матавуль так пишет о русской литературе:
«…я постепенно поднимался все выше, откуда открывался широкий кругозор на безбрежный русский духовный мир, на неожиданные красоты и глубочайшие мысли, которые так отличают русскую литературу, лишь недавно открытую Европой. Если бы я был благодарен Цетине только за это, то и этого было бы достаточно!.. Только постигнув все тонкости и особенности богатейшего русского языка, можно по-настоящему вжиться в дух русской книги, понять «широкую натуру» русского человека… Потому-то мне так жаль всех тех, кто вынужден читать русские шедевры в переводах, пусть даже самых лучших… К моему счастью, влияние русской беллетристики на меня было сильным, хотя и потребовалось немало времени, чтобы новые вкусы пришли на смену прежним, воспитанным на итальянской художественной литературе»[4].
Находясь в Цетине, Матавуль выпустил свои первые сборники новелл — «Из Черногории и Приморья» (I, 1888; II, 1889), куда вошли «Святая месть» и «Островитянка», публикуемые в настоящем издании. Кроме того, в это время его рассказы начали часто появляться на страницах черногорских и сербских журналов и газет.
Черногорию, ставшую его второй родиной, Матавуль покидает уже известным писателем и переезжает в Белград. Он зарабатывает на жизнь, служа в гимназии, затем в пресс-бюро министерства иностранных дел. Два раза его выгоняют со службы по подозрению в антидинастической деятельности. И только в конце жизни, поправив свои материальные дела после женитьбы, он смог наконец целиком отдаться литературному творчеству. Но это случилось за семь лет до смерти.
* * *Симо Матавуль был одним из самых образованных сербских писателей своего времени. Непревзойденный, наряду со Стеваном Сремацем, знаток сербского языка, всех его наречий и диалектов, он владел итальянским, французским, английским и русским. Поэт, драматург, прозаик, фельетонист, очеркист, литературный критик, он выступал и как переводчик. Ему принадлежат переводы «Холодного дома» Чарльза Диккенса, ряда произведений Золя, Мопассана, Мольера и других писателей.
В югославском литературоведении распространено мнение, что на писателя более всего влияли французские новеллисты. Матавуль — глубоко оригинальный художник, но если уж говорить о наиболее плодотворном влиянии на него, то в первую очередь следует назвать Гоголя, без художественных открытий которого многое было бы невозможно в творчестве и Матавуля, и его старшего современника Сремаца. Об этом свидетельствуют и его собственные высказывания. Именно русская критическая мысль, произведения русских писателей вдохновили Матавуля на такое определение общественной миссии художника слова:
«Писатель — общественное явление, и суждение о нем надлежит основывать, во-первых, на характере и объеме его таланта, а во-вторых, на оказанном им влиянии на дальнейшее развитие общества. Прошло то время, когда художественная литература рассматривалась как приятное развлечение, заполняющее «часы досуга». Все меньше и меньше становится тех, кто хотел бы, чтобы искусство было лишь своего рода посредником между наукой и простым людом, чтобы распространять в его среде полезные знания. Источник искусства заключен в тех же глубинах человеческого духа, что вера и любовь к жизни; цель его, пусть и не всегда осознанная художниками, — красотой и гармонией облегчить жизнь и познать бытие… Искусство неодолимо, оно борется за свободу и справедливость, за человеческое достоинство — словом, за усовершенствование жизни человеческой»[5].
В творчестве Гоголя Матавуль видел вершину социальной сатиры, называл идеальными пути, по которым шли Белинский, Тургенев, Некрасов, Добролюбов, Толстой. Отмечал он и великую роль, принадлежащую русской литературе в раскрепощении крестьян.
Матавуль резко выступал против теории «искусства для искусства»; всю свою жизнь он был верен заповедям общественного служения искусства. В статье, озаглавленной «Враги искусства» (1895), писатель сурово осуждал «тех писателей, кто думает, что суть искусства — в его форме, что красота фразы, строй строфы, оригинальность изображения» гораздо важнее дела воспитания человека.
«Писателям-формалистам, — отмечал Матавуль, — решительно все равно, возвеличивают ли они в стихах свободу или тиранию. Главное, утверждают они, чтобы стихи были гладкими!»
В 1891 году Матавуль опубликовал статью «Мысли Ивана Гончарова о художественной литературе», где изложил, творчески с ними солидаризируясь, основные принципы реализма, высказанные И. А. Гончаровым в известной статье «Лучше поздно, чем никогда».
Эстетическая мысль Матавуля развивалась неровно, порой путано. Совсем не понял писатель теоретического наследия Чернышевского, отождествляя его с воззрениями Писарева; несправедливы некоторые его суждения о Чехове и Горьком. Но, несмотря на все ошибки и заблуждения, писатель оставался верен лучшим реалистическим и демократическим традициям русской и мировой литературы.
В маленькой, отсталой в то время Сербии Матавуль писал:
«Мы уже предвидим зарю лучшего дня и слышим Гюго и Толстого, которые обращаются и к людям утонченного вкуса, и к горемычной бедноте, которая только
