Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл
Затем, попросив молодого человека — безупречно твердым голосом, свободным от каких-либо дефектов речи, — вручить ему гонорар в пять гиней, специалист отпустил Джорджа в широкий мир.
Чем больше Джордж размышлял над полученной рекомендацией, тем меньше она ему нравилась. В такси, которое везло его на вокзал, откуда ему предстояло отправиться назад в Ист-Уобсли, он ежесекундно содрогался. Как все застенчивые молодые люди, он никогда прежде не считал себя застенчивым, предпочитая объяснять неловкость в обществе себе подобных редкими и возвышенными достоинствами своей души. Но теперь, когда ему это было объявлено без малейших экивоков, он был вынужден признать себя сущим кроликом во всех сколько-нибудь значимых отношениях. При мысли о том, что ему придется вступать в непрошеные беседы с совершенно незнакомыми людьми, его начинало тошнить.
Но ни один Муллинер еще никогда не уклонялся от исполнения неприятного долга. Поднявшись на перрон и широким шагом направляясь к своему поезду, он стиснул зубы, в глазах его вспыхнул почти фанатичный огонь решимости, и он проникся намерением еще до конца поездки провести три задушевных беседы — пусть даже ему придется пропеть каждое слово!
Купе, в котором он расположился, было в тот момент пустым, но как раз перед тем, как поезд тронулся, в него вошел весьма крупный мужчина свирепого вида. Джордж в качестве своего первого подопытного предпочел бы кого-нибудь не столь внушительного, но он взял себя в руки и слегка наклонился вперед. И в ту же секунду незнакомец заговорил.
— По-по-по-по-погода, — сказал он, — ка-ка-как бу-бу-будто об-об-обещает ста-ста-стать по-по-получше, ве-верно?
Джордж откинулся на спинку, словно получив удар между глаз. К этому моменту поезд уже покинул сумрак вокзала, и солнце лило яркие лучи на говорившего, высвечивая его могучие плечи, тяжелую челюсть и, главное, сокрушающе холерическое выражение глаз. Ответить такому человеку «д-д-д-д-да» было бы чистейшим безумием.
Однако молчание тоже явно ничего хорошего не сулило. Безмолвие Джорджа словно бы пробудило в незнакомце наихудшие страсти. Лицо его побагровело, глаза зловеще засверкали.
— Я за-за-задал ве-ве-вежливый во-во-во… — сказал он раздраженно. — Или вы г-г-г-глухой?
Мы, Муллинеры, славимся своей находчивостью. И Джорджу потребовалось не более секунды, чтобы разинуть рот, показать на свои миндалины и испустить придушенное бульканье.
Напряжение смягчилось, злость незнакомца поугасла.
— Н-н-н-немой? — сказал он сочувственно. — П-п-п-рошу п-п-п-п-п… Н-н-н-надеюсь, я вас н-н-н-не об-б-б-об… Д-д-д-должно б-б-б-быть, о-ч-ч-чень т-т-т-тяжело об-б-б-бла… д-д-д-деф-ф-ф… ре-ч-ч-чи.
После чего он уткнулся в газету. А Джордж съежился в своем уголке, дрожа всем телом.
Чтобы добраться до Ист-Уобсли, как вы, без сомнения, знаете, необходимо сделать пересадку в Ипплтоне. К тому времени, когда лондонский поезд остановился в Ипплтоне, Джордж уже более или менее обрел душевное равновесие. Он положил чемодан на полку в купе поезда на Ист-Уобсли, застывшего в ожидании отправления по другую сторону платформы, и, удостоверившись, что до отправления остается десять минут, решил скоротать время и подышать свежим воздухом, прогуливаясь взад и вперед.
День выдался чудесный. Солнце щедро золотило платформу своими лучами, а с запада дул приятный ветерок. Чуть в стороне от железнодорожного полотна звонко журчал ручей, в живых изгородях пели птицы, и за деревьями можно было различить величественный фасад приюта для умалишенных графства. Умиротворенный окружающей благодатью, Джордж пришел в превосходнейшее расположение духа и пожалел, что на платформе этой захолустной станции нет никого, с кем бы он мог завязать беседу.
И вот тут-то на платформу поднялся незнакомец достойнейшего облика. Сложен он был атлетически и очень скромно одет в пижаму, коричневые сапоги и макинтош. В одной руке он держал цилиндр, в который опускал другую руку, вынимал ее и непонятным жестом помахивал пальцами вправо и влево. Он кивнул Джорджу столь благожелательно, что тот, хотя и был несколько удивлен простотой костюма любезного незнакомца, решился заговорить с ним. В конце-то концов, подумал он, не одежда делает человека, а судя по этой улыбке, под курткой в оранжево-лиловую полоску билось отзывчивое сердце.
— П-п-п-погода от-т-тличная, — сказал Джордж.
— Рад, что она вам нравится, — отозвался незнакомец. — Я ее специально заказал.
Джорджа это утверждение несколько удивило, но он не отступил.
— М-м-м-могу я спросить, ч-ч-ч-то вы д-д-д-делаете?
— Делаю?
— С-с-с-с этой шля-п-п-пой?
— А, с этой шляпой! Понимаю, понимаю. Всего лишь разбрасываю золотые монеты в толпу, — ответил незнакомец, вновь запуская пальцы в цилиндр и вскидывая руку в щедром жесте. — Дьявольски скучное занятие, но положение обязывает. Дело в том, — добавил он, беря Джорджа под руку и доверительно понижая голос, — что я император Абиссинии, а вон там мой дворец. — Он ткнул пальцем в сторону деревьев. — Но — никому ни слова. Это не подлежит разглашению.
С улыбкой, довольно-таки кривой, Джордж попытался высвободить руку, но его собеседник решительно воспротивился такой холодности. Видимо, он был полностью согласен с изречением Шекспира, утверждающим, что, обретя друга, его необходимо приковать к себе стальными обручами. Удерживая Джорджа железной хваткой, он увлек его за угол станционного здания и с удовлетворением огляделся.
— Наконец-то мы одни! — сказал он.
Но Джордж уже сам с мучительным содроганием постиг этот факт. В цивилизованном мире трудно отыскать более безлюдное место, чем платформа маленькой станции. Солнце озаряло гладкий асфальт, блестящие рельсы и автомат, который в обмен на пенни, опущенное в щель с надписью «Спички», незамедлительно выдавал ириску, — но больше оно ничего не озаряло.
В этот миг Джорджу нестерпимо хотелось узреть отряд полицейских, вооруженных увесистыми дубинками, но нигде не было видно даже дворняжки.
— Я давно хотел побеседовать с вами, — любезно сказал незнакомец.
— Н-н-н-неужели?
— Да. Я хочу узнать вашу точку зрения на человеческие жертвоприношения.
Джордж сказал, что не одобряет их.
— Но почему? — изумился незнакомец.
Джордж сказал, что затрудняется объяснить.
Не одобряет, и все.
— Полагаю, что вы заблуждаетесь, — сказал император. — Мне известно, что появилась философская школа, проповедующая сходные взгляды. Но я ее не признаю. Терпеть не могу все эти передовые теории. Императоры Абиссинии всегда уважали человеческие жертвоприношения, а потому и я их уважаю. Будьте любезны, войдите сюда.
Он указал на хранилище фонарей, швабр и прочих полезных предметов, с которым они как раз поравнялись. Это было темное зловещее помещение, пропахшее керосином и носильщиками, и Джорджу, бесспорно, меньше всего хотелось затвориться там с собеседником, исповедующим такие странные убеждения. Он попятился.
— Только после вас.
— Никаких штучек! — подозрительно предупредил его собеседник.
— Ш-ш-ш-штучек?
— Да. Не заталкивать внутрь, дверь не запирать, не поливать в окно водой из кишки.
— К-к-к-конечно, н-н-н-нет.
— То-то! — изрек император. — Вы джентльмен, я джентльмен. Мы оба джентльмены. Кстати, у вас есть с собой нож? Нам понадобится нож.
— Нет. Ножа нет.
— Ну что же, — сказал император. — Придется нам поискать что-нибудь другое. Без сомнения, мы сумеем найти выход.
С величавым добродушием, которое так ему шло, он рассыпал еще одну горсть золотых монет и вошел в кладовку.
Запереть дверь Джорджу помешало не слово, которое он дал как джентльмен джентльмену. Вероятно, в мире нет семьи, все члены которой столь скрупулезно исполняли бы каждое свое обещание, как Муллинеры, однако я вынужден сказать, что Джордж, окажись у него под рукой ключ от этой двери, тут же запер бы ее без малейших колебаний. Но ключа под рукой у него не оказалось, и ему пришлось просто ее захлопнуть. Затем он отскочил от нее и помчался прочь по платформе. Донесшийся сзади грохот как будто указывал, что у императора вышли нелады с керосиновыми фонарями.
