Мерцание погасшей звезды - Александр Кузнецов
Как-то, уже будучи взрослым, я прочёл в Евангелие странное изречение: «Если вы любите тех, кто любит вас, то в чём ваша заслуга?» Тогда, в третьем классе, своим поступком я добился лишь того, что дал ложную надежду одной и поссорился с другой.
Впрочем, эта история дала мне возможность легче пережить расставание, когда наша семья переехала в Грузинскую ССР. Там я очутился в ином мире. Этот край мне показался сказочным местом. Где горы — заколдованные великаны. А диковинные деревья и звери могли говорить, но не делали этого из стеснительности перед чужим. Где непременно должны были существовать волшебники и герои. С одним из таких воображаемых героев мне удалось даже сдружился. По причине совместного увлечения чидаоба и учёбы в одном классе. Он был из Понтийских греков. Нестор — мой учитель в доблести и невинных проказах.
На закате Советского Союза «Македонец» был «авторитетным» человеком и одним из хозяев ночного Киева. Жизнь свою он закончил в 23 года.
После пяти лет наших совместных с ним приключений в Грузии, Нестор со своими переехал в Киев. И сразу всё мне стало в Кутаиси обыденным и скучным. Никакого волшебства. Одна лишь детская выдумка. Вскоре и моя семья вернулась в Каунас.
Правду говорят: «Не возвращайся туда, где был однажды счастлив». Старая школа — меня и республика — всех нас встретила по-Балтийски прохладно. Встреча с моей первой любовью была довольно сдержанной. Словно не было никакой привязанности в прошлом. Скупо поздоровавшись мы молча разошлись. Признаюсь, я ощутил облегчение, так как давно не испытывал чувств к ней. И как мне показалось это моё новое состояние было взаимным. По крайней мере я заметил в её лице смущение в момент нашей встречи. А когда она тихо со мной поздоровалась её глаза бегали по сторонам, словно опасаясь, не смотрит ли кто на нас.
Детская любовь столь быстротечна, сколь скоро становятся малы наши одежды в этом возрасте. Да, мы можем менять вещи с сожалением. Но эта замена естественна и неизбежна. А порой мы даём донашивать свою одежду младшим. Мой бывший товарищ по парте, а ныне ухажёр моей первой любви, делал вид, что не знает меня. А когда, случайным образом мы оказывались совсем близко отворачивал голову. Нет, меня это нисколько не задевало и даже не удивляло. После Грузии все местные были словно мумии. Безрадостные, молчаливые, не контактные. Скудные краски города и природы вызывали у меня тоску. Мне даже казалось, что всё вокруг понарошку. Что я смотрю кино, где случайным образом произошла подмена цветного кадра на черно-белый.
Надо сказать, что в то время в Литовской ССР вовсю шло брожение в умах, и усиливаясь с каждым днем грозило вырваться наружу. Появлялись провокационные надписи на домах и остановках. Неприязнь к людям не понимающих местный язык и к стране в целом была для коренных само собой разумеющейся. Я впервые ощутил себя белой вороной. Вернее, чёрной. Ха-ха. Копчёный — прозвище, которое мне там дали за глаза.
Как-то, в школе состоялся футбольный матч между классами. Я учился в другом классе, чем мои прошлые знакомые. Нас, не Литовцев, перешедших в 9-й класс, укомплектовали в «В» класс. «А» и «Б» классы были исключительно для коренных, и частью для тех, чьи родители были приближенны к власти и торговли.
Матч не задался с самого начала. Тот самый, бывший товарищ по парте, а теперь соперник по игре, демонстративно не стал жать мне руку в приветствии. Не знаю, пожимал ли он руки кому-то из нашей команды или нет. Не видел. У меня в то мгновенье глаза кровью залились. Впервые в жизни мне захотелось поквитаться. Во время аута, я принялся выбрасывать мяч из-за головы. В этот момент увидел перед собой своего обидчика. Он всячески блокировал нашего игрока, которому я хотел сбросить мяч. Я всё же скинул мяч, но прямо в его физиономию. Мяч отскочив от его лица, снова ушёл в аут. Я поднял мяч для нового сброса. Но мой соперник, выбил его у меня из рук. Подступил ко мне в плотную и обозвал копчёной шпротой. Ха-ха. Он тут же получил от меня удар. Но уже не мячом. Футбольный матч быстро перерос во всеобщую потасовку и свалку.
Девятый класс я так и не окончил. После переезда в Киев, я объявил родителям, что пойду работать. Тем более возможностей сколотить состояние теперь было масса. Помимо русского и испанского языка, я довольно сносно мог изъясняться ещё на четырёх. Кстати, моя мама из Голландских переселенцев XIX века. Эти знания давали мне преимущество в общении с интуристами. Отец был не против моего бизнеса, если я пойду учится заочно на юридический.
— Диего, а почему именно в Киев переехали?
— Была ещё возможность уехать в Ленинград. Для отца это было даже предпочтительным, но на общем совете решили, что лучше для нас всех будет жить там, где половина русских, а половина украинцев. Мы посчитали, что в Ленинграде нам могли бы сказать, что Россия только для русских, как писали на заборах в Каунасе, что Литва для литовцев. Признаться, тогда, мне было всё равно. Я был согласен с папой. Для меня он был авторитетом. Никогда не называл его папашей, папулей или батей. Только папа. Панибратства ни я, ни отец не допускал меж собой. Родители для детей должны иметь сакральное значение. Как учитель для школьника. Как власть для народа. Только тогда есть уважение. А когда преподаватель сидя на столе травит ученикам анекдоты. Когда избранный президент ездит на велосипеде и ходит в свитере и джинсах. Какое тут уважение? Разве родителей выбирают? Разве голосуют за них? Они даны нам свыше. Так и власть должна быть помазанной. Теперь этого нигде не нет. Разве что в Саудовской Аравии.
— А если отец пьяница и деспот?
— Кто не без греха. Порою ребенок страдает и злится на то, что его родитель был к нему несправедлив, но он никогда не скажет отцу — Вон! Своей ровне сказать может. Отцу никогда. Не помню, кто-то сказал: «Если власть жестока — мы страдаем. Если власть слаба — мы гибнем».
— И что, в Киеве разговоров о
