За рекой, в тени деревьев - Эрнест Миллер Хемингуэй
— Бросайте свои чучела! — крикнул он лодочнику. — И побыстрее! Я не буду стрелять, пока вы не кончите; разве что прямо вверх!
Лодочник ответил что-то невнятное.
«Чепуха! — сказал себе охотник. — Он ведь это дело знает. И знает, что по дороге сюда я работал не меньше его. В жизни не стрелял аккуратнее и точнее. Чего же он взъелся? Я ведь предлагал ему вместе ставить чучела. Да ну его ко всем чертям!»
Справа лодочник все еще злобно колотил по льду и расшвыривал чучела уток, и каждое его движение было полно ненависти.
«Нет, я не дам тебе испакостить мне утро, — подумал охотник. — Если солнце не растопит лед, много тут не настреляешь. Несколько штук — и все, так что я не дам тебе изгадить мне охоту! Кто его знает, сколько раз еще мне придется стрелять уток, — я не позволю, чтобы мне испортили эту охоту!»
Он смотрел, как за длинной болотной косой светлеет небо, а потом, повернувшись в бочке, поглядел на замерзшую лагуну, на болота и на снежные горы вдали. Он сидел так низко, что предгорий не было видно, вершины отвесно поднимались над плоской равниной. Глядя на горы, он чувствовал, как в лицо ему тянет ветерком, и понял, что с восходом солнца задует ветер, потревожит птиц и они непременно прилетят сюда с моря.
Лодочник кончил расставлять чучела. Они плавали на воде двумя стайками: перед бочкой, чуть-чуть левее ее, в той стороне, откуда встанет солнце, и справа от охотника. Вот он выбросил за борт и подсадную утку вместе с привязью и грузилом, и живой манок стал окунать голову в лагуну — высовывал, снова погружал и расплескивал у себя по спине воду.
— А не расколоть ли еще немножко льда по краям? — крикнул охотник лодочнику. — Слишком мало чистой воды — они не сядут.
Лодочник ничего не ответил, но стал колотить веслом по рваной кромке льда. Ломать лед было ни к чему, и лодочник это знал. Но охотник этого не знал и думал:
«Непонятно, что с ним происходит. Я не дам ему испортить мне охоту. Не желаю, чтобы ей что-нибудь мешало, и ему не дам! Каждый выстрел теперь, может быть, мой последний выстрел, и я не позволю какому-то сукину сыну портить мне охоту! Спокойно, мальчик, только не злись», — говорил он себе.
ГЛАВА 2
Но он уже не мальчик. Ему пятьдесят, и он полковник пехотных войск армии Соединенных Штатов. И для того, чтобы пройти медицинский осмотр за день до поездки в Венецию на охоту, он проглотил столько нитроглицерина, сколько было нужно для того, чтобы… он и сам толком не знал, для чего: для того, чтобы пройти этот осмотр, уверял он себя.
Врач выслушивал его с явным недоверием. Но, дважды измерив давление, все же занес цифры в карточку.
— Понимаешь, какое дело, Дик, — сказал он. — Тебе это не рекомендуется; больше того, при повышенном внутриглазном и внутричерепном давлении это противопоказано!
— Не понимаю, — сказал охотник, который только собирался стать охотником и пока что был полковником пехотных войск армии Соединенных Штатов, а раньше занимал генеральскую должность.
— Я ведь не первый день вас знаю, полковник. А может, мне только кажется, что я вас знаю давно?
— Нет, тебе это не кажется, — сказал полковник.
— Что-то мы оба будто романс запели, — сказал врач. — Только смотри не стукнись обо что-нибудь твердое и следи, чтобы в тебя не попала искра, раз ты так набит нитроглицерином! Хорошо бы на тебя навесить предохранительный знак, как на цистерну с горючим.
— А кардиограмма у меня в порядке? — спросил полковник.
— Кардиограмма у вас, полковник, замечательная! Не хуже, чем у двадцатипятилетнего. Да такой кардиограмме позавидуешь и в девятнадцать лет!
— Тогда чего же тебе надо? — спросил полковник.
Когда наглотаешься нитроглицерина, иногда немного подташнивает; ему хотелось, чтобы осмотр поскорее кончился. Ему хотелось поскорее лечь и принять соду. «Эх, я мог бы написать руководство по тактике обороны для взвода с высоким давлением, — подумал он. — Жаль, что нельзя ему этого сказать. А почему бы, в сущности, не сознаться и не попросить у суда снисхождения? Не сможешь, — сказал он себе. — Так до конца и будешь твердить, что невиновен».
— Сколько раз ты был ранен в голову? — спросил врач.
— Ты же знаешь, ответил полковник. — В формуляре сказано.
— А сколько раз тебе попадало по голове?
— О, господи! — Потом он спросил: — Ты спрашиваешь официально или как мой личный врач?
— Как твой личный врач. А ты думал, что я хочу подложить тебе свинью?
— Нет, Вес, не думал. Прости меня, пожалуйста. Что ты спросил?
— Сколько у тебя было контузий?
— Серьезных?
— Когда ты терял сознание или ничего не мог вспомнить.
— Штук десять, — сказал полковник. — Считая и падение с лошади. А легких три.
— Ах ты старый хрен, — сказал врач. — Вы уж меня извините, господин полковник!
— Ну как, можно идти? — спросил полковник.
— Да, господин полковник, — сказал врач. — У вас все в порядке.
— Спасибо. Хочешь, поедем со мной, постреляем уток на болотах в устье Тальяменто? Чудная охота. Там имение одних славных итальянских парнишек: я с ними познакомился в Кортине.
— А болота — это где водятся кулики?
— Нет, в тех местах охотятся на настоящих уток. Парнишки очень славные. И охота чудная. Настоящие утки. Гоголи, шилохвостки, чирки. Даже гуси попадаются. Не хуже, чем у нас дома, когда мы были ребятами.
— Ну, я-то был ребенком в тридцатом году.
— Вот это подлость! Не ожидал от тебя.
— Да я совсем не то хотел сказать. Я просто не помню, чтобы у нас хорошо было охотиться на уток. К тому же я рос в городе.
— Тем хуже! Всем вам, городским мальчишкам, грош цена!
— Вы это серьезно, полковник?
— Конечно, нет. Какого черта ты спрашиваешь?
— Со здоровьем у вас все в порядке, полковник, — повторил врач. — Жалко, что я не могу с тобой поехать. Но я и стрелять не умею.
— Ну и черт с ним, — сказал полковник. — Какая разница?
