Владимир Жаботинский - Дон Альцехан
Мы дошли до какого-то грязного переулка, и мой спутник остановился перед дверью сарая, на которой было мелом выведено:
— Здесь покупаются подержанные вещи.
Дон Альцехан объяснил мне:
— Тут живет избиратель, у которого я еще не был.
И постучался.
Дверь заверещала и отворилась: на пороге стоял грязный старик с очками на носу. Он посмотрел на нас подозрительно и сказал:
— Фрачная пара, почти новая, на один вечер пять лир, залог десять лир!
Дон Альцехан выступил вперед:
— Друг мой! Дон Вито! Старый друг! — с чувством сказал он, — неужели вы меня не узнаете? А я вас сразу бы узнал! Неужели вы не помните меня, который столько раз сбывал в ваши честные руки свои скромные одежды?
Старик проворчал:
— Мы ходим по дворам и покупаем старые вещи, и смотрим не в лицо людям, а на сукно, чтобы нам не подсунули штопаного за новое. Не могу я помнить в лицо всех моих клиентов.
— О! — с чувством сказал дон Альцехан, — неутомимый старый труженик! Как я ценю ваш закаленный характер! Именно таких людей хотел бы я иметь советниками и помощниками, когда буду синдиком города Бука-Канучча! Ибо, надо вам знать, почтенный дон Вито, я выставляю свою кандидатуру. Я глубоко уверен, что вы против нее ничего не имеете. Я был бы очень счастлив, если бы мог рассчитывать на поддержку столь выдающегося негоцианта. Достигнув ответственного поста, я надеюсь привести в исполнение одну мою заветную мечту. Мечту об улучшении благосостояния честного класса скупщиков подержанных вещей! Я чту это сословие! Я считаю функцию его одной из священнейших и полезнейших общественных функций! Я помогу ему высоко поднять свое цеховое знамя и водрузить его на почтенном месте! Но, впрочем, я вас покидаю: вы, конечно, заняты, да и мой друг — известный русский писатель, знающий вас по моим рассказам и пожелавший непременно повидать вас — мой друг тоже спешит. Мое почтение, добрый, старый друг!
На следующее утро дон Альцехан ворвался ко мне с криком:
— Эврика! Новая идея!
— В чем дело?
— Я сейчас телеграфирую: «Мужские башмаки не нужны, будут высланы обратно; высылайте 50 пар женских».
— Почему?
— Я решил раздать по одному башмаку не самим избирателям, а их женам. Так будет вернее! Жены тогда сами будут следить за мужьями и внушать им с утра до ночи, чтобы подавали голоса за меня! Таким образом я построю свою кандидатуру на фундаменте семейного мира! Понимаете?
Через два дня он вбежал ко мне, утомленный, но радостный, и объявил:
— Готово. Башмаки прибыли и розданы. Эффект поражающий! Моя победа обеспечена! Даже мои враги это чувствуют: они кричат на всех перекрестках, что им теперь безразлично — пусть победит какой угодно из моих шести соперников, лишь бы только не я! Несчастные! Я их презираю! Я о них сожалею!
И дон Альцехан упал на стул, восклицая:
— Уфф! Устал. Ну, теперь скоро конец хлопотам. Теперь осталась только вечеринка — и я могу спокойно ждать рокового дня!
— Какая вечеринка?
— Вечеринка с угощением. По случаю того, что жене моей исполняется двадцать семь с половиной лет. Я угощаю своих избирателей. Будет очень скромно и мило: макароны, по бутылке вина Кьянти, и в заключение мускат вместо шампанского…
Я был на этой вечеринке и сидел рядом с дон Вито — скупщиком подержанных вещей. За столом было еще несколько человек того же цеха, затем присутствовали извозчики, погонщики мулов, мясники, два артельщика ассенизационного обоза и другие лица. Всего человек до пятидесяти.
Дон Альцехан с бокалом муската в руках восклицал:
— Пусть шипят против меня все эти люди в крахмальных воротничках! Я презираю их! Я дорожу только тем сердцем, которое бьется под рабочей блузой простолюдина, я ценю только пожатие грубой, но честной руки труженика! Долой накрахмаленные воротнички! Я друг простого народа!
Поздно ночью, когда все разошлись, он сидел у меня в комнате, писал цифры на бумажке и считал:
— Всех избирателей около 200. У меня верных 80 голосов. Следовательно, у моих противников 120. Их шесть человек, ergo, на каждого придется по 20 голосов. В крайнем случае, Теста-ди-Леньо получит 30 или 40, но и тогда ему далеко до меня!
В день выборов он с утра исчез. Я ждал его, потом соскучился и пошел в горы гулять.
Вернулся я часам к четырем и позвонил.
Мне открыл дверь сам дон Альцехан, бледный, растерянный, уничтоженный.
— Что с вами? — воскликнул я.
Он упал ко мне на шею.
— Поражен, побит, побежден! — простонал он.
Я дал ему воды, усадил его и спросил, как это могло случиться:
— Неужели ваши избиратели изменили?
— Нет. За меня было 80 голосов.
— Так как же?
— Это был заговор! Мои враги давно уже говорили: кто угодно, только не дон Альцехан! И они так и поступили: всем, кроме меня, клали направо! Таким образом у каждого из шести получилось около 100 голосов, а у Теста-ди-Леньо 120…
На другой день я уехал и с тех пор не имею сведений о дон Альцехане Гранкио.
Но когда я читаю о петербургской предвыборной агитации, я всегда вспоминаю о нем и мысленно твержу петербуржцам:
— Эх! Разве это есть агитация? Посмотрели бы вы, как агитируют у нас в Европе….
1903
