Джузеппе Бонавири - Иисус и Джуфа
— Что ж, давай попробуем.
И дон Михаил Гавриил, у которого ум никогда не дремал, а был бодрый и свежий, как лавр на ветру, берет веревку, привязывает Иисусу крылья. Радуется Иисус, а дядюшка внушает ему, что нет на свете ничего лучше терпения, кротости и целомудрия.
И Джуфа помогает, довольный: нравится ему, как переливаются крылья тысячами перышек.
— Давай, — говорит он Иисусу, — лети!
Пробует Иисус и так, и сяк, разбегается, подпрыгивает, аж камни под ногами искрятся. И вот полетел вдоль домов — низко-низко, все ему видно как на ладони.
Старуха кричит:
— Ты что же это, дьявол, делаешь? Виданное ли дело летать перед заходом солнца, когда уже ночь надвигается?
— Ой, Иисус летит! — это закричала в испуге какая-то девчонка.
А малыш летает себе и внимания не обращает; то на бок ляжет, то руки в стрелку вытянет, то по сторонам их раскинет.
Увидел летящего Иисуса крестьянин.
— Ах ты баловник, — кричит, — шею свернешь!
Дядюшка Михаил доволен, всем хвастается:
— Видали, племянник-то у меня летает!
Вот удалось Иисусу выше подняться; летит он над крышами и слушает горячую песнь солнца в карабкающихся по стенам стеблях.
В ту пору ехали мимо совсем еще юные Орланд и Ринальд, оба красивые, любезные да благовоспитанные. Странствовали они по свету, гонимые ненавистью короля Фридриха, что убил отмеченного божественной благодатью Карла Великого. Как сказано у Теопомпо, нельзя им было вернуться раньше чем через двести тридцать три года. Так-то вот.
Остановились они у мастерской дядюшки Михаила — пряжки на поножах подбить, ремешки на щитах подтянуть.
— К вашим услугам, рыцари, — говорит им дон Михаил и добавляет, поглядев на их скорбные, измученные лица — Не горюйте, благородные братья Орланд и Ринальд, ведь Богу нашему, Морокуну, равно подвластны Восток и Запад, и в какую бы сторону ни обратили вы свои молитвы, увидите там Божий лик, ибо Бог повсюду порождает Богов — хоть и поменьше, чем он сам, но столь же вездесущих.
Тут двоюродные братья заметили Иисуса, как летел он над землей, махая крыльями.
— Вот так штука! — воскликнули они в один голос. — Уж не сын ли ты Астольфа, летающего на коне Пегасе? Или тучи, что носится по небу в бурю?
Рассказал им Иисус, кто он и откуда, познакомились они, посмеялись. Паладины ведь были тоже совсем еще дети. Сбрасывает Ринальд на землю свой плащ, расшитый драгоценными камнями, хочется и ему полетать.
— Делай так, — учит Иисус, — делай эдак.
Ничего у Ринальда не получилось. Посмеялись братья, простились с собравшимися крестьянами, с сапожником Михаилом, с Иисусом и Джуфой и отправились навстречу новым приключениям. И пока луна, неспешно поднимавшаяся из бездны в перламутровом венце, не осветила деревенские улицы, можно было слышать стук подкованных копыт и позвякивание мечей.
Иисус зажег масляную лампаду и опять взялся за работу — стал подметку отбивать; Орланд и Ринальд поехали в сторону озаренных луною Арденн.
И все бы ничего, да только однажды, когда король Фридрих вернулся из замка, где развлекался в обществе нотариуса, слушая, как молоденькие девушки играют на мандолинах, ему говорят:
— Августейший король! Сарацин летает.
— Да что вы такое говорите? В своем ли вы уме?
— Летает, Ваше Величество, любимый наш король, летает.
— Сарацин?
— Истинно так.
— Разве в моем королевстве есть еще сарацины?
Но вот как-то раз, пробудившись от неспокойного послеобеденного сна, поднялся король на башню замка и своими глазами увидел, как летает этот негодник. Наставил он на него подзорную трубу, и видны ему стали быстрые равномерные движения, будто и впрямь взмахи крыльев. Первой мыслью его было взять мальчишку себе в щитоносцы, однако он тут же спохватился:
— Сарацина? Никогда!
Вне себя от ярости посылает он гордого сокола расправиться с младенцем Иисусом. Испугалась птица, покачала головой, но делать нечего — вздыбила перья, рванулась в воздух.
Сарацин Иисус уклонился от соколиных когтей, взмахнул резко крыльями, кинулся вниз.
— Воины, ко мне! — кричит король, и на его зычный клич бежит нотариус, скачут тысячи рыцарей, подобных львам и тиграм.
— Мы здесь, Ваше Величество, что прикажете?
Приказывает король Фридрих схватить Иисуса, а христиане и рады.
— Смерть мальчишке-сарацину! — говорят они. — Ишь чего захотел — стать выше нашего короля!
Прибегает тут к башмачнику дону Михаилу проворная деревенская девчушка.
— Спаси, — говорит, — младенца ради Священной оливы, ради Господа нашего, Морокуна.
И весь народ в слезах молится:
— Спаси его, Господи! Спаси его, Аллах!
А Иисус меж тем приземлился на лугу среди серебристой полыни и увидел козопаса.
— Прячься, сынок, — говорит козопас, — скачут сюда конники королевские, рыцари христианские, хотят тебя схватить.
Побежал Иисус-проказник на скалистую гору Баллард, где растут одни только сосны, обрамляющие своими прекрасными ветвями восходящее солнце. Роняют сосны шишки и просят Ветер, чтобы разнес он семена по свету. Придумал Иисус спрятаться в шишке. С трудом забрался в нее, и стала шишка для него домом. Недаром, если раскрыть сосновую шишку, внутри видны маленькие семечки, похожие на молитвенно сложенные руки. Это руки Иисуса.
Но не мог Иисус все время жить в шишке: любил он смотреть на яркие звезды, любил разговаривать с людьми, да и мир ему надо было спасать.
А король Фридрих злится.
— Как это может быть, чтобы вы до сих пор его не нашли? — кричал он солдатам, тщетно искавшим Иисуса уже год, месяц и один день.
Донесли об этом Папе, который в это время любовался нашей цветущей планетой под голубым весенним небом.
— Сарацин? — переспросил он.
— Да, Ваше Святейшество, — отвечает ему король Фридрих.
— Раз не нашли его на земле, ищите на дне морском. Да будет так. Аминь.
Послал и он своих вооруженных до зубов солдат, рыщут те по тропам, как хищные звери, каждый клочок земли обшаривают. А Иисус между тем вылез из шишки, пришел в Минео, смешался с деревенской детворой — поди найди его!
— Иисус, — предостерегает его дядя, башмачник дон Михаил, — ко мне не ходи, схватят тебя. Иди работай.
Тут как раз маслины поспели, холмы и долины ими, как ковром, покрыты, птицы на поживу слетелись.
Кто приезжал за маслинами из Милителло, предпочитал покупать их у мальчишек — те продавали дешевле, когда и за кусок хлеба, и работали до глубокой ночи.
Пошел с Иисусом и Джуфа: привязался он к нему, куда Иисус, туда и он. Были с ними еще два мальчика — Тури и Пеппи. Ходили они на исходе дня от дома к дому, кричали:
— У кого маслины на продажу? Тетеньки, у кого маслины?
— Тетеньки, у кого маслины? — повторял за всеми Джуфа осипшим, срывающимся голосом.
Иной раз старухи давали им, разжалобившись, хлеба:
— Вот вам к большому куску еще маленький в придачу, вместо сыра.
Ночью темнота заползала в камни, капала слезами с крыш. В ноябре к нам приходят дожди — не свежие, очищающие ливни, а тихие да мелкие, которых ждут наши изнемогающие от жажды поля.
Бедные дети, мокрые и продрогшие до костей, ложились прямо на землю, подложив под голову камень. Или мешок. Вокруг все было наполнено ароматами; запах маслин, как лунный свет, пронизывал воздух. Вслед за колоколом засыпали Иисус и Джуфа, Тури и Пеппи, и снилась им белоногая нимфа, снился Бог, что, зевая, выходит из ослиной пасти.
Немудрено, что младенец Иисус заболел. А мать не могла к нему прийти — за ней следили норманны: всюду простиралась недремлющая рука короля. Иисуса взяла к себе Магдалина, мать Джуфы, которая жила за деревней, по ту сторону Салемских ворот, и из ее дома было видно, как зарождаются на небе тучи и, курясь, ползут в долину. Мальчик схватил малярию, которую приносят нам с равнины порывы ветра и комары.
— Это тоже ваш сын? — участливо спрашивали ее соседки. — Что с ним такое?
— Малярия, — отвечала опечаленная Магдалина, предпочитавшая выдавать Иисуса за племянника из страха, как бы не схватили его коварные солдаты, рыскавшие по всей округе.
Иисус, заботливо укутанный Магдалиной, сидел перед открытой дверью и глядел на пустынные Салемские ворота, над которыми сгущался вечерний туман. Его била лихорадка, потому что малярия, как блуждающий огонек, не может согреть ледяную пустыню.
— Иисусик мой, цветик мой, — подбадривала его Магдалина. — Сейчас многие ребята в деревне дрожат от холода. Уж такая это болезнь, малярия, никого не щадит — ни лягушку, ни лисицу, ни рыжего зайца. Никуда от нее не денешься.
И правда, даже птиц на оливах трясла лихорадка, всюду сеявшая смерть в дождливый ноябрь месяц.
А теперь оставим Иисуса и вернемся к Орланду и Ринальду.
