Теодор Фонтане - Шах фон Вутенов
- Нет, благоприятная почва уже существовала.
- Возможно. Но в таком случае надо было с этой почвой бороться, а не удобрять ее. Удобряя ее, мы приближаем свою гибель. Император ждет только подходящего случая, в его долговой книге мы числимся по разным статьям, и когда он подведет итог - мы пропали.
- Не думаю,- проговорил Шах.- Впрочем, я не в состоянии проследить за ходом ваших мыслей.
- Весьма сожалею.
- А я ничуть. Вам очень удобно читать мне проповедь о верности королю и отечеству, поскольку принципы, коих вы придерживаетесь, в настоящее время возобладали. В согласии с вашим желанием и высочайшей волей мы толпимся у французского стола и подбираем крохи, брошенные нам императором. Но сколько это продлится? Государство Фридриха Великого должно же наконец взяться за ум.
- О, если бы это было так!-парировал Бюлов.- Но оно упускает время. Разве эти колебания, эти половинчатые симпатии к России и Австрии не отдаляют от нас императора, разве такая политика достойна Фридриха? Вот о чем я вас спрашиваю.
- Вы меня неправильно поняли.
- В таком случае разъясните мне.
- Попытаюсь… Но вы ведь и не хотите меня понять, господин Бюлов. Я не ополчаюсь на союз с Францией лишь из-за того, что это союз, и из-за того, что, наподобие всех союзов, он готов использовать наши силы для самых разных целей. О нет! Разве бы я посмел. Союз - средство, необходимое для любой политики, великий король тоже пользовался этим средством и постоянно его варьировал. Но конечная его цель не знала вариантов. Она оставалась неизменной - могучая и самостоятельная Пруссия. Вот я и спрашиваю вас, господин фон Бюлов: разве то, что привез нам граф Хаугвиц, то, что заслужило ваше столь живое одобрение,- это могучая и самостоятельная Пруссия? Вы спрашивали меня, теперь я спрашиваю вас.
Глава вторая «ОСЕНЕННЫЙ СИЛОЙ»
Бюлов, чье лицо принимало все более надменное выражение, собрался ответить, но тут вмешалась госпожа фон Карайон, сказав:
- Постараемся извлечь урок из политики наших дней: если невозможен мир, пусть будет хотя бы перемирие. У нас тоже. Ну а теперь угадайте, мой милый Альвенслебен, кто сегодня нанес нам визит? Знаменитость, рекомендованная Рахелью Левин. Знаменитость сегодняшнего дня.
- Значит, принц,- отозвался Альвенслебен.
- О нет, человек куда более знаменитый, по крайней мере - на сегодняшний день. Принц - признанная знаменитость, а такие знаменитости лет через десять перестают ими быть… Но я приду вам на помощь: это человек из литературного мира, посему я полагаю, что наш господин Зандер разгадает мою загадку.
- Во всяком случае, я попытаюсь это сделать, сударыня, и уповаю, что ваше доверие до известной степени осенит меня силой, или, говоря прямее, я предстану перед вами уже «осененный силой»!
- Превосходно. Да, здесь побывал Цахариас Бернер. На беду, нас не было дома, и мы разминулись с дорогим гостем. Я очень об этом сожалею.
- Напротив, вам следует поздравить себя с тем, что вы избегли разочарования,- вмешался Бюлов.- Поэты, увы, редко соответствуют нашему о них представлению. Мы надеемся увидеть олимпийца, вкушающего амброзию и нектар, а видим гурмана, уплетающего жареную индейку; ждем от него признаний о сокровенных беседах с небожителями, а слышим рассказ об ордене, ему пожалованном, или повторение милостивых слов августейшего покровителя касательно последнего дитяти его музы. А не то и заведомо вздорных слов августейшей супруги.
- Не более и не менее вздорных, чем суждения тех, кто имел преимущество родиться в хлеву или в конюшне,- язвительно парировал Шах.
- К сожалению, глубокоуважаемый господин фон Шах, я и в данном случае не могу с вами согласиться. Различие, в котором вы, видимо, сомневаетесь, насколько мне известно, действительно существует и вдобавок, разрешите мне повторно это заметить, оборачивается не в пользу владетельных особ. В мире маленьких людей суждение само по себе может быть ничем не лучше, однако застенчивая скромность, в которую оно рядится, запинающаяся речь, которая свидетельствует о сомнении в своей правоте, нас отчасти с ним примиряют. Но вот заговорил владетельный князь! В своей земле он законодатель для всех и вся, законодатель в большом и в малом, а значит, и в эстетике. Неужто же тот, кто волен в жизни и смерти, не волен судить о каком-то стишке? Еще бы! Что бы он ни говорил, скрижали стоят наготове у подножия Синая. Я уже не раз слышал, как возвещаются такие десять заповедей, и знаю, к чему это сводится: regarder dans le neant[3].
- И все-таки я согласна с мамa,- заметила Виктуар; ей хотелось вернуться к началу разговора,- вернее, к пьесе и ее автору.- Мне доставило бы истинную радость познакомиться со «знаменитостью сегодняшнего дня», как мамa ограничительно охарактеризовала нашего гостя! Вы забываете, господин фон Бюлов, что мы женщины и, следовательно, имеем право быть любопытными. Не испытать удовольствия от знакомства со знаменитым человеком в конце концов все же лучше, чем вовсе его не увидеть.
- А мы, без сомнения, больше не увидим его,- добавила госпожа фон Карайон.- Он на днях покидает Берлин, да и вообще приехал сюда лишь затем, чтобы присутствовать на первых репетициях своей пьесы.
- Из чего следует,- вставил Альвенслебен,- что премьера теперь уже безусловно состоится.
- Я в этом не уверена. Для того чтобы она состоялась, автору надо склонить на свою сторону двор и рассеять все предвзятые мнения.
- Вот чего я никак в толк не возьму,- продолжал Альвенслебен.- Пьесу эту я читал. Автор стремится возвеличить Лютера, а копыто иезуитства то и дело выглядывает из-под черной докторской мантии. Но самое странное, по-моему, то, что пьесой заинтересовался Иффланд. Иф-фланд, свободный каменщик.
- Здесь сам собою напрашивается вывод, что ему поручена главная роль,- проговорил Зандер.- Нашим принципам приходит конец, как только они вступают в конфликт с нашими страстями или тщеславием, тут уж им не устоять. Он хочет играть Лютера. Этим все сказано.
- Признаюсь, мне не по душе смотреть, как актер изображает Лютера.Или я захожу уж слишком далеко?
Вопрос был обращен к Альвенслебену.
- Слишком далеко? О нет, любезнейшая Виктуар, конечно, нет. Вы словно читаете мои мысли. Одно из самых ранних моих воспоминаний - как я сижу в деревенской церкви рядом со старым своим отцом, который подпевает всем псалмам. А слева возле алтаря висит наш Мартин Лютер в натуральную величину с Библией под мышкой, которую он придерживает правой рукой,- весьма схожий портрет,- и в упор глядит на меня. Смею сказать, что его серьезное и мужественное лицо в иное воскресенье воздействовало на меня сильнее, проникновеннее, чем проповедь нашего говоруна-пастора, у которого, правда, были такие же широкие скулы и такие же белые брыжжи, как у реформатора, но этим сходство и ограничивалось. И мне тоже не хочется, чтобы сей богом предпочтенный человек, по которому мы себя именуем, к которому подъемлем взор не иначе как с набожным благоговением, выходил из-за кулис или из двери в заднике. Даже если его будет играть Иффланд, хоть я и очень люблю Иффланда - и не только как актера, но и как человека твердых принципов и честных прусских убеждений.
- Pectus facit oratorem[4] ,- заметил Зандер, чем привел в восторг Виктуар. Бюлов же, не терпевший новых богов рядом с собою, откинулся на спинку стула и, поглаживая бородку, спросил:
- Вы не будете удивлены, если я останусь при особом мнении?
- Конечно, нет,- рассмеялся Зандер.
- Мне хотелось бы только уберечь себя от подозрений, будто этим особым мнением я набиваюсь в адвокаты поповствующему Цахариасу Вернеру, чьи мистическо-романтические тенденции мне глубоко противны… Я и вообще-то не адвокат.
- Даже не Лютеров? - иронически осведомился Шах.
- Даже не Лютеров!
- Его счастье, что он может обойтись без адвоката…
- Но надолго ли? -спросил Бюлов, вставая.- Верьте мне, господин фон Шах, он тоже не в чести, как и многое от него исходящее, и никакое заступничество мирских властей не поможет ему долго продержаться на поверхности.
- Я своими ушами слышал слова Наполеона об эпизоде «Пруссия»,- ответил Шах.- Может быть, наши новаторы, с господином фон Бюловом во главе, намерены осчастливить нас еще эпизодом «Лютер»?
- Да. Вы попали в точку. Только что не мы придумали эту серию эпизодов. Отдельному человеку не под силу создать таковые, их создает история. И при этом выясняется причудливая взаимосвязь между эпизодами «Пруссия» и «Лютер». Здесь уместно вспомнить о речении: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты». Признаюсь, я считаю, что дни Пруссии сочтены, а «коли мантия упала, и герцогу не сносить головы». Распределение ролей в этом спектакле я предоставляю вам. Взаимосвязям между государством и церковью придается слишком мало значения, а ведь любое государство в известном смысле является государством церковным. Оно вступает в брак с церковью, и если этот союз оказывается счастливым, значит, они созданы друг для друга. В Пруссии это именно так. А почему? Потому что оба в равной мере худосочны и ограничены. Это малые величины, они должны взойти или зачахнуть в чем-то более значительном. И к тому же весьма скоро. Hannibal ante portas[5].
