Шолом Алейхем - Мафусаил

Мафусаил упрямо месит ногами грязь, мотает головой и, поглядывая единственным глазом на своего хозяина, думает про себя: «С тех пор как я – скотина, мне еще никогда не приходилось работать на такого чудака». И вот лошадка, поразмыслив, начинает вдруг припадать на задние ноги, а затем, шутки ради, останавливается в самой грязи: «Дай-ка посмотрю, что из этого выйдет!» Увидев, что лошадь внезапно остановилась, Касриэл начинает суетиться вокруг бочонка, осматривает колеса, оси, упряжь, а Мафусаил, повернув голову к Касриэлу и пожевывая губами, кажется, улыбается: «Ну и дуралей же этот водовоз! Совсем глупое животное!»

Но вечного счастья нет на земле. Мафусаил мог бы сказать, что он счастливо доживает свою старость у Касриэла и Касриэлихи, если бы не дети: хозяйские, соседские и всякие иные дети доставляли ему уйму неприятностей, издевались, позорили его.

С первой же минуты, как только его ввели во двор, детвора почувствовала к нему… не вражду, боже сохрани, а, наоборот, большую любовь. И эта любовь оказалась для Мафусаила роковой. Лучше бы они его меньше любили, да больше жалели.

Первым делом эти босые воспитанники талмудторы,[2] Касриэловы дети, когда вокруг никого не было, испытали, чувствует ли Мафусаил, как человек: попробовали хлестнуть палкой по спине – ничего; пощекотали ногу– ничего; щелкнули по уху – еле-еле; и лишь когда провели соломинкой по бельму, они окончательно убедились, что Мафусаил чувствует, как человек, потому что он поморгал глазами и мотнул головой, точно хотел сказать: «Нет, только не это! Это мне не нравится». А коли так, ребята сразу же достали прутик из веника и засунули лошади глубоко в ноздрю. Тут Мафусаил дернулся, подпрыгнул и фыркнул.

Выскочил Касриэл.

– Озорники, разбойники! Что вы делаете с лошадью! Марш в школу, бездельники!

Ребята сразу – шмыг, и дай бог ноги в талмудтору.

А в талмудторе был мальчуган, по имени Рувеле, озорной парнишка, сорви-голова – храни бог от такого! Родная мать говорила про него: «Таких погуще сеять, да пореже б всходили!» Любимое его занятие было – всем надоедать. Все чердаки, все погреба он облазил. Гонять кур, гусей, уток, драть собак, пугать козу, мучить кошек – о свиньях уж нечего и говорить! – было его страстью. Ни тумаки матери, ни розги учителя, ни зуботычины посторонних ни к чему не приводили. Ругай сколько влезет – как горох о стену. Только что его как будто отхлестали, только что он обливался горючими слезами, но вот вы отвернулись – ага! – Рувеле уже выставил язык, сложил губы вишенкой, надул щеки пузырем. А щеки у него – настоящие пампушки. И был он всегда весел и здоров. Что ему из того, что мать – горемычная вдова, мучается, как в смертный час, а все же вносит за него свой рубль в талмудтору?!

Когда Рувеле проведал у ребят, что их отец привел с ярмарки коня, которого зовут Мафусаил, он вскочил на скамью, провел под носом одной рукой, потом другой и закричал во все горло:

– Ребята, есть смычок!

Нужно заметить, что у Рувеле с малых лет была страсть к музыке. Он любил музыкантов, а по скрипке прямо-таки пропадал. Кстати, у него был приятный голосок, и знал он на память уйму песен. Единственная его мечта – вырасти большим, купить себе скрипку и играть на ней день и ночь. Но пока он смастерил себе маленькую скрипочку из дерева, натянул на ней нитки вместо струн и, понятно, получил за это что полагается от матери.

– Музыкантом станешь? Не дожить бы мне до этакого!

Вечером, когда учитель Хаим-Хоне отпустил учеников, они всей гурьбой отправились смотреть лошадку Касриэла-водовоза. И Рувеле тут сразу заявил:

– Мафусаил – отличная лошадь. Из хвоста у нее можно добыть сколько угодно струн. Да вот мы сейчас

попробуем.

И Рувеле подобрался сзади к Мафусаилу и стал у него из хвоста выдергивать волосы. Пока он вырывал по одному волоску, Мафусаил стоял спокойно, «Один волосок? – точно говорил он. – Не велика беда! Подумаешь, будет на волос меньше!» Но когда Рувеле приладился и стал выдирать целыми жгутами, Мафусаил осерчал: «Вот как! Посади свинью за стол, она и ноги на стол!» И, недолго думая, наддал копытом, да прямо в зубы Рувеле, и рассек ему губу.

– Так тебе и надо! О, горе мне! Очень хорошо! Все несчастья мне! В другой раз не полезешь! О, погибель моя, – причитала мать Рувеле Ента-Лепечиха, прикладывая холодный компресс к рассеченной губе сына, плакала, заламывала руки, убивалась, бегала к знахарке Хьене.

Рувеле был, слава тебе господи, из тех ребят, на которых все заживает, как на собаке. Не успели оглянуться, как у него срослась губа, будто ничего и не было. А он уже новую штуку придумал: надо как-нибудь прокатиться верхом на Мафусаиле, всем школьникам разом. Но как это сделать, чтобы никто не узнал? И Рувеле решил, что это надо сделать в субботу после обеда, когда все лягут отдыхать. В это время Касриловку можно вынести из дому со всем добром.

Один из учеников стал было возражать:

– Как же это можно еврею ехать в субботу?

Но Рувеле ему ответил:

– Осел, разве это значит ехать? Это ведь игра!..

Пришла суббота. Все пообедали, прилегли отдохнуть. Прилегли Касриэл и Касриэлиха. Тогда во двор к водовозу стали потихоньку собираться ребята. Рувеле сразу же принялся наряжать Мафусаила. Раньше всего он заплел ему гриву в косы и разукрасил их соломинками, затем надел ему на голову белый бумажный колпак, который укрепил тесемками, и, наконец, к хвосту прицепил старый веник, чтобы хвост выглядел длинней и красивей. И ребята, опережая друг друга, стали взбираться на спину лошади. Кому удалось взобраться, тот был на коне, остальным же оставалось только подождать. А пока они шли позади, понукали Мафусаила, чтобы тот шел быстрей, и пели хором:

– Так будет воздано коню, которому Рувеле пожелает оказать честь!..

У Мафусаила, однако, не было никакой охоты двигаться быстрей, и он плелся шажком. Во-первых, куда ему спешить, в самом деле? Во-вторых, ведь сегодня день отдыха. Но Рувеле не переставая подгонял лошадь, нокал, вьёкал, тюкал и орал изо всех сил на остальную братию:

– Черт бы вас побрал! Что же вы молчите?

А Мафусаил все – трюх да трюх шажком, да подумывает про себя: «Ребятня резвится, пусть их порезвится!»

Но когда детвора стала уж слишком докучать ему, нукать, гнать, махать руками – Мафусаил пошел быстрее; а когда он шаг убыстрил, веник стал бить по ногам. Тогда он побежал. Веник стал пуще бить. Мафусаил пошел вскачь. Ребята пришли в восторг, а Рувеле и вовсе подпрыгивал от удовольствия и все покрикивал: «Гоп-гоп-гоп!» Гопали они до тех пор, пока стали сыпаться с коня наземь, как галушки. А Мафусаил только теперь, сбросив всех и почуяв свободу, пустился, как обезумевший, устремляясь все дальше, по ту сторону мельниц, за город. А здесь пастушата, увидев странно разряженную лошадь, в бумажном колпаке, загикали, погнались за нею, стали кидать в нее палками, натравили собак. Собаки не заставили себя долго просить, пустились вдогонку, стали кусать, рвать ее; одни схватили сзади за ляжки, другие забежали вперед, вцепились в горло. Мафусаил захрипел. Собаки терзали его до тех пор, пока, наконец, не доконали.

На другой день ребята получили по заслугам. Разбитые носы да шишки на лбу – это не в счет. Помимо всего этого, они получили взбучку от своих родителей, да и учитель Хаим-Хоне всыпал им. Больше всего досталось, конечно, Рувеле, потому что все ребята, когда их пороли, плакали, как полагается, а этот, наоборот, смеялся. Тогда его принялись полосовать крепче. Но чем больше его били, тем сильней он смеялся, а чем сильней смеялся, тем крепче его били. Дошло до того, что сам учитель Хаим-Хоне рассмеялся, а на него глядя – и все ученики. Поднялся такой хохот, что соседи сбежались, прохожие на улице остановились, – тут были и мужчины, и женщины, и мальчики, и девочки. «Что случилось? Что за смех? Отчего смеются?» Но никто не в силах был ответить – все смеялись. Тогда и прохожие не выдержали, расхохотались. Тут еще пуще загоготали ученики и сам учитель, а на них глядя, покатились со смеху и пришедшие. Одним словом, все надрывали животики, смеялись до слез, до коликов в боку.

Не смеялись только двое – водовоз Касриэл и его жена. Когда, не дай господи, ребенок умирает в дому, не знаю, рыдают ли по нем так, как рыдали Касриэл и Касриэлиха по своей утрате, по своей бедной лошадке, по старому Мафусаилу.

Примечания

1

Герой библейской легенды, который будто бы очень долго жил.

2

Религиозная школа для бедных детей, содержалась на средства благотворительных обществ.