Анатолий Приставкин - Смерть Петра Скавлукова
— До свидания, — сказал он девушке, а за дверью надел шапку.
После разговора со Степаном стало на душе смутно и неловко. Точно он побил животное. Он сильно сплюнул в снег и пошел как можно быстрее. Он знал, что от хорошей ходьбы злость проходит.
Но ничего не проходило, к тому же он вспомнил, что сегодня еще не ел. И оттого что был зол, пошел почему-то не в столовую, а в магазин.
У дверей стоял человек в ватнике, он сказал Скавлукову уверенно: «На троих».
Водку разливали на столике около отдела полуфабрикатов, пили, не глядя друг на друга. Когда человек в ватнике выпил, спросил, доставая хлеб в бумажке:
— Травма?
— Да, на бюллетене вот, — ответил Скавлуков. — Битум плавил, понимаешь, ну и подскользнулся…
— Это у вас порядка нет, — сказал человек в ватнике. — Для такой работы дают рукавицы, передники… А мастер на что?
— Он у нас только горло драть, — сказал Скавлуков, оживляясь. — Он у нас рыжий, сплошной псих… А политинформации нет, это как? И техника безопасности?
— Если поковырять, и не такое, — сказал человек.
— Еще бы… Встаю в общежитии утром, а вода в кране замерзла! — крикнул Скавлуков.
— Ты, малый, не кипятись, — заговорил третий, несуетливый, деликатный старик с красным носом. — Ты сходи к начальству СМП, к Азаряну. Он сердитый мужик, но справедливый, верно говорю. Он их сразу к ногтю!
Старик выпил водку, пожевал корочку и, не прощаясь, пошел на улицу. В руках у него была авоська с макаронами.
От дверей повалил пар и ударил холодом по ногам.
— Да плюнь ты, нужен ты Азаряну, — сказал человек в ватнике и тоже пошел на улицу.
— Почему же это я ему не нужен? — заговорил Скавлуков, почему-то обижаясь на этого человека и взвинчиваясь. — Если он шишка на ровном месте, так мы уже и поговорить не сумеем?
Он так и влетел в дирекцию, запыхавшийся, с расстегнутым воротом, и наткнулся на секретаршу, которая спрашивала между тем:
— Вы по какому вопросу, товарищ?
— По… По-человеческому, — сказал он громко, взглядывая на дверь с дощечкой: «Начальник СМП-132», и пытаясь обойти секретаршу, и в то же время замечая, как она отворачивает голову именно с тем выражением, с каким всегда разговаривают с людьми выпившими.
— Марк Ашотович не сможет вас сегодня принять, — сказала секретарша.
— Это что же, — закричал тогда Скавлуков, чувствуя, как кровь приливает к лицу и начинает звенеть в ушах, — это что же, если я простой работяга, а он шишка на ровном месте, то я…
В это время вышел Азарян. Он встал на пороге, очень высокий, с седыми густыми бровями, и жестко спросил:
— По какому вопросу?
Скавлуков молчал, пытаясь спрятать дрожащие пальцы и глядя в пол.
— Из какой бригады? — спросил опять же резко и высоко Азарян, обращаясь уже к секретарше. — Выясните, из какой бригады этот человек, и попросите ко мне мастера. Здесь строительство, а не пьяная лавочка! Всё!
Скавлуков хотел сказать, что он не пьяный и не прогульщик вовсе, а разговор у него человеческий и он еще не знает сам, что сказать… Но уже он знал, что ничего не скажет, потому что всё тут понято не так.
Он опрометью выскочил на улицу и пошел неведомо куда. Но вскоре оказался в том же магазине с поллитрой и незнакомыми ему людьми.
— Чиновники, рыбья кровь! — говорил он кому-то. — Ни одна жилка не дрогнет… Позакрывались, и секретарши как псы цепные… Поцелуй, мол, пробой и ступай домой! А я в Москву пожалуюсь, вы-ку-си-ли?! Я сам поеду, там разберутся, что вы за птички! Я им жизнь свою как на ладошке поднесу: глядите, тонкая, звонкая и прозрачная!
Потом собеседник выпил и ушел, а вместо него появился другой. Он понимал Скавлукова и кивал головой.
— Мне в ремеслухе премию за рационализацию выдавали… И грамоты! Я их полчемодана вожу — вот! Из армии семь штук и тут уже четыре! Я в Москве как на духу… Наша стройка в Госплане отдельной строчкой фигугу… рирует. Они поймут. Столовка, почта да клуб!.. А в столовке воруют. Ты посмотри, она же вечером, после закрытия, целую сумку домой тащит… А трубы — тоже брак!
— Я тебе скажу, — говорил Скавлуков, трогая собеседника за рукав на улице и прижимая его к обочине. — Они трубы двенадцати миллиметров вместо пятнадцати по норме ставили… Сорок две трубы по всей трассе! Насыпь десять метров, и к чертовой бабушке… Премиальные, план… А те! А по плану мы построили всё! А мы-то опять раскапываем и трубы меняем, потому что хорошо — хватились, а то бы поезд…
За это голову надо снимать, а? А там знают, в Москве? Не-е… Там уже написано, что мы построили. И премии там, и…
Потом Скавлуков ехал в местном поезде, два товарных вагона с лавочками и открытыми на обе стороны дверями.
И там, где появлялись у дороги люди, греясь у тут же разведенного костра, поезд останавливался, сажал всех и ехал дальше.
Скавлуков дремал, навалившись на кого-то, тоже дремавшего, и видел во сне, что он скоро приедет в Москву.
Дальше он и сам бы не смог понять, где сон, где явь, потому что на одной остановке ему показалось, что он приехал в Москву. И он спрыгнул на полотно.
Он пошел медленно в поле и всё рассказывал кому-то неведомому о себе. Но совсем не жаловался, а просил помочь и почему-то вспомнил про случай с ботинками и многое другое.
Потом, уже сидя на снегу, вспомнил, что до сих пор не разыскал домоуправа Дьяченко, которому надо рассказать о замерзшей воде в кране. Он хотел подняться, бежать и искать Дьяченко, но не смог. Тогда решил, что, в общем, водопровод тут ни при чем и неважно, работает он или нет, если он успел рассказать тут, в Москве, главное.
И он замерз.
Хоронили Скавлукова в четверг, а накануне в клубе отменили все мероприятия, оттого что в нем находилось тело.
Всех людей его бригады отпустили с работы в двенадцать часов, некоторые пошли в клуб, но большинство — домой, торопились использовать время для собственных нужд.
В час дня тело вынесли из клуба и на медленной машине повезли по центральной улице на край поселка, где находилось новенькое, с иголочки кладбище с крашеными пирамидками, не успевшими облезть.
Хотя оркестрантам Дьяченко оплатил заранее их работу (чтобы выпили для возбуждения), они играли мало, а больше переговаривались, ожидая конца церемонии и мечтая еще о выпивке. Первым у гроба выступил мастер Артем Иванович. Он охарактеризовал Скавлукова как исполнительного рабочего, комсомольца, всегда бывшего примером для других.
— Мы все любили его, — сказал в конце мастер и вынул грязный платок. Он плакал по-настоящему. Скавлуков чувствовал это, и он проникся вдруг уважением к мастеру. «Хороший был человек-то, оказывается, Артем Иванович, зазря я злился на него», — еще решил Скавлуков.
Потом говорил секретарь комитета комсомола Степан. Он вспомнил то время, когда они работали со Скавлуковым на постройке общежития, и, хотя он мало узнал этого юношу… его привлекали активность комсомольца Скавлукова, его честность, хорошее отношение к работе.
— Наши славные ребята, такие, как Петя Скавлуков, подымают города в тайге и строят дороги… — говорил Степан. — И пусть один из нас ушел навсегда, мы клянемся, что удесятерим наши силы, чтобы краше стала родная страна и наша Сибирь.
Скавлуков слушал это, и ему было приятно, что так о нем говорил Степан и что он назвал его Петей, как никто его до сих пор не называл.
«Степан-то был свой парень», — понял Скавлуков и пожалел, что мало рассказал Степану о себе.
Между тем взял слово начальник строительно-монтажного поезда (СМП) Азарян. Он стоял без шапки, седой и какой-то одинокий среди всех.
— Мы теряем лучших людей, хлопцев наших дорогих… — сказал он. — Это тяжелая утрата, и она оправдывается только тем будущим светлым миром, ради которого мы пришли сюда, в глухомань, отдавая подчас всё лучшее, что у нас было. Теплые квартиры, семьи… — Он закашлялся вдруг, провел рукой по глазам, словно просыпаясь, оглядывая всё вокруг, и повторил: — …Семьи наши и даже жизни. Но где видно, чтобы лучший мир рождался сам по себе, без трудностей и жертв? И где видно, чтобы молодежь наша оказалась в стороне от этого, самого прекрасного образа жизни: своими руками создать счастье на земле — это подвиг, друзья, и его совершают такие люди, как Петр Скавлуков и другие. Мы приняли решение назвать улицу поселка его именем…
Скавлуков очень растрогался выступлением своего начальника. И сильно жалел, что давеча был к нему так несправедлив.
«Правильный был начальник, — думал он. — Вот так живешь и не знаешь совсем, что такой ты нужный всем человек… Подвиг совершаешь, оказывается, и улицу-то, „Первую Брянскую“, теперь моим именем будут звать… Скавлуковка или еще как. Вот жизнь, — еще подумал Скавлуков. — Живи и умирать не надо!»
Гроб меж тем опустили на веревках в неглубокую долбленую могилу, и заиграл оркестр.
Могилу закопали.
