Ги Мопассан - Плетельщица стульев
Как я уже сказал, она умерла нынешней весной. Поведав мне эту грустную историю, она просила передать тому, кого она так терпеливо любила, все свои сбережения, накопленные в течение жизни: ведь она работала лишь ради него, ради него одного, голодая даже, по ее словам, чтобы только откладывать и быть уверенной в том, что он вспомнит о ней хоть раз после ее смерти.
Она передала мне две тысячи триста двадцать семь франков. Когда она испустила последний вздох, я оставил двадцать семь франков господину кюре на погребение, а остальную сумму унес.
На другой день я отправился к супругам Шуке. Они кончали завтракать, сидя друг против друга, толстые, красные, пропитанные запахом аптеки, важные и довольные.
Меня усадили и предложили вишневой наливки; я выпил и растроганно начал говорить, в уверенности, что они сейчас прослезятся.
Как только Шуке понял, что его любила эта бродяжка, эта плетельщица стульев, эта нищенка, он вскочил от негодования, словно она его лишила доброго имени, чести, уважения порядочных людей, чего-то священного, что ему дороже жизни.
Жена, возмущенная не меньше его, повторяла: «Негодяйка! Негодяйка! Негодяйка!..» – не находя иных слов.
Он встал и заходил крупными шагами позади стола; греческая шапочка его съехала на одно ухо. Он бормотал:
– Мыслимое ли это дело, доктор? Какое ужасное положение для мужчины! Что теперь делать? О! Если бы я знал об этом при ее жизни, я просил бы жандармов арестовать ее и засадить в тюрьму. И уж она бы оттуда не вышла, ручаюсь вам!
Я был ошеломлен результатом своей благочестивой миссии. Я не знал, что говорить, что делать. Но поручение нужно было выполнить до конца. Я сказал:
– Она завещала передать вам ее сбережения – две тысячи триста франков. Но так как все, что я сообщил, по-видимому, вам крайне неприятно, то лучше, быть может, отдать эти деньги бедным?
Супруги взглянули на меня, оцепенев от удивления.
Я вынул из кармана жалкие деньги – в монетах всех стран и всевозможной чеканки, золотые вперемешку с медными, и спросил:
– Как же вы решаете?
Первою заговорила госпожа Шуке:
– Но если такова была последняя воля этой женщины… мне кажется, неудобно было бы отказаться.
Муж, слегка смущенный, заметил:
– Во всяком случае, на эти деньги мы можем купить что-нибудь для наших детей.
Я сказал сухо:
– Как вам будет угодно.
Он продолжал:
– Так давайте, если уж она вам это поручила; мы найдем способ употребить эту сумму на какое-нибудь доброе дело.
Я отдал деньги, раскланялся и ушел.
На другой день Шуке явился ко мне и без обиняков сказал:
– Но эта… эта женщина оставила здесь свою повозку. Что вы намерены с нею сделать?
– Ничего, забирайте ее, если хотите.
– Отлично, это мне очень кстати, я сделаю из нее сторожку для огорода.
Он хотел уйти. Я позвал его:
– Она оставила еще старую клячу и двух собак. Нужны они вам?
Он удивился:
– Ну вот еще, что я с ними буду делать? Располагайте ими по своему усмотрению.
И он рассмеялся. Затем протянул мне руку, а я пожал ее. Что поделаешь? Врачу и аптекарю, живущим в одном месте, нельзя ссориться.
Собак я оставил себе. Священник, у которого был большой двор, взял лошадь. Повозка служит Шуке сторожкой, на деньги же он купил пять облигаций железных дорог.
Вот единственная глубокая любовь, которую я встретил за всю мою жизнь.
Доктор умолк.
Маркиза, глаза которой были полны слез, вздохнула:
– Да, одни только женщины и умеют любить!
