Ги де Мопассан - Латынь
– Нет, вы шутите!
– Клянусь вам, что это правда!
Она подняла корзину, стоявшую у ее ног.
– Ну что ж, посмотрим! – сказала она и удалилась.
Придя в пансион, я тотчас же отозвал дядюшку Пикдана в сторону.
– Надо ей написать, она без ума от вас.
И он написал длинное нежное письмо, полное высокопарных фраз и перифраз, метафор и сравнений, философии и университетских галантностей, настоящий шедевр комичного изящества, который я и взялся передать девушке.
Она прочла его с полной серьезностью, волнуясь, и тихо сказала:
– Как он хорошо пишет! Сразу видать образованного человека! И он вправду хочет на мне жениться?
Я отважно заявил:
– Еще бы! Он совсем потерял голову из-за вас.
– Тогда пусть он пригласит меня в воскресенье обедать на Цветочный остров.
Я обещал, что она будет приглашена.
Дядюшка Пикдан был чрезвычайно тронут всем, что я рассказал о ней.
Я добавил:
– Она вас любит, господин Пикдан, и, по-моему, она честная девушка. Соблазнить ее, а потом бросить – нехорошо.
– Я порядочный человек, мой друг! – твердо сказал он.
У меня не было, признаться, никакого плана. Я хотел подшутить над ним, подшутить, как школьник, и больше ничего. Я видел наивность старого репетитора, его неопытность, его робость. Я забавлялся, не думая, чем все это кончится. Мне было восемнадцать лет, и я еще в лицее приобрел репутацию завзятого шутника.
Итак, было решено, что мы с дядюшкой Пикданом отправимся в фиакре до парома «Коровий хвост», встретим там Анжелу, и я посажу их в свою лодку (в те дни я занимался греблей). Я должен был отвезти их на Цветочный остров, где мы решили пообедать втроем. Я предложил сопровождать их, чтобы вдоволь насладиться своим триумфом, и старик, согласившись на мой план, только доказывал этим, что в самом деле потерял голову, так как мог лишиться места.
Когда мы подъехали к парому, где моя лодка была привязана с утра, я увидел на берегу, в высокой траве, вернее, над нею, огромный красный зонтик, похожий на мак чудовищных размеров. Под зонтиком нас ожидала маленькая прачка, разодетая по-праздничному. Я удивился: право же, она была очень мила, хотя чуточку бледна, и грациозна, несмотря на то, что ее манеры отдавали предместьем.
Дядюшка Пикдан снял шляпу и поклонился. Она протянула ему руку, и они молча обменялись взглядами. Затем мы сели в лодку, и я взялся за весла.
Они уселись рядышком на задней скамейке.
Старик заговорил первый:
– Прекрасная погода для катания в лодке!
Она пролепетала:
– О да!
Она спустила руку за борт, касаясь пальцами воды. Из-под них забурлила тонкая, прозрачная, как стеклянное лезвие, струйка, и за бортом лодки послышался легкий плеск, слабое журчание воды.
Когда мы добрались до ресторана, к ней вернулся дар речи, она заказала обед: жареную рыбу, цыпленка и салат; затем повела нас прогуляться по острову, который прекрасно знала.
Она развеселилась, стала шаловливой и даже насмешливой.
До самого десерта о любви не было речи. Я предложил им шампанского, и дядюшка Пикдан опьянел. Она тоже была немного навеселе и называла его «господин Пикне».
[В оригинале непереводимая игра слов: piquedent – колет зубом; piquenez – клюет носом.]
Вдруг он сказал:
– Мадмуазель, Рауль говорил вам о моих чувствах?
Она сделалась серьезной, как судья.
– Да, сударь!
– Что вы на это ответите?
– На такие вопросы никогда не отвечают!
Тяжело дыша от волнения, он продолжал:
– Все-таки могу ли я надеяться, что понравлюсь вам?
Она улыбнулась.
– Глупенький! Вы очень милы.
– Словом, мадмуазель, не думаете ли вы, что когда-нибудь… мы могли бы…
Секунду она колебалась, затем ответила дрожащим голосом:
– Вы хотите на мне жениться, да? Иначе никогда, понимаете, никогда!
– Да, мадмуазель!
– Ну, что ж, идет, господин Пикне!
Вот каким образом эта легкомысленная парочка, по вине мальчишки, решила вступить в брак. Но я не думал, что это серьезно; может быть, и они тоже. Ее охватила нерешительность:
– Но, знаете, у меня ведь ничего нет, ни одного су!
Пьяный, как Силен, он пробормотал:
– Зато у меня пять тысяч франков сбережений.
Она торжествующе вскричала:
– Тогда можно будет начать какое-нибудь дело!
– Какое дело? – встревожился он.
– Почем я знаю? Там видно будет! С пятью тысячами можно многое сделать. Ведь вы же не хотите, чтобы я поселилась у вас в пансионе? Не правда ли?
Он не предвидел этого и в смущении замялся:
– Но какое же дело? Это неудобно! Я ничего не знаю, кроме латыни!
Она, в свою очередь, размышляла, перебирая все профессии, казавшиеся ей подходящими.
– Вы не могли бы сделаться доктором?
– Нет, у меня нет диплома.
– Или аптекарем?
– Тоже нет.
Она радостно взвизгнула. Она нашла!
– Тогда мы купим бакалейную лавку. Ах, как хорошо! Мы купим лавку! Небольшую, конечно! С пятью тысячами далеко не уедешь.
Он запротестовал:
– Нет, я не могу быть бакалейщиком! Я… я… слишком известен. Я знаю только… только… латынь!
Но она влила ему в рот полный бокал шампанского, после чего он замолчал.
Мы снова сели в лодку. Ночь была темная-претемная. Однако я заметил, что они сидели обнявшись и несколько раз поцеловались.
Потом последовала ужасная катастрофа. Наша проказа обнаружилась, и дядюшку Пикдана прогнали со службы. А мой отец, вознегодовав, отдал меня оканчивать изучение философии в пансион Рибоде.
Шесть недель спустя я сдал экзамен на бакалавра. Потом я уехал в Париж изучать право и вернулся в родной город только два года спустя.
На углу улицы Серпан мой взгляд привлекла вывеска, где значилось: «Колониальные товары. Пикдан». А пониже, для невежд, стояло: «Бакалейная торговля».
Я воскликнул:
– Quantum mutatus au illo! {Сколько с тех пор перемен! (лат.) – слова Энея из «Энеиды» Вергилия (II, 274).}
Пикдан поднял голову и, бросив покупательницу, кинулся ко мне с протянутыми руками:
– Ах, мой юный друг, мой юный друг! Вы здесь! Как я рад, как я рад!
Красивая, полная женщина выбежала из-за прилавка и бросилась ко мне на шею. Я с трудом узнал ее, до того она растолстела.
Я спросил:
– Как идут дела?
Пикдан снова принялся отвешивать товар.
– О, превосходно, превосходно! В этом году я заработал три тысячи франков чистоганом!
– А латынь, господин Пикдан?
– О боже мой, латынь, латынь… Латынью, знаете ли, не прокормишься!
