Федор Крюков - Гулебщики. (Очерк из быта стародавнего казачества)
— А то што же? — мрачно сказал Филюшка и, желая хоть чем-нибудь досадить Непочатихе, кинул свою шапку вверх и сказал:
— Я, дядя Никита!
— Ну, вот молодец! вот нас и хватить!.. завтра уторком и тронемся, — заговорил Никита: — а теперь, ребята, ставлю угощение… Айда за мной!
И они все трое направились к кабаку. Пьяный безусый казак, которого звали Багром, шел, размахивая руками и шатаясь, толкал плечом Филиппа и показывал ему на девок, говоря: — Хмель тычинку ищет, а девки все казаков… Гляди, как вьются…
Но Филипп, заложив руки назад, гордо прошагал мимо и Не удостоил девок даже взглядом.
В растворенные низенькие двери хаты, в которой был кабак, несся смешанный гул пьяных голосов; иногда вырывалась шумная, нестройная песня, покрывал собою говор, иногда крепкое словцо вылетало наружу и замирало в звонком вечернем воздухе. Кружки казаков, не поместившихся в саном кабаке, сидели на дворе и пили вино, мед и водку. Двор был огорожен старыми, почти упавшими, плетнишками и порос зеленой травой — ползучим подорожником, круглолистым копеечником и жгучкой.
— Тут народу — руки не пробьешь! — говорил старик Никита, заглядывая в дверь кабака: — ну, погодите, ребятушки, я пойду к Федосею, переговорю — он нам посудинку даст, мы и тут разопьем…
— И то правда!.. Много раз лучше!.. — пьяным, восторженным голосом воскликнул Багор. Филипп безмолвно с ним согласился, Никита исчез за дверью и скоро вышел назад, неся глиняный обливной бочонок и стаканчик из белой жести.
— Ну, вот! ну, вот! — радостно воскликнул Багор и, шатаясь, пошел за ним в угол двора. Филипп заглянул было сам в кабак, думая употребить свои три алтына, но не мог протесниться к стойке и счел за лучшее последовать за Багром и Белоусом.
— Ну, хватим, ребята, — сказал Белоус, налив водки: — чтоб Бог удачи послал!.. Дай, Господи, во святой час да во счастливой!..
Он опрокинул в рот стаканчик и достал из кармана две вяленых таранки.
Старик Никита Белоус был небольшой, сухенький, с желтым лицом и рыжей клинообразной бородкой, на половину желтой, на половину седой. Нос у него был острый, «скопчиный», брови густые и седые, а глаза маленькие, желтые. Говорил Никита часто и много, человек был очень словоохотливый.
Другой собеседник Филиппа, Ефим Багор, был положительный красавец — высокий, стройный, с продолговатым лицом, с темно-русыми вьющимися волосами и небольшими черными, веселыми глазами. Все девки в станице заглядывались на него. Он был боек на словах, пел прекрасно песни и плясал так, что не только в станице, но и во всем войске не нашлось бы ему соперника в этом. Когда были у него деньги, он гулял и пил почти без просыпу.
— Ну-ка, Филюшка, на, тяни! — поднес Никита Белоус жестяной стаканчик Филиппу.
— Будем здоровы! — важно сказал Филипп, выпил и внушительно крякнул.
— На-на, закусывай, а ты, Яхимушка, наливай сам…
Багор налил и, проговорив: «Пожеламши доброго здравия», — выпил и так же крякнул.
— На меня, ребята, положитесь без сумнения… — чистя таранку, заговорил скороговоркой Белоус: — я вам такие места покажу, каких никто не знает… Я там ведь все знаю — кажный кустик, всякой барачек! С молодых ден проникал там… У меня и кунаки были, и теперь-ча есть тоже… Эх, Джюбиляй-татарин был мне кунак, вот голова!.. Што мы с ним косяков поотогнали, народу сколько побрали в полон — сила сильная!.. И где не припало побывать? и на Аграхани, и в море, и в Персии… Повидал видов на вольном свете!.. Я ведь бывалый воробей!..
— А в Турции бывал, дядюшка? — спросил Багор.
— У-у! ты спроси, где я не был?..
И Никита без умолку пошел рассказывать о своих похождениях. Оба слушатели его проникались должным к нему уважением и стакан за стаканом тянули водку. Филипп стал веселеть и почувствовал легкий шум в голове. Он глядел прямо в рот Никите и думал о том, какой он славный и отважный казак, этот Белоус. А Никита, сняв папаху и ероша слипшиеся на лбу потные волосы, говорил и говорил, не останавливаясь. Водка подходила уже к концу. Багор совсем отяжелел и лишь покачивал головой на речь Никиты, но Филипп чувствовала сильное желание выпить еще.
— Дядюшка! — обратился он к Белоусу: — на вот три алтына, поди, ишшо водки принеси.
— А! вот молодчик! — с всегдашней своей живостью воскликнул Никита и, вскочив, почти бегом побежал с бочонком в хату.
Солнце уже село. Румяная заря горела на западе. Неподвижные, словно замершие верхушки верб и тополей, росших на левадах[4], алели и отчетливо выделялись на голубом фоне неба. Воздух был прозрачен, чист и звонок.
— Ты бы, Яхимушка, песню што-ль возгаркнул! — сказал, Никита, принесши бочонок и садясь на прежнее место.
— И то! — подхватил Филипп, чему-то радуясь и широко улыбаясь.
— В наших руках, — отвечал Багор, подымая отяжелевшую голову и прибодрясь. Он уселся половчей на траве и, кашлянув, запел:
«Ой кручи-и-нушка ты моя, кручинушка великая-а-я,Никому ты, моя кручи-и-нушка, неизвестна».
Никита стал ему подголашивать тонким, дребезжащим подголоском, а Филипп брал густой октавой и помахивал рукой, как дирижер. Оба помощника — и Никита, и Филипп, пели плохо и лишь мешали своему товарищу; у Филиппа голос был глухой и сиплый. Зато Багор заливался соловьем: богатейший — сильный, гибкий и высокий, голос его разливался тоскующими переливами и хватал за сердце:
«Известна ты, моя кручинушка, ретивому сердцу,Покрыта ты, моя кручинушка, белой грудью,Запечатана ты, моя кручинушка, крепкой думой.Запой-ка, запой, мое сердечушко, мое ретивое,Заслышь-ка, моя лебедушка, заслышь, мой голосочек,Уж выдь, моя раздушечка, на красный крылечек,Погляди-ка, моя сударушка, ты в чистое поле:Не белы-то снимки в чистом поле забелелися,А забелелися дружка милого белые палаты,Во палатах раскинуты шатры шелковые,Во шатрах-то стоят три столика дубовые,На столах-то пораскинуты скатерти браны,За столами-то сидят три молодца бравы…»
— Дай бойца!… Кто один на один — выходи!… — послышался крик у ворот.
Багор остановился и оглянулся. Невысокий, широкоплечий молодой казачок, с маленькой белокурой бородкой, стоял в одной рубахе с засученными рукавами и вызывающе поглядывал на группы пивших казаков.
— Эх, хотелось бы мне этого Андреяшку снять! — сказал Багор, сжав кулак.
— А кто мешает?… Валяй!… — живо посоветовал Филипп.
— Да, валяй!… У него, брат, заручка есть… Уж он зря не выйдет, там подмога где-нибудь сидит…
— А ловок, шельмец, этот Капыш — страсть! Сразу обобьет крылья… — сказал Никита.
— Кто?! — вдруг, воспылав отвагой, воскликнул Филипп. — Андреяшка?! Да я его с одного маху пополам перешибу!…
— Обгоришь!…
— Я?!
— Ушибет!… уж дюже живой парнишка!…
Филипп молча встал, надел кафтан в оба рукава, засучил их и вышел к Андреяшке.
— Давай! — кратко, но внушительно сказал он, сжав свои огромные кулаки.
— По бокам ай по мордам? — спросил Капыш.
— По чем попало!…
Андреяшка стоял в нерешительности.
— Да нет! — сказал он, наконец: — тебя не пробьешь — ишь какой бугай… Выходи, коль хочешь, вот на нас с Тишкой бороться…
Андреяшка оглянулся на большого, сухощавого и сутуловатого казака, стоявшего сзади, подпершись в бока руками.
— Давай!… — отвечал не робея Филипп. — За пояса ай за ломок?
— Давай на ломок!
Андреяшка сейчас же схватил Филиппа руками от левого плеча и под правую мышцу, а Тишка ухватился поперек, у поясницы. Филипп попробовал было стряхнуть их разом с своих плеч, но после нескольких усилий почувствовал, что не тут-то было. Выпитая водка много ослабила у него не только ноги, но и руки. А Капыш, между тем, давил ему кулаками хребет, Тишка, как в тисках, сжал бока, Филипп уже теперь стал в оборонительное положение, стараясь не сразу поддаться им, но знал, что рано или поздно если не оба борца, то наверное один будет сидеть на нем. Он уперся ногами как можно крепче и как будто прирос к одному месту.
— А подножку зачем?… уговор был — на ломок!… — говорил лишь он, чувствуя, что коварный Андреяшка стал подбивать его под ногу.
— Ну, ну, ребята, дружней!… вот суды его — тут помягче!.. дружней, дружней, ребята!… Ну, разом! — раздавались кругом голоса зрителей.
— Тишка! ежели за ноги хватать будешь, зубы повыбью!… — крикнул Филипп и почувствовал, что его, при помощи чьей-то новой силы, стали подавать к воротам.
— Ну-ка, разом, ребята, разом!… Вот тут его положите!… Филипп выбивался из сил, стараясь не поддаться, сбил на колени Тишку, но наконец Андреяшка успел-таки подбить его под ногу, и Филипп упал и почувствовал, что попал плечом в какую-то мягкую, полужидкую массу. Он глянул и закипел от негодования на коварство своих противоборцев: рукав его кафтана был испачкан и обделан в самом лучшем виде. Филипп вскочил ругаясь и кинулся за Андреяшкой и Тишкой. Андреяшка успел увернуться за ворота, но Тишка не увернулся, и здоровый кулак Филиппа попал ему в спину между предплечьями. Тишка растянулся в воротах, подняв облако пыли. Дружный хохот загремел кругом. — Буде! Брось! — останавливал Никита своего разгневанного собеседника и тянул его за рукав.
