Рэй Брэдбери - Мисс Бидвелл
Там никого не было.
— Видно, померещилось, — пробормотал мистер Уидмер. — Значит, беседовал я с фонарным столбом. Это мне яблочный сок ударил в голову — забродил, не иначе.
Было семь утра. Миссис Терл и миссис Адамс зашли в непрогретую лавку за беконом, яйцами и молоком. Мистер Уидмер осторожно коснулся щекотливой темы:
— Скажите, вы вчера вечером никого не заметили у дома мисс Бидвелл?
— Разве там кто-то был? — удивились покупательницы.
— Мне показалось, я кого-то видел.
— Я лично никого не видела, — сказали обе.
— Это все яблоко, — пробормотал мистер Уидмер. — Чистый сидр.
Дверь хлопнула, и мистер Уидмер совсем сник. Никто ничего не видел; не иначе как это было наваждение, ведь он слишком долго примерял на себя чужую жизнь.
Улицы были еще пусты, но городок мало-помалу стряхивал сон. Багровый шар солнца занимался прямо над часами на башне суда. Мир укрылся прохладным покровом росы. Роса тронула все травинки, все кирпичи мостовой, каплями падала с вязов и кленов, с оголенных яблонь.
Мистер Уидмер медленно и осторожно перешел безлюдную улицу и остановился на тротуаре. Перед ним раскинулась лужайка мисс Бидвелл, словно необъятное зеленое море выпавшей за ночь росы. И опять у мистера Уидмера тревожно застучало сердце. Потому что среди росы отчетливо виднелись бесчисленные следы — вокруг дома, под окнами, возле кустов, у дверей. Следы на искрящейся траве, следы, которые таяли по мере того, как всходило солнце.
День тянулся медленно. У себя в лавке мистер Уидмер старался держаться поближе к окнам, но так ничего не заметил. На закате он присел под навесом и закурил.
Видно, старик ушел и больше не появится. Она не откликнулась. Я ее знаю — гордая старуха. Говорят, чем дряхлей, тем больше гордыни. Не иначе как он опять уехал на поезде. Ну почему я не спросил, как его зовут? Почему вместе с ним не постучался в дверь?
Но факт оставался фактом: не спросил, не постучался — потому и чувствовал себя виновником трагедии, которая уже не укладывалась у него в голове.
Нет, он больше не вернется. И так промучился ночь напролет у нее под окнами. Ушел, похоже, перед самым рассветом. Следы-то совсем свежие.
Восемь часов. Половина девятого. Никаких перемен. Девять. Половина десятого. Никаких перемен. Мистер Уидмер допоздна не закрывал магазин, хотя покупателей не было.
После одиннадцати он присел к окну своей квартирки на втором этаже — не то чтобы специально шпионил, но и не ложился спать.
В половине двенадцатого, когда негромко пробили часы, все тот же незнакомец прошел по улице и остановился у дома мисс Бидвелл.
«Ясное дело! — воскликнул про себя мистер Уидмер. — Боится, как бы его не увидели. Днем небось отсыпался, отсиживался в укромном месте. Что люди-то подумают? Надо же, так и кружит возле ее дома».
Мистер Уидмер прислушался.
И опять услышал все тот же голос. Как стрекот запоздалого сверчка, как последний шелест последнего дубового листа. У парадного крыльца, у черного хода, под окнами. О, завтра, когда взойдет солнце, на лужайке будет миллион неспешных следов.
А она-то слышит?
«Энн, Энн, прошу тебя, Энн!» Кажется, именно это он и твердил? «Энн, ты меня слышишь, Энн?» Разве не так молит припозднившийся гуляка?
Тут мистера Уидмера словно подбросило.
А вдруг она ничего не слышала? Кто поручится, что она не оглохла? Семьдесят лет жизни — достаточный срок, чтобы уши затянуло паутиной; кое у кого серая вата времени постепенно поглощает все звуки, обрекая человека на ватно-шерстяную тишину. Долгих тридцать лет с ней никто не разговаривал, а прохожие открывали рты только для того, чтобы поздороваться. Что, если она оглохла и лежит, всеми забытая, в холодной постели, как маленькая девочка, заигравшаяся в долгую игру, даже не подозревая, что кто-то стучится в дребезжащие окна, кличет ее из-за облупившейся двери, ступает по мягкой траве вокруг запертого дома? Возможно, это немощь, а не гордыня помешала ей ответить!
Мистер Уидмер пробрался в гостиную и потихоньку снял телефонную трубку, а сам краем глаза следил за дверью в спальню — не хотел будить жену. Услышав голос телефонистки, он попросил:
— Хелен? Соедините меня с номером семьсот двадцать девять.
— Это вы, мистер Уидмер? Поздновато звонить по этому номеру.
— Ничего страшного.
— Как знаете, только она не подойдет. Никогда не отвечает на звонки. И сама на моей памяти никому не звонила.
Раздались длинные гудки. Их было уже шесть, но все напрасно.
— Продолжайте дозваниваться, Хелен.
Пропело еще двенадцать гудков. По лицу бакалейщика струился пот. На другом конце провода сняли трубку.
— Мисс Бидвелл! — закричал мистер Уидмер, чуть не упав в обморок от облегчения, — Мисс Бидвелл? — Он понизил голос. — С вами говорит мистер Уидмер, хозяин бакалейной лавки.
Ответа не последовало. Тем не менее на другом конце провода, в доме напротив, она держала трубку. В окно ему было видно, что ее дом погружен в темноту. Она подошла к телефону на ощупь.
— Мисс Бидвелл, вы меня слышите? — спросил он.
Молчание.
— Мисс Бидвелл, у меня к вам просьба.
Щелк.
— Не могли бы вы открыть дверь и выглянул на улицу? — проговорил он.
— Она дала отбой, — сообщила Хелен. — Соединить заново?
— Нет, благодарю. — Он повесил трубку.
Ни в лучах рассвета, ни в теплый полуденный час, ни с наступлением сумерек из ее дома не донеслось ни звука. Через дорогу, в бакалейном магазинчике, стоял за прилавком мистер Уидмер, который твердил про себя: ну и дура! Что бы там между ними ни произошло — просто дура. Но все равно: еще не поздно. Пусть руки стали дряблыми и морщинистыми — это все же руки. Ее старый знакомец, проделавший далекий путь, остался, судя по виду, неприкаянным. Некоторые сознательно выбирают такую судьбу: они, как безумные, жаждут, чтобы вид за окном менялся каждую неделю, каждый месяц, каждый год, но с возрастом начинают сознавать, что всего лишь коллекционируют никчемные дороги и ненужные города, не более основательные, чем киношные декорации, и провожают глазами людей-манекенов, которые мелькают в витринах за окном медленного ночного поезда. Этот старик прожил жизнь среди тех, кому был безразличен, ведь он никогда и нигде не задерживался настолько, чтобы хоть кто-то обеспокоился, проснется ли он на рассвете или уже обратился в прах. Но вот он вспомнил «ее», и только тогда понял, что она среди них — единственная живая душа. Опоздав совсем чуть-чуть, он все же вскочил в последний вагон, сошел на нужной станции, дошагал сюда пешком и оказался у нее на лужайке, чувствуя себя последним идиотом; еще одна такая ночь — и он больше не вернется.
Это была третья ночь. Мистер Уидмер уже надумал перейти через дорогу, устроить пожар на крыльце дома мисс Бидвелл и вызвать пожарных. Тогда она точно выскочит на улицу, прямо в объятия к своему старичку, ей-богу!
Хотя… Так, стоп!
Мистер Уидмер поднял глаза к потолку. Наверху, на чердаке — разве там не найдется средства против гордыни и времени? Нет ли там, в пыли, какого-нибудь наступательного оружия, подходящего к случаю? Чего-нибудь старого, как они сами — мистер Уидмер, старик и старушка? Когда на чердаке в последний раз была уборка? Никогда.
Нет, это уж чересчур. Ему не хватит решимости!
И все же это была последняя ночь. Оружие требовалось прямо сейчас.
Минут через десять раздался голос жены:
— Том, Том! Что за грохот? С чего это тебя на чердак понесло?
Старик появился в половине двенадцатого. Остановившись неподалеку от дома, лишенного ступенек, он как будто раздумывал, что бы еще предпринять, а потом быстро шагнул вперед и посмотрел под ноги.
Мистер Уидмер, замерев у верхнего окна, шептал:
— Ну, давай, давай!
Старик нагнулся.
— Бери же! — выкрикнул мистер Уидмер.
Старик запустил руки в траву.
— Обмахни! Знаю, знаю, она вся в пыли. Но еще сгодится. Смахни пыль, играй!
Старик поднял с земли гитару, которую обнаружил при свете луны прямо посреди лужайки. Прошло немало времени, прежде чем он начал перебирать струны.
— Не тяни! — прошептал мистер Уидмер.
Прозвучал первый робкий аккорд.
— Давай! — молил мистер Уидмер. — Чего не добился голос, того добьется музыка. Вот так! Играй! Отлично, не останавливайся! — заклинал мистер Уидмер.
А сам думал: пой под окнами, пой под яблонями, пой у черного хода, пока гитарные аккорды не проберут ее до костей, пока у нее не польются слезы. Заставишь женщину плакать — считай, ты победил. Всю ее гордыню как рукой снимет, и музыка тебе в этом поможет. Пой ей песни, спой «Женевьеву», спой «Встретимся вечером в сонной стране», потом «Мы плывем по лунному заливу», потом «Длинную тропинку», припомни все старые летние песни, любые знакомые, негромкие, милые песни, пой мягко и тихо, легко перебирая струны, пой, играй и, возможно, услышишь, как в замке поворачивается ключ!
