Маркиз Сад - Занимательные истории, новеллы и фаблио
Рассказывают, что господин де Савари, старый холостяк, обиженный природой (Он был безногим калекой. (Прим. автора.), однако весьма неглупый и обходительный, собирал порой у себя на улице Деженер самое изысканное общество. И вот ему вздумалось потворствовать в своем доме процветанию проституции весьма оригинального вида. Знатные дамы и девицы, желающие под покровом строжайшей тайны и без всяких последствий вкусить утехи сладострастия, находили в его особняке необходимых компаньонов, готовых их удовлетворить. Эти мимолетные связи никогда не имели продолжения. И женщина, таким образом, срывала лишь цветы, ничуть не рискуя уколоться о шипы, что слишком часто случается, если сие регулярное занятие получает публичную огласку. Дама или незамужняя девица, повстречав на следующий день в свете мужчину, с которым виделась накануне, делает вид, что незнакома с ним, тот же в свою очередь тоже ничем не выделяет ее среди других женщин. Результат этих уловок – ни малейшей ревности в семьях, ни раздраженных отцов, ни разрыва отношений, ни заточения в монастырь – словом, ни одного из тех пагубных последствий, которые влекут за собой дела такого рода. Трудно придумать нечто более удобное. Об этом начинании опасно вспоминать в наши дни, ибо, бесспорно, следует остерегаться, что рассказ о нем в век, когда развращенность лиц обоего пола переступила все мыслимые границы, несомненно пробудит идею его воплощения в жизнь, а потому мы одновременно приводим рассказ о страшном происшествии, явившемся наказанием первооткрывателю этого предприятия.
Господин де Савари, автор и исполнитель вышеозначенного замысла, несмотря на то что был богат, ограничивался услугами только одного лакея и кухарки, чтобы не увеличивать число свидетелей распущенных нравов, царящих в его доме.
Как-то утром к нему зашел один знакомый и попросил накормить его обедом.
– Охотно, черт возьми, – отвечает господин де Савари, – и в доказательство удовольствия, которое вы мне доставляете своим посещением, я тотчас распоряжусь подать для вас лучшего вина из моего погреба.
– Минутку, – говорит приятель, как только лакею был отдан приказ, – я бы желал сам убедиться, что Ла Бри нас не надувает... Я знаю, где находятся нужные бочки. Хочу проследить за ним и понаблюдать, действительно ли он нальет из лучшей.
– Ладно, ладно, – говорит хозяин дома, умело поддерживая шутливый тон разговора, – если бы у меня были ноги, я бы и сам проводил вас; однако вы весьма обяжете меня, присмотрев, не обманывает ли нас этот плут.
Приятель выходит, спускается в погреб, выхватывает кинжал, убивает лакея, быстро поднимается в кухню, убивает кухарку на месте и, прикончив даже собаку и кошку, попавшихся ему под ноги, возвращается в комнату господина де Савари; тот из-за увечья не мог оказать сопротивление и тоже был убит, как и его прислуга. После этого безжалостный убийца совершенно хладнокровно, не испытывая ни малейших угрызений совести от содеянного, во всех деталях описывает на чистом листе оказавшейся на столе книги приемы, которыми он только что воспользовался, чтобы расправиться с обитателями дома. Ни к чему не притрагиваясь, ничего не захватив с собой, он покидает особняк, запирает двери и исчезает.
Дом господина де Савари был весьма часто посещаем, и эта кровавая разделка почти тотчас же была обнаружена. Постучались – никто не отвечает; хозяин, конечно же, не может отсутствовать; ломают двери и видят ужасающую картину. Не удовольствовавшись разглашением подробностей своего преступления, хладнокровный убийца приладил к часам, украшенным головой убитого, следующий призыв: «Взгляните сюда, дабы упорядочить вашу собственную жизнь». Сентенция эта подкреплена была еще одной надписью: «Вспомните его жизнь, и вас не удивит его смерть».
Такое событие наделало много шума. Обшарили все, что только можно было. Единственным вещественным доказательством, имевшим отношение к ужасной трагедии, явилось письмо некоей дамы, не подписанное и адресованное господину де Савари; содержание его было таково:
«Мы погибли. Муж недавно обо всем узнал. Подумайте, как это поправить. Один Папарель может образумить его. Попросите, пусть он переговорит с мужем, иначе нет никакой надежды на спасение».
Упомянутый в письме Папарель – интендант, ведавший чрезвычайными военными расходами, – был человек любезный и хорошо воспитанный. Он сознался, что порой встречался с господином де Савари, добавив, что среди сотни богатых горожан и придворных во главе с самим герцогом Вандомским, гостивших в сем доме, он был одним из тех, кто виделся с хозяином реже остальных.
Многие лица были задержаны и почти тут же отпущены на свободу. Было выяснено достаточно улик, чтобы удостовериться: своими неисчислимыми ответвлениями дело это компрометирует добрую половину отцов и мужей столичного общества и способно ославить многих весьма знатных особ. Впервые в судейских умах строгость уступила место благоразумию. Розыск убийцы был приостановлен. И гибель сего несчастного, безусловно слишком провинившегося, чтобы вызвать сожаление у людей честных, так и не нашла отмщения. Но если потеря эта осталась почти незамеченной добродетелью, порок, надо полагать, еще долго скорбел о такой утрате. Помимо веселой компании, собиравшей душистые мирты в садах сластолюбивого эпикурейца, очаровательные жрицы Венеры, каждодневно являвшиеся сюда, дабы воскурить фимиам на алтарях любви, должно быть, также не раз оплакивали разрушение их храма.
Вот так все уладилось и устроилось. Философ, читая это повествование, наверное, сказал бы: если из тысячи человек, коих могла коснуться сия авантюра, пятьсот оказались довольны, а пятьсот других – огорчены, то воздействие ее следует считать нейтральным. Но если, как ни прискорбно, подсчет выявляет восемьсот пострадавших, лишившихся радостей по причине этого злодейства, против всего лишь двухсот, считающих себя в выигрыше, то в таком случае господин де Савари действовал скорее во благо, нежели во вред, и единственно виновным во всем был тот, кто принес его в жертву собственному злонравию. Итак, оставляю выбор решения за вами и тороплюсь перейти к иному сюжету.
Застрявший епископ
Представления некоторых благочестивых особ о ругательствах порой бывают довольно странными. Они воображают, будто определенные буквы алфавита, расположенные в том или ином порядке, могут в одном из сочетаний безмерно нравиться Всевышнему, а взятые в другом – жестоко его оскорблять. Это несомненно один из самых нелепых предрассудков, смущающих умы богомольных граждан.
К числу лиц, совестившихся произносить иные слова, начинающиеся на «б» или на «е», относился и прежний епископ из Мирпуа, прослывший святым в начале нашего века. Как-то раз он поехал навестить епископа из Памье, и карета его увязла в грязи на безобразных дорогах, соединяющих эти города, напрасны были все попытки выбраться: лошади не подчинялись.
– Монсеньор, – не выдержал наконец выведенный из себя кучер, – в вашем присутствии мои лошади не тронутся.
– Отчего же? – поинтересовался епископ.
– Оттого, что мне непременно нужно выругаться, а ваше преосвященство – противник этого. А между тем, ежели вы не пожелаете мне это разрешить, мы здесь заночуем.
– Ну хорошо, – соглашается смиренный епископ, осеняя себя крестом, – бранитесь, дитя мое, но самую малость.
Кучер произносит ругательство – лошади дергают, монсеньор влезает в карету и благополучно прибывает к месту назначения.
Привидение
Менее всего на свете философы склонны верить в привидения. Между тем необыкновенный случай, о котором я намерен рассказать, подкрепленный свидетельствами многих очевидцев и отмеченный в почтенных архивах, по документальности и подлинности своей вполне заслуживает доверия и, несмотря на скепсис наших стоиков, убеждает, что, если даже не все истории о привидениях правдивы, в них, по крайней мере, заключено нечто необычайное.
Госпожа Даллеман была важной персоной, известной во всем Париже. Неунывающая, открытая, бесхитростная и благовоспитанная, дама эта более двадцати лет, еще с тех пор как овдовела, сожительствовала с неким Мену, занимавшимся посредничеством и комиссией и жившим неподалеку от Сен-Жан-ан-Грев. Однажды, когда госпожа Даллеман обедала в гостях у госпожи Дюплас, дамы ее круга и склада, в разгар партии, начавшейся после выхода из-за стола, лакей попросил госпожу Даллеман пройти в соседнюю комнату, ввиду того что одно знакомое ей лицо настойчиво добивается разговора с ней о каком-то неотложном и важном деле. Госпожа Даллеман передает посетителю, чтобы тот подождал, поскольку она не желает прерывать партию. Лакей, однако, скоро возвращается, выказывая такое упорство, что хозяйка дома сама торопит госпожу Даллеман пойти узнать, чего от нее хотят. Та выходит и видит Мену.
