Чарльз Диккенс - Как попасть в общество

Двенадцать с лишним тысяч фунтов — вот сколько Фарш выиграл по этому билету! У него было полбилета, а весь билет выиграл двадцать пять тысяч. Первое, что он сделал, — вызвался биться с Диким Индейцем за пятьсот фунтов; ему чтобы биться отравленной штопальной иглой, а Индейцу — дубинкой; да только на Индейца никто таких денег не поставил. Тем дело и кончилось.

Целую неделю он был не в себе. Если бы его в таком состоянии посадить на шарманку, хоть на две минуты, он, думается, лопнул бы. Но мы его к шарманке не допускали, а когда мистер Фарш опомнился, он нас всех щедро оделил. Потом послал за одним своим знакомым — очень приличный молодой человек, служил подручным шулера в игорном доме, и воспитание получил тонкое. Отец у него имел хорошую должность при конюшнях, да не повезло по коммерческой части — перекрасил старую серую лошадь в гнедую и продал за породистого рысака. Мистер Фарш и говорит этому молодому человеку (он себя называл Норманди, но это он врал):

— Норманди, я хочу попасть в Общество. Пойдешь со мной?

Норманди спрашивает:

— Если я вас правильно понял, мистер Фарш, все расходы по переезду вы берете на себя?

— Вот именно, — говорит мистер Фарш. — И насчет карманных денег тоже не беспокойся.

Молодой человек поставил мистера Фарша на стул, пожал ему руку и отвечает стихами, а у самого на глазах слезы:

Вот и лодка у причала,Скоро в море кораблю.Я нимало не печалюсь —Еду с тем, кого люблю!

Наняли они карету с четверкой серых в шелковых попонах и — прямо в Общество. Сняли квартиру на Пэлл-Мэлл и начали прожигать жизнь.

А на следующую осень, во время Варфоломеевской ярмарки, он прислал мне приглашение со слугой, да таким нарядным — в белых плисовых штанах и в сапогах с отворотами. Я почистился и пошел на Пэлл-Мэлл. Джентльмены как раз пообедали и сидели за вином. Смотрю — у мистера Фарша глаза что-то уж совсем стеклянные… Их было трое. Я и третьего хорошо знал. Он раньше выступал в зверинце, играл в оркестре на кларнете, — и прескверно играл, — в белой римской тунике, а на голове вроде митры, обтянутой леопардовой шкурой.

Этот третий сделал вид, будто меня не знает, а Фарш сказал: «Джентльмены, это мой старый друг». Норманди поглядел в монокль и говорит: «Рад вас видеть, Мэгсмен», — только я этому не поверил. Для мистера Фарша, чтобы ему удобней сидеть за столом, было сделано возвышение (наподобие трона Георга Четвертого у меня на афише), но по всему было видно, что он там не король. Всем заправляли его приятели. Одеты они были прямо как картинки. А вина — разливанное море, всяких сортов. Я ни одной бутылки не обидел; сперва отведал каждого порознь (чтоб было чем похвастать), потом смешал все вместе, а дальше уж стал смешивать по два. В общем, приятно провел вечер, хотя немного хватил лишнее. Наконец вижу, что пора и честь знать. Встаю и говорю:

— Мистер Фарш, даже лучшим друзьям приходит пора расставаться. Премного вам благодарен за щедрое угощение. Позвольте выпить за ваше здоровье красненького и распрощаться.

Мистер Фарш говорит:

— Вынь-ка меня из кресла, Мэгсмен, и снеси по лестнице — я тебя провожу.

Я сперва и слышать не хотел, но он заладил свое; ну, я его поднял с трона. От него сильно пахло мадерой; мне все казалось, пока я его нес по лестнице, точно я несу полную бутыль с вином, а пробка на бутыли нельзя сказать чтобы красивая и очень уж велика.

Поставил я его внизу на коврик, а он меня не отпускает. Вцепился мне в воротник и шепчет:

— Мэгсмен, плохо мне живется.

— Чем же плохо, мистер Фарш?

— Они меня обижают. Никакой благодарности не вижу. Не закажу вдоволь шампанского — сажают меня на камин. Не даю денег — запирают в буфет.

— А вы бы прогнали их, мистер Фарш.

— Нельзя. Я с ними вместе вращаюсь в Обществе. Что скажет Общество?

— А вы бы выбрались из Общества, — говорю.

— Не могу. Тебе этого не понять. Раз уж попал в Общество, обратно хода нет.

— Тогда, не во гнев вам будь сказано, мистер Фарш, — говорю я и качаю головой, — нечего вам было и попадать туда.

Тут и мистер Фарш закачал своей умной головой и даже хлопнул по ней несколько раз, да с такой злостью, какой я от него не ждал. Потом говорит:

— Ты хороший малый, но этого тебе не понять. Спокойной ночи, Мэгсмен, ступай. Сейчас маленький человечек три раза обойдет зрителей и удалится за занавес. — А потом помню только, как он на карачках полез по ступенькам, в полном беспамятстве. Они ему и трезвому были бы слишком круты, но он непременно хотел сам.

Немного спустя прочел я в газете, что мистера Фарша представили ко двору. Так и было напечатано: «Все, конечно, помнят (я заметил, газеты всегда уверяют, что все помнят такое, чего никто не помнит) мистера Фарша, миниатюрного джентльмена, который привлек общее внимание своей блестящей удачей в последней Государственной Лотерее». Ну, говорю я себе, вот она — жизнь! Ведь все у него так и вышло, как на афише. Удивил-таки Георга Четвертого!

(По такому случаю я заказал новую афишу: он держит в руке мешок золота и подает его Георгу Четвертому, а сам в парике, при шпаге, в туфлях с пряжками — все как положено — и Важная Дама в Страусовых Перьях тут же в него влюбляется.)

Тут я как раз снял дом, про который вы спрашиваете, мистер… не имею чести знать имени… и больше года показывал в нем «Забавы и развлечения Мэгсмена» — когда одно, когда другое, но все афиши были у меня выставлены постоянно. И вот однажды, когда публика уже разошлась — да и публики-то было мало, дождь лил как из ведра, — я курил трубочку в задней комнате, наверху, а со мной был Безрукий. Я его ангажировал на месяц, да только сборов он не делал. Вдруг слышу — стучат с улицы. «Кто бы это мог быть?» — спрашиваю Безрукого. А он потирает лоб ногой и отвечает: «Понятия не имею, мистер Мэгсмен». И верно: ни о чем он не имел понятия, — очень скучный был человек.

А на улице все стучат. Пришлось отложить трубку, взять свечу и спуститься открыть дверь. Выглянул — никого. Только чувствую, кто-то прошмыгнул у меня между ног — и прямо в дом. Да ведь это мистер Фарш!

— Мэгсмен, — говорит он мне, — возьмешь меня на прежних условиях? Если по рукам, так и скажи. Я, конечно, ничего не понял, но отвечаю:

— По рукам, сэр.

— Значит, по рукам, решено и подписано, — говорит он. — Поужинать у тебя найдется?

А я еще помнил, какие игристые заграничные вина распивал тогда у него на Пэлл-Мэлл; и мне, конечно, стыдно предлагать ему холодные соеиски и джин с водой. Но он и тому и другому оказал честь. Вместо стола мы ему поставили стул, а сел он на скамеечку, как бывало прежде. Но только я все еще никак не пойму, в чем дело.

А он сперва управился с сосисками (говяжьи, и думаю, что там было не меньше двух фунтов с четвертью), и тогда только его мудрость проступила наружу, все равно как испарина.

— Мэгсмен, — говорит, — погляди на меня. Перед тобой человек, который побывал в Обществе, а теперь оттуда выбыл.

— Вот оно что! Выбыли! Как же вам удалось, сэр?

— Расторговался! — говорит он. И до чего же мудро при этом смотрит!

— Друг мой Мэгсмен, я хочу поделиться с тобой споим открытием. Ценное открытие! Оно мне стоило двенадцать с половиной тысяч фунтов. Дело вот в чем: человек не столько попадает в Общество, сколько попадается.

Я, признаться, не очень разобрался, однако, киваю, как будто все понял.

— Ваша правда, — говорю, — ваша правда, мистер Фарш.

— Мэгсмен, — говорит он, а сам щиплет меня за ногу, — вот и я попался. На все свое состояние, до последнего пенни.

Я чувствую, что бледнею; вообще-то я за словом в карман не лезу, а тут едва вымолвил:

— А где же Норманди?

— Сбежал. И прихватил столовое серебро, — говорит мистер Фарш.

— А другой? — Это я спросил про того, который когда-то носил епископскую митру.

— Сбежал. И прихватил драгоценности, — отвечает мистер Фарш.

Тут я сел и смотрю на него, а он встал и смотрит на меня.

— Мэгсмен, — говорит он, и что дальше говорит, то все мудрее, — ведь Общество-то сплошь состоит из Лилипутов. При Сент-Джеймском дворе все занимаются моим старым ремеслом — все по три раза обходят зрителей, при всех орденах и прочей бутафории. И всюду звонят в колокольчик, а домики — одна декорация. Блюдце у них так и ходит по кругу. Знаешь, Мэгсмен, блюдце-то, оказывается, всесветное учреждение!

Ну, я вижу, что несчастья его ожесточили, и, конечно, сочувствую.

— А что касается Толстых Женщин, — говорит он, да как стукнется изо всей силы лбом об стену, — их в Обществе сколько угодно, только похуже. Та, первая, просто дура была и вкуса не имела; сама же себя и наказала: получила Индейца! — Тут он опять стукается головой об стену. — А эти, Мэгсмен, эти все корыстные. Накупи кашмировых шалей, накупи браслетов, разных там вееров и прочего, разложи у себя в комнатах и дай знать, что ты не скупишься на подарки, если кто зайдет полюбоваться. Все Толстые Женщины, которых не показывают за деньги, сбегутся к тебе со всех сторон, кто бы ты ни был. Они тебе все сердце просверлят, Мэгсмен, как шумовку. А когда с тебя уже нечего взять, они над тобой же посмеются и бросят; бросят тебя на съедение хищным птицам, точно какого-нибудь Дикого Осла Прерий — потому что ты осел и есть! — Тут он так ударился головой об стену, что упал замертво.