Вадим Шефнер - Тихая просьба
– Дяденька, оставьте мало-мало покурить, – вежливо попросил я. – Целый день не курил!
– Ну и дети же пошли! – с соболезнующим презрением произнес незнакомец, чиркнув по мне неспокойными глазами. – Я в твои молодые годы давно уже по ширме честно работал, а ты окурки просишь! – И он бросил недокуренную папиросу на песок и наступил на нее красноватым ботинком. Потом вынул из кармана пачку дорогих папирос «Аллегро», раскрыл ее и молча протянул мне.
Я робко взял толстую папиросу.
– Бери, бери еще пару. Мне папирос не жалко, мне тебя жалко.
– Спасибо большое, дяденька, – сказал я, беря еще две папиросы.
– Что там за шухер на бану? – негромко и небрежно спросил он, мотнув головой в сторону станции.
– У нэпмана портмоне сперли, вот и разоряется, – почтительно ответил я.
– Чудеса божьи! – усмехнулся незнакомец. Потом легко встал и легкой походкой пошел в сторону, противоположную станции, в городок.
Я стоял с папиросами в руке, ошеломленный щедрым даром.
И вдруг ко мне подошел какой-то человек. До этого он как-то понуро и незаметно сидел через скамейку от моего доброго незнакомца. А теперь он подошел ко мне и очень тихо сказал:
– Мальчик, тебе, быть может, странной покажется моя просьба… дай мне, пожалуйста, одну папиросу.
Я удивленно уставился на него и успел заметить, что это высокий пожилой человек. На нем был поношенный, но чистый костюм из черного сукна. «Наверно, еще от царского режима», – подумал я. Лицо у него было длиннoе, на нем неприятно резко выделялись губы, ярко-алые и блестящие, будто тронутые лаком. Каэалось, он их красит, хоть в то же время видно было, что коcметика здесь ни при чем. Шея его, несмотря на погоду, была обмотана серым шелковым шарфиком.
– Мальчик, я прошу тебя, – тихо повторил он.
Я стоял, прижимая руку с папиросами к курточке, – не от жадности, а от смущения. Никто никогда так со мной не разговаривал, никто не называл меня мальчиком, а всегда шкетом, пацаном, огольцом или «эйты». Наконец я понял, чего от меня хотят, и протянул этому человеку руку с папиросами.
– Берите, дяденька.
– Мне нужна только одна, – сказал он. – Только одна. Большое спасибо, мальчик.
Я торопливо пошел к станции и сразу же увидел Ваську Крота. Он стоял и глазел на расписание. Заметив меня, он принял деловой вид и строго спросил:
– Много набрал?
– Кое-чего набрал, – ответил я. – А один дяденька мне три папиросы дал. Дорогие, «Аллегро».
– Дуракам счастье, – пробурчал Васька. – Покажи.
– Вот они, – сказал я, вытаскивая папиросы из кармана.
– Тут только две, а не три. На одну ты соврал.
– Одну я старику отдал одному тут. Он просил очень.
– Вот еще новую моду завел – раздавать папиросы! Ты должен не о каких-то там стариках думать, а о своих ребятах! Я хожу, собираю чинарики, стараюсь, а тебе какой-то фравер ни за что папиросы дорогие дает, а ты их старикам разбазариваешь, я хожу, стараюсь, а тебе все равно, ты старикам раздаешь… – И он заныл, забубнил, завел шарманку. Такой уж это был человек.
– Пойдем к Люсе, – прервал я его. – Люся нам поесть даст чего-нибудь.
Мы покинули станцию, миновали пристанционные строения и вошли в глухую улочку, которая упиралась в забор.
Подойдя к тому месту, где в заборе не хватало двух досок, мы заглянули в сад. Люся сидела в деревянной беседочке перед столиком, на котором стояла кружка, – девчонку все пичкали толокном. Люся глядела на чашку и негромко, но с выражением пела:
Черные розы, эмблему печали,При встрече последней ты мне принес.Сколько предчувствий! Мы оба молчали,Плакать хотелось, но не было слез.
Она знала множество всяких романсов – наслышалась от тетки.
– Люся, Люся – негромко окликнули мы ее, и она подбежала к забору.
– Много чинариков набрали, мальчики? – таинственным шепотом осведомилась она. Это была девочка способная, она быстро осваивала нашу терминологию.
– Не фартит сегодня, – угрюмо ответил Васька. – День невезучий.
– А у живых стреляли? – тем же шепотом спросила Люся.
– Вот он, Чухна, стрелял. Какой-то фрайер ему хороших папирос дал, а он, дурак, старикам стал раздавать. А я…
– «А я, а я…» – передразнил я его. – Пристал ты, Крот поганый, из-за одной папироски как банный лист!
– Не надо ссориться, мальчики, – ласково сказала Люся. – Какая жалость, что папа не курит, а то бы я для вас папиросы таскала! Но я вам сейчас хлеба с вареньем принесу, только бы тетя Муза не узнала.
Она неслышно побежала к дому, мы смотрели, как ее алое платьице мелькает среди желтеющей зелени сада.
– Если б все девчонки такими были, тогда еще можно бы на свете было жить, – мрачно сказал Васька Крот. – Только таких почти и нет.
– Вот, мальчики, кушайте, – затараторила Люся, прибежав с хлебом, густо намазанным вареньем. – Я вам ужасно завидую, мальчики! У вас ведь школа при детском доме есть, скоро вы опять учиться начнете, а меня опять тетя в школу не пустит. К нам из уоно комиссия приходила тетю уговаривать, а тетя все говорит, что девочка должна иметь домашнее воспитание.
– А чего хорошего в школе, – угрюмо возразил Васька Крот. – Сиди да учись как дурак. Вот весной мы с Чухной в Крым деранем – это тебе не школа!
– Я бы тоже с вами, мальчики, куда-нибудь убежала, – задумчиво сказала Люся. – Только вы ведь на поезде убежите, а мне поезда и так ужасно надоели. Шумят и шумят все время, гудят и гудят… Я бы туда убежала, где никаких поездов нет – только пароходы и лошади.
– Таких местов на земле нет, чтобы поездов не было, – строго сказал Васька. Он беспризорничал с раннего детства, и вся его жизнь протекала возле станций, вокзалов и привокзальных толкучек.
– Вот опять поезд гудит! – обиженно протянула Люся. – Совсем нет покоя.
– Идем, – сказал мне Васька. – Это семьдесят третий идет. Придется нам около него бычков пособирать, раз ты папиросы старикам раздаешь.
– Это не семьдесят третий, это вертушка идет, – вмешалась Люся.
– Какая такая вертушка? – удивился я. – Сама ты вертушка.
– Это такой товарный, – нисколько не обижаясь, пояснила Люся. – Он по расписанию ходит, как пассажирский, – вот и называется вертушка. Он проходом через нашу станцию идет. А семьдесят третий через десять минут будет.
– Все равно надо идти, – грубо сказал Васька, слизывая с пальцев варенье. – Прогораем мы из-за стариков.
– До свиданья, мальчики, приходите! – Люся взбежала на маленький пригорок возле беседки, где были качели, и, мелькнув алым платьем, взметнулась ввысь, легкая, как огонек. Уже отойдя от забора, откуда-то сверху, с неба услышали мы, как она веселым голосом напевает:
Вся моя жизнь, покрытая позором, –Вечный укор для сердца моего.
Когда мы подошла к станции, мы увидели, что товарный поезд стоит.
– Всегда врут девчонки, – сказал Крот. – Уж я-то думал – Люська эта не врет, а и она врет. Сказала, что товарняк этот проходом идет, а он останавливается!
– Там народ у паровоза, гляди! – крикнул я. – Случилось что-то! Похряли туда!
Мы побежали вдоль поезда, мимо открытых платформ с крупным баллаcтировочным песком. У паровоза шумела толпа. И откуда столько людей набежало!
– Что там такое? – спросил я какого-то мальчишку моих лет.
– Старик под поезд самостоятельно кинулся, – торопливo c какой-то радостной готовностью выкрикнул мальчишка. – Я сам видел, ей-богу видел!
– Ври больше – возразил недоверчивый Крот. – Фигу с маслом ты видел.
– Ей-богу видел, своими двумя глазами видел, – обиделся мальчишка. – Я вижу – поезд подходит, а старик вдруг из садика выбежал и шарф на шее начал разматывaть. Быстро-быстро разматывает, потом прямо под колеса сиганул. Машинист сразу как затормозит…
– Идем домой, – сказал мне Васька. – Не будет нам удачи, раз тут старики под поезд сыплются.
Я знал, что Крот не может видеть крови и бледнеет даже при виде царапины. Но и мне не хотелось оставаться здесь и смотреть на то, что случилось. И вот мы пошли обратно в детдом. И опять мысли у меня шли вразнобой – как всегда, когда прыгаешь со шпалы на шпалу. Я думал об окурках, о ребятах из крысятника, о Люсе, о старике с шарфом.
– А ведь это мой старик под поезд кинулся, – тихо сказал я Ваське. – Я сразу догадался.
– Что значит «твой» старик? Ты что, откупил его, что ли? – сердито проговорил Васька Крот.
– Это тот старик, которому я папиросу дал, – ответил я.
– Отвяжись ты от меня со своим стариком! – крикнул Васька. – Надоело мне все! И ни в какой Крым не побегу! Сам убегай, дурак! А я учиться буду – вот и все! И школу кончу, и в вуз пойду, и буду агрономом! И буду работать там, где нет никаких поездов!..
– Чего это тебя так забрало? – удивился я. – Я ж ничего такого…
Весь остаток пути мы прошли молча. Пртом свернули с полотна и под кустом стали сортировать окурки и ссыпать махорку из «бычков» в жестяную баночку от монпансье. И тут Васька вдруг сказал:
