Халиль Джебран Джебран - Сломанные крылья
Впечатлительный, полный чувств юноша, которому недостает опыта, - несчастнейшее из созданий пред ликом солнца. Он разрывается душою между двумя могучими силами: одна из них, тайная, уносит его за облака, открывая в тумане грез прелести сущего, другая же, явная, привязывает к земле и, засыпав глаза прахом, оставляет испуганно блуждать в непроглядном мраке.
Руки грусти - сильные, хотя и шелковые на ощупь, -стискивают сердце, мучая его одиночеством. Одиночество - такой же спутник грусти, как и сподвижник любого порыва духа. Душа юноши, страдающего от одиночества и подвластного приступам грусти, подобна белой, только что распустившейся лилии, которая вздрагивает от малейшего дуновения зефира, открывает сердце лучам зари и складывает лепестки при появлении призраков вечера. И если у юноши нет развлечений, занимающих его ум, и нет друзей, с которыми он мог бы поделиться своими чувствами, жизнь становится для него тесной тюрьмой, где взор схватывает лишь сети пауков, свешивающиеся со стен, а слух - жужжание насекомых, снующих но углам.
Что же касается грусти, которая владела мной в юности, то ее вызывала не нужда в развлечениях, которых у меня было достаточно, и не потребность в друзьях, которых я находил повсюду, - она была симптомом естественного недуга души, который вызвал во мне любовь к одиночеству и уединению, подавил тягу к развлечениям и забавам и сорвал с плеч крылья молодости; в жизни своей я уподобился горному озеру, которое в грустном спокойствии отражает образы призраков, переливы облаков и тени ветвей, но не находит выхода, чтобы звонким ручьем ринуться к морю.
Такова была моя жизнь, пока мне не исполнилось восемнадцать лет. И вот тогда я как бы поднялся на горный пик, в задумчивости взглянув на мир, и взору моему открылись пути людей, нивы их чаяний, кручи забот, пещеры законов и традиций.
В том году я был рожден заново, ибо жизнь человека, который не был зачат грустью, рожден отчаянием и положен любовью в колыбель грез, подобна белой, пустой странице в книге бытия.
В том году я почувствовал, что небесные ангелы смотрят на меня из-под ресниц прекрасной женщины, и увидел, как демоны ада бушуют и пляшут в груди преступника. Тот, кто не сталкивался с ангелами и демонами на почве жизненных превратностей, навсегда останется бесчувственным невеждой.
Рука судьбы
Весной этого удивительного года я был в Бейруте. Стоял апрель. В садах города зеленели травы и распускались цветы, как тайны, что земля открывает небу. Миндальные и яблоневые деревья в белых благоуханных одеждах стояли среди домов, как гурии в блестящих нарядах, избранные природой в невесты и жены поэтам и мечтателям.
Весна красива везде, но в Сирии она - прекрасна... Весна -дух неведомого бога - обходит землю быстро, но в Сирии замедляет шаги и, оборачиваясь назад, беседует с духами царей и пророков, витающими в пространстве, напевает в лад с ручьями Иудеи бессмертные гимны Соломона, повторяет с кедрами Ливана гимны былой славы.
Бейрут весной милее, чем в иные времена года. Нет грязи, которую приносит зима, как нет и летней пыли, а без дождей и жары он - как молодая красавица, что, искупавшись в ручье, вышла на берег обсушить свое тело в лучах солнца.
В один из таких дней, полных пьянящего дыхания и ласковых улыбок апреля, я отправился навестить друга, который жил за городом, вдали от людских сборищ.
И вот когда мы вели разговор, поверяя друг другу свои чаяния и надежды, к нему явился еще один гость. То был почтенный старец лет шестидесяти пяти; в простой одежде, с изборожденным морщинами лицом, он держался с большим достоинством. Я почтительно встал, но не успел в знак приветствия пожать его руку, как друг мой сказал: «Уважаемый Фарис-эфенди Караме». А затем в лестных словах представил меня. Взгляд старика оживился; потирая кончиками пальцев высокий лоб, обрамленный белоснежными прядями, он, казалось, искал в памяти нечто, давно утраченное; потом, приветливо улыбнувшись, шагнул мне навстречу.
- Ты - сын любимого старого друга, что был спутником моей юности, - сказал он. - Рад видеть тебя - нет большего счастья, чем встретить отца в лице его сына.
Тронутый его словами, я сразу же почувствовал к нему симпатию. В нем было нечто такое, что внушало чувство покоя так инстинкт влечет птицу к ее гнезду, когда приближается буря. Мы сели, и он повел рассказ о времени, когда был дружен с моим отцом, вспоминая дни юности, что давно уже прошли, и вечность, окутав их саваном в его сердце, похоронила в груди. Старики возвращаются мыслью к событиям минувшего, как странник, истосковавшийся по родине, - к дому своих предков, и любят говорить о них, как поэт - читать лучшую из своих касыд. Они живут душой в закоулках прошлого, ибо настоящее проходит мимо, не обращая на них внимания, а будущее предстает перед их взором, окутанное туманом смерти и мраком могилы.
В рассказах и воспоминаниях незаметно пробежал час, как тень ветвей по зеленой траве. Фарис Караме собрался уходить. Прощаясь, он пожал мне руку и обнял за плечи.
- Вот уже двадцать лет, как я не видел твоего отца, - сказал он. - Восполни же столь долгую разлуку - будь частым гостем в моем доме.
Я благодарно поклонился, обещая выполнить то, что надлежит сделать сыну для друга его отца.
С уходом Фариса Караме я принялся расспрашивать о нем моего друга, и он с опаской сказал:
- Нет такого человека в Бейруте, кого богатство сделало бы столь добродетельным, а добродетель - столь богатым. Одним из немногих он, придя в этот мир, покинет его, не причинив никому обиды. Однако такие люди почти всегда несчастны, ибо, не умея хитрить, они лишены защиты от козней и коварства людей...У Фариса Караме - единственная дочь, которая живет вместе с ним в роскошном загородном доме. Девушка столь же открыта душой, как и отец, и мало кто из женщин сравнится с ней красотой и изяществом. Но и она будет несчастна - огромное богатство отца поставило ее сейчас на край мрачной и страшной бездны.
При этих словах скорбь и сожаление отразились на лице моего друга.
- Фарис Караме, - продолжал он, - благородный и честный старик, но бесхарактерность сделала его слепым и глухим перед хитростями лицемеров и интригами корыстолюбцев. Дочь же, как ни умна она и как ни возвышена духом, во всем подчиняется его переменчивым желаниям. Такова тайна в жизни отца и дочери, и ее разгадал человек, соединяющий в себе алчность с лицемерием и злобу с хитростью. Это - архиепископ; прикрываясь словами Евангелия, он выдает свои пороки за добродетели; это - духовный владыка в стране религий и сект, и души людские трепещут перед ним, а спины - гнутся, как выи животных под ножом мясника. У него есть племянник, в душе которого распущенность и порочность сплелись так, как змеи и скорпионы — на стенах пещер и в водах болот. Недалек тот день, когда архиепископ, облаченный в ризы, встанет перед сыном своего брата и дочерью Фариса Караме и своей грешной рукой поднимет над их головами брачный венец, связав цепями таинства и заклинания чистое тело с гниющим трупом, соединив властью порочного закона небесный дух с тленным существом, вложив сердце дня в грудь ночи. Это все, что я могу рассказать тебе о Фарисе Караме и его дочери. Не расспрашивай меня больше об этом, ибо вспоминать о несчастье - значит приближать его, как вспоминать о смерти - значит приближать смерть.
Мой друг отвернулся к окну и окинул взглядом пространство, как будто искал разгадку тайн дней и ночей среди частиц эфира.
- Как и обещал, завтра же навещу Фариса Караме, - сказал я. -Приятно, что он сохранил столько воспоминаний о времени, когда был дружен с моим отцом.
Мой друг изменился в лице, как будто мои простые слова внушили ему некую страшную мысль, и долго - с жалостью, состраданием и страхом - смотрел мне в глаза. То был взгляд пророка, читавшего в глубинах людских душ неведомое самим душам. Губы его слегка вздрогнули, но он ничего не сказал. В замешательстве я шагнул к двери и, обернувшись, заметил, что его глаза следят за мною с тем же странным выражением. То, о чем он думал в эти минуты, я постиг позже, когда воспарил духом из мира количеств и мер в ангельские сферы, где сердца разговаривают взглядами, а души ширятся от взаимной приязни.
У врат храма
Через несколько дней, когда мне наскучило одиночество, а глаза устали от чтения пустых книг, я взял экипаж и велел отвезти себя к дому Фариса Караме. Близ сосновой рощи - излюбленного места прогулок жителей Бейрута - кучер свернул с дороги, пустив лошадей рысью по тенистой ивовой аллее, окаймленной колышущимися травами, виноградниками и апрельскими цветами, улыбающимися своими яхонтовыми, золотистыми и изумрудными устами.
Через минуту экипаж остановился перед воротами уединенного дома, окруженного просторным садом, благоухающим розами и жасмином, с изгородью из колючего кустарника.
