Кальман Миксат - Странный брак
В ту пору должность уездного начальника занимал барон Иштван Дёри. В тот самый момент, когда в корчме принялись жарить цыплят, он сидел на террасе своего замка и беседовал с представителями села Бенье — старостой Мартоном Жомбеком, присяжными Габором Коппанто и Михаем Сабо, которые стояли перед ним, почтительно сняв шляпы.
Иштван Дёри был человек преклонных лет и имел довольно странную внешность: большой живот и маленькая голова на сухой, тонкой шее делали его похожим на скрипку. Никто и не поверил бы, что Дёри был когда-то военным. Между тем он почти всю жизнь прослужил в армии, и на совести у него было немало грехов; служил он не только нашему императору, его величеству Францу,[4] но и другим правителям, в других государствах. Он посетил многие страны, плавал по разным морям, но нигде не оставил по себе доброй памяти. Побывал он даже у сарацин. Старый камердинер Дёри рассказывал, что однажды его хозяина едва не съели дикари. Вполне возможно, что именно так и было, они успели общипать его (в Оласрёске он вернулся совсем лысым). Почему дикари не съели Дёри, бог ведает, — по крайней мере, не сидел бы сейчас на нашей шее;
Словом, Дёри разбогател за счет народа. В упомянутый час он находился на террасе и слушал прибывших к нему с докладом властей села Бенье. Сообщили они и о том, что вино с общинных виноградников, принадлежащих селу, они продали. Понаехали купцы из Бестерцебани и скупили из общественных погребов все запасы вина, скопившиеся за последние десять лет. Изрядное количество звонкого волота отвалили они за жидкое золото — вино. Нынче самое подходящее время продавать токайское. Ведь в этом году сменился в Константинополе султан, рассказывал барону староста, а новый султан сразу берет себе в жены триста девушек. Этакий распутник! Вот и празднуют триста свадеб подряд, и вина требуется немало.
— Ты спятил, Жомбек, — со смехом заметил барон. — Турки не пьют вина.
— Не верьте им, ваша милость.
— Сколько же заплатили за вино скупщики?
— Да за все разом — две тысячи форинтов отвалили.
— Бре-ке-ке! — воскликнул барон. Это восклицание означало в его устах высшую степень удивления. Даже лягушек обобрал Дёри, позаимствовав у них кваканье. — И куда же вы дели такую уйму денег?
— Да в надежном месте спрятали.
— Не лучше ли было положить их в кассу комитатского управления? — возмутился уездный начальник. — Там их хранили бы в несгораемом шкафу!
Тут заговорил Габор Коппанто, которого староста Жомбек незаметно подтолкнул локтем:
— Мы так считаем, ваше высокоблагородие: если казна что-нибудь проглотит, то уж не выплюнет.
— Как ты осмеливаешься так отзываться о комитатских властях, — прикрикнул на него барон. — Глупо вы сделали! Вы же знаете, что в Бенье полно воров. Да таких, что они даже у библейской старушки готовы выкрасть последнюю каплю священного масла из ее бездонного сосуда. Только старая Сибилла была достаточно умна и держала свой кувшин с маслом не в Бенье. Впрочем, и окрестности не лучше! Рыщет там разбойник Яношик с одиннадцатью молодцами. Ему все известно. На прошлой неделе Яношик велел через своего человека передать моему куму Анталу Докушу, чтоб тот послал ему два куска сала и новые сапоги. Сало-то Докуш послал, а насчет сапог велел сказать, что новых у него нет. Тогда Яношик передал Докушу: пусть он голову ему не морочит, ведь новые сапоги лежат-де у него в спальне на диване. Так оно и оказалось: в полдень принес их из Уйхея цыган-письмоносец вместе с жестяным ящиком для писем, а слуга Докуша, ничего не сказав барину, положил сапоги на диван. Посудите сами, можно ли в наше время держать деньги дома?
— Мы-то свои денежки хорошо охраняем, — стоял на своем староста, поправляя гребенку, придерживавшую его волосы. — Днем и ночью караулит стража в сельской управе: один часовой внутри, другой снаружи.
Двое крестьян тоже подтвердили, что стража, вооруженная железными вилами, действительно стоит и в помещении и снаружи.
Но барон не сдавался и на самые веские их аргументы находил еще более веские возражения.
— Это ничего не значит! Поняли? Часовой тоже человек: его можно уговорить, можно подпоить, женщину подослать, чтоб обольстила его сердце. А уж если овладели сердцем, тут и совесть не устоит!
Мартон Жомбек продолжал загадочно ухмыляться.
— Мы и об этом подумали.
— Каким образом? — удивился Иштван Дёри.
— Гм, — отозвался староста и оглянулся, не подслушивает ли кто чужой, а затем хитро подмигнул одним глазом. — Так ведь деньги-то лежат совсем не там, где стоит стража, а в другом месте.
Расхохотался барон над этой мужицкой хитростью и отпустил сельских представителей с миром. В это самое время мимо имения барона проходил гайдук Дюри. Барон Дёри очень любил поболтать и был весьма любопытен, поэтому он тут же вступил с гайдуком в беседу.
— Какие на селе новости, братец? Где был, что видел?
— Видел двух студентов в корчме, ловят во дворе цыплят.
— Цыплят? Не сырыми ли они собираются их есть?
— Хозяйка корчмы разрешила поймать цыплят, пообещала их зажарить. Студенты голодны, как волки, а между прочим — из господ. Один даже граф.
— Бре-ке-ке! — с живостью откликнулся барон. — Не знаешь, как их зовут?
— Нет, не знаю.
— Ну тогда беги в корчму и тащи их ко мне обедать. Бренные останки цыплят уже плавали в кипящем жире, который сердито шипел, пузырился и брызгал, когда в корчму вошел гайдук и передал студентам, что его высокоблагородие барон Дёри приветствует их и приглашает отобедать у него. И просит поспешить, потому что уже накрывают на стол.
Студента нетрудно соблазнить вкусным обедом; оба юноши готовы были тотчас же отправиться вслед за гайдуком, но предварительно они хотели дипломатично уладить дело с хозяином корчмы, чтобы не обидеть его своим уходом.
— Ну что вы! — отвечал трактирщик. — Разумеется, у барона обед лучше, а добрый обед всегда лучше плохого.
— Что верно, то верно! Но все же, сколько мы должны вам за цыплят?
— Кто не ест, тот не платит, — сердито ответил хозяин.
— Но ведь цыплят-то вы лишились и оказались в убытке.
При этих словах трактирщик Дёрдь Тоот пришел в замешательство и даже покраснел, оттого что студентам удалось его переспорить. Но тут же он погладил себя по животу и не без некоторой обиды ответил:
— Не за того вы меня принимаете, господа! Разве я похож на какого-нибудь тщедушного портного? Я, мои дорогие, на дню по три-четыре обеда съедаю, вот и эту парочку цыплят съем с солеными огурцами.
Что за чудесный это был мир! Его уж не вернуть!
Уладив дело с хозяином, студенты распрощались и с хозяйкой. Та расчувствовалась, словно с давнишними знакомыми расставалась, и взяла с юношей слово, что на обратном пути в университет они непременно ее навестят. К тому времени, добавила он, подрастет новый выводок цыплят.
Наконец студенты отправились в замок, красная крыша которого выглядывала из-за деревьев.
Боже милостивый! И замки в то время были иные. Суровой воинственностью веяло от их гордо высившихся белокаменных стен. От самых ворот начиналась аллея могучих, выстроившихся, как солдаты на параде, тополей, по двору важно расхаживал павлин, волоча за собой тяжелый шлейф великолепного оперения. Все было исполнено торжественной тишины и достоинства. Казалось, столетние дубы не пропускали в парк скрип крестьянских телег, проезжавших по дороге. А в раннюю весеннюю пору, когда дубы не успевали еще одеться листвой и налетал ветер, их голые ветви стучали одна о другую — тук-тук, тук-тук, — и казалось, это уже не ветки деревьев стучат друг о дружку, а где-то вдали по дороге идут куруцы Ракоци.[5]
О Земплен, Земплен! Благословенна каждая пядь твоей земли. По ней бродят величественные тени куруцев. Нет, они не исчезли. Вон они расположились лагерем в долинах, под сенью невидимых шатров. Земля и поныне принадлежит им, а не тем, кто на ней обитает. У живых только одна цель — дождаться призыва усопших героев. Каждый куст, каждая пядь земли хранят и будят воспоминание о них. Чу, где-то слышится конское ржание. Что это? Видишь след на затерянной лужайке? Не след ли это желтого сапога? Да, да, они здесь! Выходят из тумана, скользят между деревьями, появляются у родников. Когда-то мифология населяла леса и родники фавнами, наяда-: ми, кобольдами. Христианство изгнало их. Опустела земля, ах, как она опустела! И только на этом маленьком клочке ее вновь возродился древний языческий мир, населенный, однако, не уродливыми фавнами, а прекрасными богатырями. Они живут, они ходят здесь, в шепоте леса слышны их голоса, — они не могут исчезнуть, не должны исчезнуть. Ибо если они когда-нибудь исчезнут, то для живых это будет равносильно смерти.
А — замки, усадьбы! Путник, если во время своих странствований ты увидишь где-нибудь их старые стены, остановись и сними шляпу! Не ради их нынешнего владельца: он, возможно, недостоин этого — играет в карты, курит трубку, рыгает от обжорства. Но замок! Ведь замок уже давно перестал быть родовым гнездом его владельца, который, быть может, только вчера за глаза купил его по предложению какого-нибудь ловкого мак-дера, а завтра уже поспешит продать, если почувствует, что сможет на этом нажиться. Старое поместье не следует отождествлять с именем того, кому оно принадлежит ныне; можно ли не думать о тех, кто жил здесь прежде, и о тех, кто поселится тут в будущем. Отсюда тянутся нити, из которых загадочный челнок судьбы ткет на станке времени полотно истории.
