Жан-Поль Сартр - Комната
– Да, это так! – подтвердила она.
– Они еще… даже теперь?
– Да! Да! Да! – трижды зло повторила она.
Господин Дарбеда развел руками и, опустив голову, замолчал.
– Шарль, я не должна была говорить тебе этого, – с тревогой сказала его жена. – Но я не могла носить это в себе.
– Наше дитя! – с трудом выговорил он. – С этим сумасшедшим! Он даже не узнает ее, называет Агатой. Наверно, она с ума сошла, если совсем потеряла уважение к себе.
Он поднял голову и строго посмотрел на жену:
– Ты уверена, что правильно все поняла?
– Сомнений быть не может. Я, как и ты, – поспешно добавила она, – тоже не могу поверить в это и, кстати, не понимаю ее. При одной мысли, что этот жалкий больной может касаться ее, меня… В конце концов, – вздохнула она, – я предполагаю, что он удерживает ее благодаря этому.
– Увы! – проговорил господин Дарбеда. – Помнишь, что я тебе говорил, когда он пришел к нам просить ее руки? Я сказал: «По-моему, он Еве очень нравится». Ты не хотела мне верить.
Внезапно он стукнул ладонью по столу и сильно покраснел:
– Это извращение! Он обнимает ее, целует, называя при этом Агатой, и несет всякую околесицу о летающих статуях и еще черт знает о чем! А она не возражает! Но что может быть между ними? Если она жалеет его от всего сердца, пусть отправит в санаторий, где может навещать его каждый день, да ради Бога. Но я никогда не подумал бы… Я считаю ее почти вдовой. Послушай, Жаннет, должен честно тебе признаться, – очень серьезным тоном сказал он, – если она сохранила чувства, то я бы предпочел, чтоб она завела любовника!
– Замолчи, Шарль! – воскликнула госпожа Дарбеда.
Господин Дарбеда с усталым видом взял шляпу и трость, которые он, входя в комнату, положил на маленький столик.
– После того, что ты мне сейчас сказала, – заключил он, – у меня осталось мало надежды. Но я все же поговорю с ней, потому что это мой долг.
Госпожа Дарбеда спешила выпроводить его.
– Знаешь, – сказала она, пытаясь немного его приободрить, – я думаю, что со стороны Евы здесь больше упрямства… чем что-либо еще. Она знает, что Пьер неизлечим, но упрямится и не желает, чтобы ее в этом разубеждали.
Господин Дарбеда задумчиво поглаживал бороду:
– Упрямство? Да, возможно. Ну ладно, если ты права, то рано или поздно ей все это надоест. Он не каждый день ведет себя смирно, и к тому же не слишком разговорчив. Когда я здороваюсь с ним, он протягивает мне мягкую руку и молчит. Как только они остаются одни, он, я полагаю, опять возвращается к своим навязчивым идеям; она говорила мне, что иногда он орет, как зарезанный, потому что у него галлюцинации. Ему мерещатся статуи. Они пугают его, потому что жужжат. Он говорит, что они порхают вокруг него, глядя на него пустыми глазами.
Натягивая перчатки, он продолжал:
– Ей надоест это, уверяю тебя. Ну а если прежде она свихнется? Я хотел бы, чтоб она почаще выходила из дома, бывала на людях; она могла бы встретить какого-нибудь приятного молодого мужчину вроде Шредера, например, что работает инженером у Сэмплона, какого-нибудь человека с будущим, виделась бы с ним то у одних, то у других и совсем безболезненно свыклась бы с мыслью, что ей необходимо начать жизнь заново.
Госпожа Дарбеда молчала из-за боязни, как бы не затянулся разговор. Супруг склонился к ней.
– Ладно, – сказал он, – мне пора идти.
– До свиданья, папочка, – сказала госпожа Дарбеда, подставляя ему лоб. – Поцелуй ее крепко и передай, что я люблю мою бедную дорогую девочку.
Когда муж ушел, госпожа Дарбеда откинулась на спинку кресла и в изнеможении закрыла глаза. «Сколько в нем жизни», – укоризненно подумала она. Едва переведя дух, она плавно вытянула бледную руку и на ощупь, не открывая глаз, взяла с тарелки лукум.
Ева с мужем жили на шестом этаже старого дома по улице дю Бак. Господин Дарбеда легко преодолел все сто двенадцать ступенек лестницы. Нажимая на кнопку звонка, он дышал ровно, без отдышки. Он с удовольствием вспомнил слова мадемуазель Дормуа: «Для ваших лет, Шарль, вы выглядите просто чудесно». По четвергам он всегда ощущал в себе сил и здоровья больше, чем обычно, особенно после этих столь бодрящих восхождений.
Дверь открыла Ева. Ну конечно, она ведь не держит прислугу. Эти девки не могут оставаться у нее долго – представляю себя на их месте. Он поцеловал ее: «Здравствуй, бедняжка моя».
Ева поздоровалась с ним как-то холодно.
– Ты немного бледна, – заметил господин Дарбеда, потрепав ее по щеке, – мало двигаешься.
Наступило молчание.
– Как мама? – спросила Ева.
– Неважно. Ты ведь видела ее во вторник? Так она чувствует себя, как обычно. Твоя тетка Луиза вчера зашла ее проведать, это ее обрадовало. Она любит принимать гостей, но нельзя, чтобы они у нее засиживались. Тетя Луиза приехала в Париж с ребятней из-за этого ее дела с недвижимостью. По-моему, я тебе рассказывал об этом, странная история. Она зашла ко мне в контору посоветоваться. Я сказал, что двух мнений быть не может: она должна ее продать. Она уже нашла покупателя, кстати, это Бретонель. Помнишь Бретонеля? Теперь он отошел от дел.
Он вдруг замолчал: Ева почти не слушала его. Он с грустью подумал, что она больше ничем не интересуется. «Это как с книгами. Прежде их у нее приходилось отнимать. Сейчас она даже читать перестала».
– Как Пьер?
– Хорошо. Хочешь его повидать?
– Конечно, – весело ответил господин Дарбеда, – я нанесу ему краткий визит.
Он очень сочувствовал этому несчастному парню, но не мог без отвращения смотреть на него. «Мне внушают ужас больные люди». Вины Пьера, разумеется, в этом не было: у него была страшно тяжелая наследственность. Господин Дарбеда вздохнул: «Какие ни принимай предосторожности, подобные вещи всегда обнаруживаются слишком поздно». Нет, Пьер здесь не виноват. Но все-таки он всегда носил в себе этот порок, он составлял суть его характера; это не то, что рак или туберкулез, от которых всегда можно отвлечься, когда хочешь судить о том, каков человек на самом деле. Это нервное изящество и эта утонченность, которые так очаровали Еву, когда он за ней ухаживал, были цветами безумия. «Он уже был сумасшедшим, когда женился на ней, правда, это еще не бросалось в глаза. И уместно задать вопрос, – думал господин Дарбеда, – где начинается ответственность или, вернее, где она заканчивается. Во всяком случае, Пьер слишком копался в себе, он постоянно был поглощен собой. Но что это – причина или следствие его болезни?» Он шел за дочерью по длинному темному коридору.
– Эта квартира слишком велика для вас, – заметил он, – вам нужно переехать в другую.
– Ты каждый раз повторяешь мне это, папа, – ответила Ева, – но я тебе уже сказала, что Пьер не хочет расставаться со своей комнатой.
Ева его поражала: интересно, отдавала ли она себе отчет о состоянии мужа. Он совершенно безумен, а она считается с его решениями и мнениями, словно он в здравом уме.
– Я говорю все это только ради тебя, – с досадой продолжал господин Дарбеда. – Мне кажется, будь я женщиной, я бы боялся оставаться в этих старых, плохо освещенных комнатах. Я хотел бы, чтобы у тебя была светлая квартира, вроде тех, что понастроили в последнее время в Отей, три небольших, хорошо проветриваемых комнаты. Они снизили цены, потому что не находят нанимателей, сейчас самый подходящий момент снять квартиру.
Ева осторожно повернула ручку двери, и они вошли в комнату. У господина Дарбеда перехватило горло от тяжелого запаха ладана. Шторы были задернуты. В полутьме он различил над спинкой кресла худой затылок; это сидел Пьер – он ел.
– Добрый день, Пьер, – сказал господин Дарбеда, повышая голос. – Ну как мы себя чувствуем сегодня?
Господин Дарбеда подошел поближе; больной сидел за маленьким столиком, вид у него был хмурый.
– Мы кушаем яички всмятку, – сказал господин Дарбеда, говоря еще громче. – Вот и отлично!
– Я не глухой, – спокойно заметил Пьер.
Господин Дарбеда с раздражением посмотрел на Еву, словно призывая ее в свидетели. Но Ева сурово взглянула на него и промолчала. Господин Дарбеда понял, что обидел ее. «Пусть, тем хуже для нее». Невозможно было найти подходящий тон с этим несчастным малым: разума у него было меньше, чем у четырехлетнего ребенка, а Ева хотела, чтобы с ним обращались, как со взрослым мужчиной. Господин Дарбеда не мог совладать с собой и нетерпеливо ждал того момента, когда все эти смехотворные взгляды станут неуместны. Больные всегда слегка раздражали его, особенно сумасшедшие, потому что они пороли всякую чушь. Бедняга Пьер, к примеру, неизменно был не прав во всем, он слова разумного не мог вымолвить, и все-таки напрасно было бы требовать от него малейшей скромности или хотя бы мимолетного признания своих ошибок.
Ева убрала скорлупу и рюмку для яиц. И поставила перед Пьером тарелку с ножом и вилкой.
– Ну а что он теперь будет кушать? – осведомился господин Дарбеда.
