Симона де Бовуар - Прелестные картинки
— А чтоб это было по-настоящему хорошо, что-нибудь около миллиона? — спрашивает Дюфрен.
— Послушайте, за хорошую моносистему надо заплатить от шестисот тысяч до миллиона. Я вам советую лучше брать моносистему, чем посредственную стерео. Стоящий многокаскадный усилитель продается за пятьсот тысяч франков.
— Я так и думал: минимум миллион, — говорит Дюфрен со вздохом.
— Есть способы потратить миллион глупее, — говорит Жильбер.
— Если Вернь получит заказ в Русильоне, я сделаю нам подарок, — говорит Жан-Шарль Лоранс. Он поворачивается к Доминике: — Он придумал потрясающий план городка отдыха, который там собираются строить.
— У Верня всегда потрясающие идеи. Но их не часто осуществляют, — говорит Дюфрен.
— Они будут осуществлены. Вы с ним знакомы? — спрашивает Жак-Шарль у Жильбера. — До чего увлекательно с ним работать; вся мастерская живет в ощущении подъема: чувствуешь себя не исполнителем, а творцом.
— Это самый крупный архитектор своего поколения, — ставит точку Доминика. — Он в крайнем авангарде урбанизма.
— Я предпочитаю все же работать у Монно, — говорит Дюфрен. — Мы не творцы, мы исполнители. Зато больше зарабатываем.
Юбер вынимает трубку изо рта.
— Стоит обдумать.
Лоранс встает, улыбается матери:
— Я стащу у тебя несколько далий?
— Конечно.
Марта тоже встает; она отходит вместе с сестрой.
— Ты видела папу в среду? Как он?
— У нас он всегда весел. Пререкался с Жан-Шарлем для разнообразия.
— Жан-Шарль тоже не понимает папу. — Марта взглядом советуется с небом. — Он такой особенный. Папа по-своему причащен божественному. Музыка, поэзия — для него это молитва.
Лоранс склоняется к далиям, от этого лексикона ее коробит. Действительно, у него есть что-то, чего нет у других, нет у нее (но что есть у них всех, чего у меня тоже нет?). Розовые, красные, желтые, оранжевые — она сжимает в руке великолепные далии.
— Хорошенький денек, девочки? — спрашивает Доминика.
— Чудесный! — восторженно говорит Марта.
— Чудесный, — вторит Лоранс.
Свет меркнет, она не прочь вернуться домой. Она колеблется. Она тянула до последней минуты: попросить о чем-нибудь мать ей так же трудно, как в пятнадцать лет.
— Мне надо тебя о чем-то попросить.
— О чем же? — голос Доминики холоден.
— Это касается Сержа. Он хотел бы уйти из университета. Его привлекает работа на радио или на телевидении.
— Тебе отец дал это поручение?
— Я встретила у папы Бернара и Жоржетту.
— Ну и как они? Продолжают разыгрывать Филемона и Бавкиду?
— О, я видела их всего минуту!
— Скажи твоему отцу раз и навсегда, что я не контора по устройству на работу. Я нахожу просто неприличным, что меня пытаются эксплуатировать таким образом. Я никогда ничего не ждала от других.
— Ты не можешь ставить папе в вину, что он хочет помочь своему племяннику, — говорит Марта.
— Я ставлю ему в вину, что он ничего не может сделать сам. — Доминика жестом отметает возражения. — Будь он мистиком, траппистом, я поняла бы. (Вот уж нет, думает Лоранс.) Но он предпочел роль посредственности.
Она не прощает ему, что он стал парламентским секретарем-редактором, а не крупным адвокатом, как она рассчитывала, выходя замуж. «Встал на запасный путь», — говорит она.
— Уже поздно, — говорит Лоранс. — Я поднимусь навести красоту.
Немыслимо позволить, чтоб на отца нападали, а защищать его и того хуже. Когда она думает о нем, у нее сжимается сердце, точно она в чем-то виновата. Оснований, собственно, нет — я никогда не брала сторону мамы.
— Я тоже поднимаюсь, мне надо переодеться, — говорит Доминика.
— Я присмотрю за детьми, — говорит Марта.
Очень удобно. С тех пор, как Марта ищет святости, она жаждет взвалить на себя все повинности и извлекает из них столь высокое блаженство, что можно все спихнуть на нее, не испытывая угрызений совести.
Причесываясь в комнате матери — а чертовски это красиво, деревенский дом в испанском стиле, — Лоранс делает последнюю попытку:
— Ты в самом деле ничего не можешь для Сержа?
— Нет. — Доминика подходит к зеркалу. — Ну и лицо у меня! В мои годы невозможно целый день работать и каждый вечер выезжать. Мне бы надо поспать.
Лоранс рассматривает мать в зеркале. Прелестная, совершенная картинка: женщина, которая стареет красиво. Стареет. Этого Доминика не приемлет. Она впервые сдает. Болезни, жестокие удары — ей все было нипочем. И вдруг в ее глазах смятение.
— Не могу поверить, что в один прекрасный день мне будет семьдесят.
— Ни одна женщина не держится лучше тебя, — говорит Лоранс.
— Фигура в порядке, я никому не завидую. Но взгляни на это.
Она показывает на глаза, шею. Конечно, ей уже не сорок.
— Тебе уже не двадцать, конечно, — говорит Лоранс. — Но многие мужчины предпочитают поживших женщин. Доказательство — Жильбер…
— Жильбер… Чтоб его сохранить, я убиваю себя светской жизнью. Это может обернуться против меня.
— Ну что ты!
Доминика надевает костюм от Баленсиаги. Только не от Шанель: тратишь миллионы, а выглядишь, точно одеваешься на Большом рынке. Она шепчет:
— Эта стерва Мари-Клер. Ни за что не дает развода: только чтоб мне насолить.
— Может быть, она уступит в конце концов. Мари-Клер наверняка говорит: «эта стерва Доминика».
Во времена Люсиль де Сен-Шамон Жильбер жил вместе с женой, вопрос о разводе даже не возникал, поскольку у Люсиль были муж, дети. Доминика заставила его разъехаться с Мари-Клер; разумеется, если он согласился, значит это его устраивало, но Лоранс тогда сочла, что мать слишком жестока:
— Заметь, жить вместе с Жильбером очень рискованно. Он любит свободу.
— Да и ты тоже.
— Да.
Доминика поворачивается перед трюмо и улыбается. На самом деле она в восторге от того, что будет обедать у Вердле. Министры ей импонируют. До чего я недоброжелательна, думает Лоранс. Это ее мать, она к ней привязана. Но это и чужая женщина. Кто прячется за картинками, мелькающими в зеркале? А может, никто?
— У тебя все в порядке?
— В полном. Порхаю от успеха к успеху.
— А девчонки?
— Ты видела. Процветают.
Доминика задает вопросы, так положено, но она сочла бы неприличным, если б отзеты Лоранс были тревожными или хотя бы подробными.
В саду Жан-Шарль склонился над креслом Жизель: легкий флирт, который льстит им обоим (и Дюфрену тоже, я полагаю), каждый внушает другому, что у них мог бы быть роман, хотя им обоим это ни к чему. (А если бы вдруг они завели роман? Думаю, что меня это не тронуло бы. Значит, бывает любовь без ревности?)
— Так я рассчитываю на вас в пятницу, — говорит Жильбер. — Когда вас нет, скучно.
— Полно!
— Уверяю вас. — Он с чувством пожимает руку Лоранс, точно они тайные сообщники; поэтому-то все и находят его очаровательным. — До пятницы.
Лоранс настойчиво приглашают в гости, все любят бывать у нее: она сама не понимает, почему.
— Чудесный день, — говорит Жизель.
— При нашей парижской жизни без разрядки никак нельзя, — говорит Жан-Шарль.
— Без этого не обойдешься, — говорит Жильбер.
Лоранс устраивает девочек на заднем сиденье, запирает дверцы, садится рядом с Жан-Шарлем, и они трогаются по дорожке следом за машиной Дюфренов.
— Самое удивительное в Жильбере — это то, что он сохранил простоту, — говорит Жан-Шарль. — Когда подумаешь о лежащей на нем ответственности, о его могуществе. Ничуть не важничает.
— А зачем ему?
— Ты плохо к нему относишься, это понятно. Но не будь несправедливой.
— Да нет, почему? Хорошо.
Хорошо ли? Она, пожалуй, ко всем хорошо относится. Он не разглагольствует, это правда, говорит она себе. Но ни для кого не тайна, что он руководит одной из самых крупных в мире компаний по производству электронных машин, он один из создателей общего рынка.
— Интересно, в какой цифре выражаются его доходы, — говорит Жан-Шарль. — Практически они неограниченны.
— Мне было бы страшно иметь столько денег.
— Он умно ими пользуется.
— Да.
Странно: когда Жильбер рассказывает о своих путешествиях, он очень забавен. А через час совершенно невозно вспомнить, что он говорил.
— Уикэнд в самом деле удачный.
— В самом деле удачный.
И снова Лоранс задумывается: что есть у них, чего нет у меня? О, не стоит волноваться; бывают такие дни, когда встаешь с левой ноги и ничто не радует: к этому надо уже привыкнуть. И все же Лоранс спрашивает себя: что же неладно? Внезапно ее охватывает безразличие. Она ощущает себя отъединенной, точно чужой. Депрессию, которая охватила ее пять лет назад, ей объяснили; немало молодых женщин проходит через подобный кризис; Доминика посоветовала ей тогда вырваться за пределы дома, работать, и Жан-Шарль согласился, увидев, сколько я зарабатываю. Теперь у меня нет никаких оснований расстраиваться. Работа, люди вокруг, я довольна жизнью. Нет, мне ничто не угрожает. Просто настроение плохое. С другими тоже так бывает, и они, я уверена, не делают из этого никаких историй. Она оборачивается к детям: