Григорий Квитка-Основьяненко - Малороссийская проза (сборник)
Всему этому уделены лишь три первые страницы довольно объемной повести Квитки, не содержащие и подступа к основному ее сюжету; автор сам признает, что они служат в ней «вместо предисловия», но они в ней едва ли не самые ценные, самые «гоголевские», дающие яркое представление о творческой манере Квитки-сатирика. На этом фоне и развивается основная сюжетная линия – любовные отношения капитана Ивана Семеновича Скворцова и дочери Шпака Пелагеи Кирилловны, которые, преодолев многочисленные препятствия, завершаются счастливым браком. Не последнюю роль в этом играет перекочевавший в «Украинских дипломатов» из Квиткиной драматургии едва ли не самый известный из созданных им образов – денщик по прозванию Шельменко. Напомним, что фамилия эта значащая: шельма – жулик, плут, мошенник, пройдоха. Таков он и здесь и, как в пьесах, неизменно вызывает читательские и зрительские симпатии.
Сочетание двух стихий: лирической и сатирической – ощущается в этой повести особенно отчетливо. Но нельзя сказать, что она как-то выделяется этим на фоне других – это свойство многих произведений писателя. Вспомним хотя бы повесть «Козырь-девка». Основное ее содержание – история самоотверженной борьбы девушки Ивги за спасение своего возлюбленного, несправедливо обвиненного в тяжелом преступлении. Но в процессе проявляемых ею отчаянных усилий перед нами возникают впечатляющие картины административного и судебного произвола, которые были хорошо знакомы Квитке по его прошлой деятельности. Нет сомнения, что все завершилось бы для невинного парня каторгой, если бы не то, что древние римляне называли «dues ex machina»: в развитие событий неожиданно вмешивается благородный и добросовестный губернатор, который, тщательно разобравшись в деле, наводит порядок.
Заслуживает особого внимания и повесть «Сердешная Оксана» хотя бы потому, что почти одновременно сходный сюжет был разработан и Шевченко в поэме «Катерина», о чем говорится в письме Квитки к поэту от 23 октября 1840 г.: «А что „Катерина“, да да, что Катерина! Хорошо, батенька, хорошо! Больше не умею сказать. Вот так-то москалики-военные обманывают наших девчаток. Описал и я „Сердешную Оксану“ точнехонько как и Ваша „Катерина“. Будете читать, как пан Гребинка отпечатает. Так-то мы одно думали про бедных девчаток и бузовировых москалей»[6].
Изображая Оксану в письме к Шевченко лишь невинной жертвой коварного москаля, Квитка вступил в заметное противоречие с содержанием собственной повести. Очень важно для ее характеристики – а Квитка напоминает нам об этом неоднократно! – что стремление Оксаны стать женой капитана, при всей несомненной искренности ее чувств, отнюдь не так бескорыстно, как это было, скажем, у Маруси и Ивги: она «думала все о панстве, об роскоши», о том, что любящий ее пан богат: «она видела на его мундире золото», что «вот, вот она станет панею». Позиция Квитки в подходе к этой ситуации впечатляет своей тонкостью и тактом. Ни в одном из многочисленных лирических отступлений, содержащих обращения автора к своей героине, нет и тени упрека. Но самим изображением происходящего и испытываемых Оксаной эмоций он подводит нас к выводу, что известная доля вины за постигшие ее несчастья лежит и на ней самой.
Любимые его герои – люди, способные вызывать восхищение своей самоотверженностью. Такие изображены в повестях «Божии дети» и «Вот любовь!». Произведения эти очень разного уровня. Первое – примитивное, откровенно назидательное, но второе принадлежит к числу тех, которые были Квитке особенно дороги и действительно представляет собой одно из его наиболее значительных творческих достижений.
Героиня повести Галочка отказывается от брака с поручиком Семеном Ивановичем, который для нее дороже всех на свете, и объясняет этот отказ именно любовью к нему и заботой о его счастье. Она говорит, чем ее любовь отличается от того, как любят другие. Если бы, говорит она, я любила вас «легко» (обратим внимание на это очень важное слово!), то чего было бы и желать: «Я из мужички делаюсь барыней, муж у меня молодой, красив – как нарисованный; хотя на месяц я потщеславилась бы, а потом, что бы с ним ни случилось, хотя бы пострадал чрез меня, хотя бы и оставил меня, мне все равно было бы. <…> Так я же вас не так люблю! Волос ли с вас падет, а у меня сердце разорвется; вам беда только приходить будет, а я буду страдать! И потому-то лучше хочу целый век мучиться, горе терпеть, всякие муки перенести, лишь бы маленькую беду отвести от вас!.. Нет у меня другого желания, как ваше спокойствие, счастье; нет у меня мысли, жизни, всё вы. Через вас, для вас и вами только живу!..»
Здесь смысловой и эмоциональный центр произведения, ключ, может быть, единственный, к правильному пониманию и его идеи, и его заглавия. Возьмем на себя смелость утверждать, что русское название повести глубже отвечает ее содержанию и идейному смыслу, чем украинское. «Щира» значит искренняя. Но разве можно взять под сомнение искренность любви Маруси или Ивги? Тем не менее никто не сказал бы об их чувстве: какой геройский подвиг! Какое самоотвержение! Обе они стремились к счастью, притом Ивга, спасая возлюбленного, боролась за свое счастье, и именно настойчивость и энергия, проявленные ею в этой борьбе, вызывают наше восхищение. Но не о Марусе и не об Ивге Квитка написал повесть, демонстративно озаглавленную восторженным восклицанием «Вот любовь!», и ни о ком другом, а только о ней ее было сказано: «Галочка – любимое мое дитя!»
В последние годы жизни место в его творчестве беллетристики в точном значении этого термина заметно ослабевает. Зато превалирует внимание к исторической тематике, которое реализовалось в повести «Головатый», опубликованной в 1839 г. и снабженной скромным подзаголовком «Материал для истории Малороссии». В полном соответствии с установленными фактами Квитка показал в ней решающую роль Головатого в очень важном событии – преобразовании Запорожской Сечи.
На первых страницах повести «Головатый» Квитка вскользь упомянул о страхах, который вызывали рассказы о «знаменитом Гаркуше». А вскоре у него созрел замысел и самому написать об этом человеке, о котором ходило множество легенд, но достоверных сведений было мало. Образ благородного разбойника, некоего украинского Робин Гуда, привлекал к себе внимание и был неоднократно запечатлен и в литературе, и в фольклоре, и в публицистике. Но отношение к нему Квитки было более сложным, чем у других авторов, скажем, у Сомова или Нарежного. С одной стороны, мы узнаем, что «Гаркуша никого не убил и не погубит никого ни за какие блага в мире. Он и не грабит благо нажитого. Одним словом, Гаркуша ни одному человеку безвинно не причинил даже испуга, не только зла. Вся цель Гаркуши исправить людей и истребить злоупотребления. <…> Гаркуша искореняет зло, преследует пороки людей».
С другой – на последних страницах повести в ее авторе словно пробудился законопослушный подданный николаевской империи и предшествующие оправдания деятельности Гаркуши сменяются ее осуждением. Гаркуше предстоит оппонент, обозначенный как «Молодой человек», и он выдвигает суждения, на которые самоотверженный разбойник не находит что возразить. Гаркуша, утверждает он, заслуживал бы извинения в неустроенном обществе, но в государстве, где суд определяет справедливую меру наказаний, где власть печется об общем благе и спокойствии каждого, читай: в николаевской России, «Гаркуша есть злодей, возмутитель общего спокойствия, требующий всеобщего преследования и искоренения зловредных действий его». Конечно, Квитка видел, в какой степени этот приговор противоречит всему предшествующему повествованию о деятельности Гаркуши: с одной стороны, Гаркуша «с такой удалью действовал» и «некоторых облагодетельствовал» и не его вина, что он слыл разбойником, с другой – «заблуждающийся ум самонадеянного Гаркуши» и «в суждении молодого человека вся сентенция».
«Предание о Гаркуше» не принадлежит к числу наиболее известных произведений Квитки и в сущности находится на периферии внимания как его читателей, так и исследователей. Вместе с тем трудно назвать что-либо из созданного писателем, где так определенно и однозначно отразилась бы его общественно-политическая позиция.
Квитка – сатирик, и обличение современных ему порядков и нравов занимает в его творчестве важное место. Когда он изображал явления, происходившие на его глазах, он проявлял гражданскую зоркость, его критика бывала жесткой и язвительной. Но мишенью критики Квитки обычно оставались, так сказать, «низовые» явления тогдашней действительности: своеволие и жадность помещиков и чиновников, мздоимство судей, мещанские нравы и обычаи, разного рода жульничество, эгоизм и стяжательство в общественном и семейном быте и т. п. Искоренение этих зол он склонен был связывать с мудрыми действиями вышестоящих инстанций.
