Генри Джеймс - Повести и рассказы

Уинтерборн поблагодарил его за такой комплимент, и мальчик, оседлавший к этому времени свой альпеншток, стоял, поглядывая по сторонам, и разделывался со вторым куском сахара. Глядя на него, Уинтерборн думал, что, может, он сам тоже был такой, когда его привезли, примерно в этом же возрасте, в Европу.

— Вон моя сестра! — вдруг крикнул мальчик. — Вот уж кто настоящая американка!

Уинтерборн взглянул на дорожку и увидел, что по ней идет красивая девушка.

— Американские девушки самые лучшие в мире! — весело проговорил он.

— Моя сестра вовсе не самая лучшая, — заявил его собеседник. — Она только и знает, что бранит меня.

— Ну, уж это ты пеняй на себя, а не на сестру, — сказал Уинтерборн.

Тем временем девушка поравнялась со скамейкой. На ней было белое батистовое платье, все в оборочках, воланах и в бантах бледных тонов.[9] Она гуляла без шляпы, но держала в руке большой, густо расшитый по кромке зонтик. Уинтерборн был поражен ее редкостной красотой. «Какие же они бывают прелестные, эти американочки!» — подумал он и выпрямился, словно готовясь подняться со скамьи.

Девушка остановилась рядом с ним, в двух шагах от садового парапета, за которым виднелось озеро. Ее братец тем временем успел превратить свой альпеншток в шест для прыжков и скакал взад и вперед по дорожке, взрывая каблуками гравий.

— Послушай, Рэндолф, — сказала девушка, — что ты делаешь?

— Поднимаюсь в Альпы! — крикнул Рэндолф. — Вот смотри! — и совершил такой прыжок, что камешки, взлетевшие у него из-под каблуков, полетели в Уинтерборна.

— Так спускаются с Альп, — сказал Уинтерборн.

— Он американец! — заявил Рэндолф своим резким голоском.

Молоденькая девушка презрела это сообщение, но пристально посмотрела на брата.

— Ты бы лучше помолчал, — спокойно сказала она.

Уинтерборн счел себя в какой-то мере представленным. Он встал со скамейки и, бросив сигарету, не спеша подошел к девушке.

— Мы с этим мальчуганом уже познакомились, — учтиво проговорил он.

В Женеве, как ему было хорошо известно, не допускалось, чтобы молодой человек заговаривал с незамужней женщиной, если только их не вынуждали к этому из ряда вон выходящие обстоятельства. Но здесь, в Веве, какие обстоятельства служили бы лучшим поводом для знакомства, если очаровательная американка, гуляя по саду, останавливается возле вас? Впрочем, очаровательная американка молча посмотрела на него, потом отвернулась и устремила взгляд на видневшиеся за парапетом горы и озеро. Уинтерборн усомнился, не слишком ли много он позволил себе, но решил все же, что лучше храбро продолжать наступление, чем бить отбой. Пока он раздумывал, что бы сказать еще, девушка снова обратилась к брату:

— Интересно, откуда у тебя эта палка?

— Я ее купил! — крикнул Рэндолф.

— И что же, ты собираешься везти ее в Италию?

— Да, собираюсь везти ее в Италию! — заявил мальчик.

Девушка оглядела корсаж своего платья и расправила банты на груди. Потом снова перевела глаза на открывающийся за парапетом вид.

— Брось ее лучше здесь, — сказала она после минутного молчания.

— Вы уезжаете в Италию? — почтительно осведомился Уинтерборн.

Девушка снова посмотрела ему в лицо.

— Да, сэр, — ответила она и больше ничего не добавила.

— И поедете через… э-э… через Симплон? — несколько смущенно продолжал Уинтерборн.

— Не знаю, — сказала она. — Да, через какую-то гору. Рэндолф, через какую гору мы поедем?

— Куда?

— В Италию, — пояснил Уинтерборн.

— Не знаю, — сказал Рэндолф. — Я не хочу ехать в Италию. Я хочу в Америку.

— Да ведь Италия такая красивая страна! — воскликнул молодой человек.

— А конфеты там продают? — громогласно осведомился Рэндолф.

— Надеюсь, что нет, — сказала его сестра. — Довольно тебе объедаться конфетами. И мама тоже так считает.

— Да когда я их ел в последний раз? Сто лет не ел! — возразил ей мальчик, продолжая прыгать.

Девушка снова оглядела свои воланы, расправила банты, и Уинтерборн отважился сказать несколько слов о красоте открывающегося перед ними вида. Убедившись, что девушка не испытывает ни малейшего смущения, он и сам перестал смущаться. В ее свежем личике не произошло ни малейшей перемены, следовательно, она не взволновалась, не почувствовала себя оскорбленной. Правда, она смотрела в сторону и словно не слушала его, но, очевидно, такое уж у нее было обыкновение. Но по мере того как Уинтерборн говорил, обращая внимание своей собеседницы на некоторые местные достопримечательности, о которых ей, как выяснилось, ничего не было известно, она все чаще и чаще удостаивала его взглядом, и он убедился, что взгляд у нее прямой, открытый. И не чувствовалось в нем ни малейшей нескромности, да разве мог быть нескромным смелый взгляд таких ясных, на редкость красивых глаз! Уинтерборну давно не приходилось видеть более очаровательные черты лица, чем у этой его соотечественницы — зубы, ушки, носик, нежная кожа. Уинтерборн был большим ценителем женской красоты и любил вникать в нее, разбираться в ней. Так и тут — приглядевшись к молоденькой девушке, он сделал кое-какие выводы. Это лицо никто не назвал бы незначительным, однако ему не хватало выразительности. Оно радовало глаз изяществом, тонкостью черт, но Уинтерборн отметил в нем, великодушно прощая этот недостаток, некоторую незаконченность. Сестра маленького Рэндолфа, по-видимому, кокетлива, думал он, и весьма своенравна, но в чертах ее милого, свежего и маловыразительного личика нельзя было подметить ни насмешливости, ни иронии. Вскоре не замедлила проявиться и ее разговорчивость. Она сообщила ему, что они, то есть ее мать, Рэндолф и она сама, хотят провести зимние месяцы в Риме. Потом спросила его, «настоящий ли он американец». Ей это не пришло бы в голову, он больше похож на немца, особенно… это было сказано после некоторого колебания… особенно когда говорит. Уинтерборн ответил со смехом, что ему попадались немцы, говорившие по-английски, как на родном языке, но он не помнит ни одного американца, который мог бы сойти за немца. Вслед за тем он предложил ей сесть на скамейку, на которой только что сидел сам, — так будет удобнее. Она ответила, что предпочитает стоять или ходить, и тут же последовала его совету. Потом сказала, что они живут в штате Нью-Йорк — «если вы представляете себе, где это». Еще больше сведений Уинтерборн почерпнул у ее непоседливого братца, которого он поймал за руку и удержал на несколько минут около себя.

— Ну-ка, дружок, скажи, как тебя зовут?

— Рэндолф К. Миллер, — отчеканил мальчуган. — И как ее зовут, тоже скажу. — При этом он показал альпенштоком на сестру.

— Не торопись, тебя об этом еще никто не спрашивал, — спокойно проговорила девушка.

— Мне бы очень хотелось узнать и ваше имя, — сказал Уинтерборн.

— Ее зовут Дэзи Миллер! — крикнул мальчик. — Но это не настоящее имя. На визитных карточках написано другое.

— Какая жалость, что ты не захватил с собой мою визитную карточку! — сказала мисс Миллер.

— По-настоящему ее зовут Энни П. Миллер, — не унимался мальчик.

— А теперь спроси, как зовут его. — И девушка показала на Уинтерборна.

Но до этого Рэндолфу не было никакого дела; он продолжал забрасывать Уинтерборна сведениями о своей семье.

— Моего отца зовут Эзра Б. Миллер. Мой отец не в Европе. Он в лучшем месте.

Уинтерборн подумал было, что такими словами мальчика научили сообщать о пребывании мистера Миллера в небесной обители. Но Рэндолф тут же добавил:

— Мой отец в Скенектеди.[10] У него там большое дело. Он богатый-пребогатый.

— Ну, знаешь! — воскликнула мисс Миллер и, опустив зонтик, стала разглядывать расшитую кромку на нем.

Уинтерборн отпустил мальчугана, и тот побежал по дорожке, волоча за собой альпеншток.

— Ему в Европе не нравится, — сказала девушка. — Он хочет вернуться.

— В Скенектеди?

— Да, домой. Сверстников у него здесь нет. Правда, есть один мальчик, но он без учителя и шагу не ступит, играть ему не позволяют.

— А ваш брат не учится? — спросил Уинтерборн.

— Мама хотела взять ему учителя — в поездку. Одна леди порекомендовала нам такого; она американка, может быть, вы ее знаете? Миссис Сэндерс. Кажется, из Бостона.[11] Она порекомендовала маме учителя, и мы хотели взять его с собой. Но Рэндолф заявил, что он не желает разъезжать с учителем и не будет заниматься в вагоне. А мы на самом деле почти все время проводим в вагонах. У нас была одна попутчица, англичанка, кажется, мисс Фезерстоун, может быть, вы ее знаете?[12] Она спросила, почему я сама не занимаюсь с Рэндолфом, не «наставляю» брата, как она выразилась. А по-моему, скорее он может меня наставлять, чем я его. Он такой смышленый мальчик.