Проспер Мериме - Двойная ошибка
Тем не менее, зевнув еще раза два или три, он снова начал, придвигаясь к Жюли:
— Сегодняшнее ваше платье удивительно к вам идет, Жюли. Где вы его заказывали?
«Наверно, он хочет заказать такое же для своей любовницы», — подумала Жюли и, слегка улыбнувшись, ответила:
— У Бюрти.
— Почему вы смеетесь? — спросил Шаверни, снимая ноги со скамеечки и придвигаясь еще ближе.
В тоже время он жестом, несколько напоминавшим Тартюфа[2], стал поглаживать рукав ее платья.
— Мне смешно, что вы замечаете, как я одета, — отвечала Жюли. — Осторожнее! Вы изомнете мне рукава.
И она высвободила свой рукав.
— Уверяю вас, я очень внимательно отношусь к вашим туалетам и в полном восхищении от вашего вкуса. Честное слово, еще недавно я говорил об этом с… с одной женщиной, которая всегда очень плохо одета… хотя ужасно много тратит на платья… Она способна разорить… Я говорил с ней… и ставил в пример вас…
Жюли доставляло удовольствие его смущение; она даже не пыталась прийти к нему на помощь и не прерывала его.
— У вас неважные лошади: они еле передвигают ноги. Нужно будет их переменить, — произнес Шаверни, совершенно смешавшись.
В течение остального пути разговор не отличался оживленностью: с той и с другой стороны он не шел далее нескольких фраз.
Наконец супруги добрались до дому и расстались, пожелав друг другу спокойной ночи.
Жюли начала раздеваться. Горничная ее зачем-то вышла, дверь в спальню неожиданно отворилась, и вошел Шаверни. Жюли торопливо прикрыла плечи платком.
— Простите, — сказал он, — мне бы хотелось почитать на сон грядущий последний роман Вальтера Скотта… «Квентин Дорвард»[3], кажется?
— Он, наверное, у вас, — ответила Жюли, — здесь книг нет.
Шаверни посмотрел на жену. Полуодетая (а это всегда подчеркивает красоту женщины), она показалась ему, если пользоваться одним из ненавистных мне выражений, пикантной. «В самом деле, она очень красива!» — подумал Шаверни. И он продолжал стоять перед нею, не двигаясь с места и не говоря ни слова, с подсвечником в руке. Жюли тоже стояла перед ним и мяла ночной чепчик, казалось, с нетерпением ожидая, когда он оставит ее одну.
— Вы сегодня очаровательны, черт меня побери! — воскликнул Шаверни, делая шаг вперед и ставя подсвечник. — Люблю женщин с распущенными волосами!
С этими словами он схватил рукою одну из прядей, покрывавших плечи Жюли, и почти с нежностью обнял ее за талию.
— Боже мой, как от вас пахнет табаком! — воскликнула Жюли и отвернулась. — Оставьте мои волосы в покое, а то они пропитаются табачным запахом, и я не смогу от него отделаться.
— Пустяки! Вы говорите это просто так, зная, что я иногда курю. Ну, женушка, не изображайте из себя недотрогу!
Она недостаточно быстро вырвалась из его объятий, так что ему удалось поцеловать ее в плечо.
К счастью для Жюли, вернулась горничная. Для женщины нет ничего ненавистнее подобных ласк, которые и принимать и отвергать одинаково смешно.
— Мари! — обратилась г-жа де Шаверни к горничной. — У моего голубого платья лиф слишком длинен. Я видела сегодня госпожу де Бежи, а у нее безукоризненный вкус: лиф у нее был на добрых два пальца короче. Заколите складку булавками, — посмотрим, как это выйдет.
Между горничной и барыней завязался самый оживленный разговор относительно того, какой длины должен быть лиф. Жюли знала, что Шаверни терпеть не может разговоров о тряпках и что она его выживет таким образом. Действительно, походив взад и вперед минут пять и видя, что Жюли всецело занята своим лифом, Шаверни зевнул во весь рот, взял свой подсвечник, вышел и больше не возвращался.
3
Майор Перен сидел за маленьким столиком и внимательно читал. Тщательно вычищенный сюртук, фуражка и в особенности гордо выпяченная грудь — все выдавало в нем старого служаку. В комнате у него все было чисто, но крайне просто. Чернильница и два очиненных пера находились на столе рядом с пачкой почтовой бумаги, ни один листик которой не был пущен в ход, по крайней мере, в течение года. Но если майор Перен не любил писать, то читал он очень много. В настоящее время он читал «Персидские письма»[4], покуривая пенковую трубку, и двойное занятие это поглощало все его внимание, так что он не сразу заметил, как в его комнату вошел майор де Шатофор. Это был молодой офицер из его полка, обладавший очаровательной наружностью, крайне любезный, фатоватый, которому очень покровительствовал военный министр, — словом, почти во всех отношениях прямая противоположность майору Перену. Тем не менее они почему-то дружили и видались ежедневно.
Шатофор хлопнул по плечу майора Перена. Тот обернулся, не вынимая трубки изо рта. Первым чувством его была радость при виде друга; вторым — сожаление (достойный человек!), что его оторвали от книги; третьим — покорность обстоятельствам и полная готовность быть гостеприимным хозяином. Он стал отыскивать в кармане ключ от шкафа, где хранилась заветная коробка с сигарами, которых сам майор не курил, но которыми он по одной угощал своего друга.
Но Шатофор, видавший это движение сотни раз, остановил его, воскликнув:
— Не надо, дядюшка Перен, поберегите ваши сигары! Я взял с собой.
Затем он достал изящный портсигар из мексиканской соломки, вынул оттуда сигару цвета корицы, заостренную с обоих концов, и, закурив ее, растянулся на маленькой кушетке, которой майор Перен никогда не пользовался; голову он положил на изголовье, а ноги — на противоположный валик. Первым делом Шатофор окутал себя облаком дыма; потонув в нем, он закрыл глаза, словно обдумывая то, что намеревался сообщить. Лицо его сияло от радости; грудь, по-видимому, с трудом удерживала тайну счастья — он горел нетерпением выдать ее. Майор Перен, усевшись на стул около кушетки, некоторое время курил молча, потом, видя, что Шатофор не торопится рассказывать, спросил:
— Как поживает Урика?
Урика была черная кобыла, которую Шатофор загнал, чуть не доведя ее до запала[5].
— Отлично, — ответил Шатофор, не расслышав вопроса. — Перен! — вскричал он, вытягивая по направлению к нему ногу, лежавшую на валике кушетки. — Знаете ли вы, что для вас большое счастье быть моим другом?
Старый майор стал перебирать в уме, какие выгоды имел он от знакомства с Шатофором, но ничего не мог вспомнить, кроме нескольких фунтов кнастера[6], которые тот ему подарил, да нескольких дней ареста за участие в дуэли, где первую роль играл Шатофор. Правда, его друг неоднократно давал ему доказательства своего доверия. Шатофор всегда обращался к Перену, когда нужно было заменить его по службе или когда ему требовался секундант.
Шатофор не дал ему времени на раздумье и протянул письмецо на атласной английской бумаге, написанное красивым бисерным почерком. Майор Перен состроил гримасу, которая у него должна была заменять улыбку. Он часто видел эти атласные письма, покрытые бисерным почерком и адресованные его другу.
— Вот, прочтите, — сказал тот, — вы этим обязаны мне.
Перен прочел нижеследующее:
«Было бы очень мило с Вашей стороны, дорогой господин де Шатофор, если бы Вы пришли к нам пообедать. Господин де Шаверни лично приехал бы Вас пригласить, но он должен отправиться на охоту. Я не знаю адреса майора Перена и не могу послать ему письменное приглашение. Вы возбудили во мне желание познакомиться с ним, и я буду Вам вдвойне обязана, если Вы привезете его к нам.
Жюль де Шаверни.
P.S. Я Вам крайне признательна за ноты, которые Вы для меня потрудились переписать. Музыка очаровательна и, как всегда, доказывает Ваш вкус. Вы не приходите больше к нам по четвергам. Между тем Вы знаете, какое удовольствие доставляют нам Ваши посещения».
— Красивый почерк, только слишком мелкий, — сказал Перен, окончив чтение. — Но, черт возьми, обед этот мало меня интересует: придется надеть шелковые чулки и не курить после обеда!
— Какая неприятность!.. Стало быть, вы предпочитаете трубку самой хорошенькой женщине в Париже… Но больше всего меня удивляет ваша неблагодарность. Вы даже не поблагодарили меня за счастье, которым обязаны мне.
— Вас благодарить? Но ведь этим удовольствием я обязан не вам… если только это можно назвать удовольствием.
— А кому же?
— Шаверни, который был у нас ротмистром. Наверно, он сказал своей жене: «Пригласи Перена, он добрый малый». С какой стати хорошенькая женщина, с которой я встречался всего один раз, будет приглашать такую старую корягу?
Шатофор улыбнулся и взглянул в узенькое зеркальце, украшавшее помещение майора.
— Сегодня вы не особенно проницательны, дядюшка Перен. Перечтите-ка еще раз это письмо: может быть, вы найдете кое-что, чего вы не рассмотрели.
Майор рассмотрел письмо со всех сторон, но ничего не увидел.
