Уильям Теккерей - Ярмарка тщеславия
Эти сведения немало изумили и перепугали майора. Еще утром (до свидания с Ребеккой) было решено, что Эмилия отправится вечером на придворный бал. Вот там-то он и поговорит с нею. Майор пошел домой, надел парадный мундир и появился при дворе, надеясь увидеть миссис Осборн. Она не приехала. Когда майор вернулся к себе, все огни в помещении, занятом Седли, были потушены. Доббин не мог повидаться с нею до утра. Уж не знаю, хорошо ли он отдохнул наедине со своей страшной тайной.
Утром, в самый ранний час, какой позволяло приличие, майор послал своего слугу через улицу с записочкой, в которой писал, что ему необходимо побеседовать с Эмилией. В ответ пришло сообщение, что миссис Осборн чувствует себя очень плохо и не выходит из спальни.
Эмилия тоже не спала всю ночь. Она думала все о том же, что волновало ее ум уже сотни раз. Сотни раз, уже готовая сдаться, она отказывалась принести жертву, представлявшуюся ей непосильной. Она не могла решиться, несмотря на его любовь и постоянство, несмотря на свою собственную привязанность, уважение и благодарность. Что проку в благодеяниях? Что проку в постоянстве и заслугах? Один завиток девичьих локонов, один волосок бакенбард мгновенно перетянет чашу весов, хотя бы на другой лежали все эти достоинства. Для Эмми они имели не больше веса, чем для других женщин. Она подвергла их испытанию… хотела их оценить… не могла… И теперь безжалостная маленькая женщина нашла предлог и решила стать свободной.
Когда майор был наконец допущен к Эмилии, то вместо сердечного и нежного приветствия, к какому он привык за столько долгих дней, его встретили вежливым реверансом, и ему была подана затянутая в перчатку ручка, которую тотчас же вслед за тем и отдернули.
Ребекка находилась тут же и пошла навстречу майору, улыбаясь и протягивая ему руку. Доббин в смущении сделал шаг назад.
– Прошу… прошу извинить меня, сударыня, – сказал он, – но я обязан предупредить вас, что явился сюда не в качестве вашего друга.
– Вздор! О черт, оставим это! – воскликнул встревоженный Джоз, до смерти боявшийся всяких сцен.
– Интересно знать, что может майор Доббин сказать против Ребекки? – произнесла Эмилия тихим, ясным, чуть дрогнувшим голосом и с весьма решительным видом.
– Я не допущу никаких таких вещей у себя в доме! – опять вмешался Джоз. – Повторяю, не допущу. И, Доббин, прошу вас, сэр, прекратите все это!
Он густо покраснел, огляделся по сторонам и, дрожа и пыхтя, направился к двери своей комнаты.
– Дорогой друг, – произнесла Ребекка ангельским голоском, – выслушайте, что майор Доббин имеет сказать против меня.
– Я не желаю этого слушать! – взвизгнул Джоз срывающимся голосом и, подобрав полы своего халата, удалился.
– Остались только две женщины, – сказала Эмилия. – Теперь вы можете говорить, сэр!
– Такое обращение со мной едва ли подобает вам, Эмилия, – высокомерно ответил майор, – и, я думаю, мне никто не поставит в вину грубого обращения с женщинами. Мне не доставляет никакого удовольствия исполнить тот долг, который привел меня сюда.
– Так, пожалуйста, исполните его поскорее, прошу вас, майор Доббин, – сказала Эмилия, раздражаясь все больше и больше. Выражение лица у Доббина, когда она заговорила так повелительно, было не из приятных.
– Я пришел сказать… и раз вы остались здесь, миссис Кроули, то мне приходится говорить в вашем присутствии… что я считаю вас… что вам не подобает быть членом семейства моих друзей. Общество женщины, живущей врозь со своим мужем, путешествующей под чужим именем, посещающей публичные азартные игры…
– Я приехала туда на бал! – воскликнула Бекки.
– …не может быть подходящим для миссис Осборн и ее сына, – продолжал Доббин. – И я могу прибавить, что здесь есть люди, которые вас знают и заявляют, что им известны такие вещи о вашем поведении, о которых я даже не желаю говорить в присутствии… в присутствии миссис Осборн.
– Вы избрали очень скромный и удобный вид клеветы, майор Доббин, – сказала Ребекка. – Вы оставляете меня под тяжестью обвинения, которого, в сущности говоря, даже не предъявили. В чем же оно состоит? Я неверна мужу? Неправда! Пусть кто угодно попробует доказать это, хотя бы вы сами! Моя честь так же незапятнанна, как и честь тех, кто чернит меня по злобе. Может быть, вы обвиняете меня в том, что я бедна, всеми покинута, несчастна? Да, я виновна в этих преступлениях, и меня наказывают за них каждый день. Позволь мне уехать, Эмми. Стоит только предположить, что я с тобой не встречалась, и мне будет не хуже сегодня, чем было вчера. Стоит только предположить, что ночь прошла и бедная страдалица снова пустилась в путь… Помнишь песенку, которую мы певали в былые дни – милые былые дни? Я с тех самых пор скитаюсь по свету – бедная, отверженная, презираемая за свои несчастия и оскорбляемая, потому что я одинока. Позволь мне уехать: мое пребывание здесь мешает планам этого джентльмена!
– Да, сударыня, мешает, – сказал майор. – Если мое слово что-нибудь значит в этом доме…
– Ничего оно не значит! – перебила Эмилия. – Ребекка, ты останешься у меня. Я-то тебя не покину из-за того, что все тебя преследуют, и не оскорблю из-за того… из-за того, что майору Доббину заблагорассудилось так поступить. Пойдем отсюда, милочка!
И обе женщины направились к двери.
Уильям распахнул ее. Однако, когда дамы выходили из комнаты, он взял Эмилию за руку и сказал:
– Пожалуйста, останьтесь на минуту поговорить со мной!
– Он не хочет говорить с тобой при мне, – сказала Бекки с видом мученицы. Эмилия в ответ стиснула ей руку.
– Клянусь честью, я намерен говорить не о вас, – сказал Доббин. – Эмилия, вернитесь! – И она вернулась. Доббин отвесил поклон миссис Кроули, затворяя за нею дверь. Эмилия глядела на него, прислонившись к зеркалу. Лицо и даже губы у нее побелели.
– Я был взволнован, когда говорил здесь давеча, – начал майор после короткого молчания, – и напрасно упомянул о своем значении в вашем доме.
– Совершенно верно, – сказала Эмилия; зубы у нее стучали.
– Во всяком случае, у меня есть право на то, чтобы меня выслушали, – продолжал Доббин.
– Это великодушно – напоминать, что мы вам многим обязаны! – ответила Эмми.
– Право, которое я имею в виду, предоставлено мне отцом Джорджа, – сказал Уильям.
– Да! А вы оскорбили его память. Оскорбили вчера. Вы сами это знаете. И я вам никогда этого не прощу… никогда! – сказала Эмилия.
Каждая короткая гневная фраза звучала как выстрел.
– Так вот вы о чем, Эмилия! – грустно отвечал Уильям. – Вы хотите сказать, что эти нечаянно вырвавшиеся слова могут перевесить преданность, длившуюся целую жизнь? Мне кажется, что память Джорджа ни в чем не была оскорблена мною, и если уж нам начать обмениваться упреками, то я, во всяком случае, не заслуживаю ни одного от вдовы моего друга, матери его сына. Подумайте над этим потом, когда… когда у вас будет время, – и ваша совесть отвергнет подобное обвинение. Да она уже и сейчас его отвергает!
Эмилия поникла головой.
– Не моя вчерашняя речь взволновала вас, – продолжал Доббин. – Это только предлог, Эмилия, или я зря любил вас и наблюдал за вами пятнадцать лет! Разве я не научился за это время читать ваши чувства и заглядывать в ваши мысли? Я знаю, на что способно ваше сердце: оно может быть верным воспоминанию и лелеять мечту, но оно не способно чувствовать такую привязанность, какая была бы достойным ответом на мою любовь и какой я мог бы добиться от женщины более великодушной. Нет, вы не стоите любви, которую я вам дарил! Я всегда знал, что награда, ради которой я бился всю жизнь, не стоит труда; что я был просто глупцом и фантазером, выменивавшим всю свою верность и пыл на жалкие остатки вашей любви. Я прекращаю этот торг и удаляюсь. Я вас ни в чем не виню. Вы очень добры и сделали все, что было в ваших силах. Но вы не могли… не могли подняться до той привязанности, которую я питал к вам и которую с гордостью разделила бы более возвышенная душа. Прощайте, Эмилия! Я наблюдал за вашей борьбой. Надо ее кончать: мы оба от нее устали.
Эмилия стояла безмолвная, испуганная тем, как внезапно Уильям разорвал цепи, которыми она его удерживала, и заявил о своей независимости и превосходстве. Он так долго был у ее ног, что бедняжка привыкла попирать его. Ей не хотелось выходить за него замуж, но хотелось его сохранить. Ей не хотелось ничего ему давать, но хотелось, чтобы он отдавал ей все. Такие сделки нередко заключаются в любви.
Вылазка Уильяма совершенно опрокинула и разбила ее. Ее же атака еще раньше потерпела неудачу и была отражена.
– Должна ли я понять это в том смысле, что вы… что вы уезжаете… Уильям? – сказала она.
Он печально рассмеялся.
– Я уезжал уже однажды и вернулся через двенадцать лет. Мы были молоды тогда, Эмилия. Прощайте. Я потратил достаточную часть своей жизни на эту игру.
