За рекой, в тени деревьев - Эрнест Миллер Хемингуэй
— Не хотите ли бутерброд с süsser Tod, мисс Рената?
— Пожалуй, нет, — сказала она. — Хотя я люблю Баха и знаю, что Чиприани мог бы приготовить мне такой бутерброд.
— А я ничего и не говорю против Баха.
— Знаю.
— Черт подери! — сказал полковник. — Бах ведь, в сущности, был нашим союзником. Как и ты, — добавил он.
— Ну, меня ты, пожалуйста, не трогай!
— Дочка, — сказал полковник, — когда же ты поймешь, что мне можно над тобой шутить, — ведь я тебя люблю!
— Я это поняла. Но, знаешь, гораздо веселее, когда шутки не очень грубые.
— Хорошо. И я понял.
— Сколько раз ты думал обо мне на этой неделе?
— Все время.
— Нет, скажи правду!
— Правда. Все время.
— Ты думаешь, у нас с тобой это такой уж тяжелый случай?
— Почем я знаю, — сказал полковник. — Как я могу знать?
— Надеюсь все-таки, что у нас с тобой это не такой уж тяжелый случай. Я никак не думала, что это будет такой тяжелый случай!
— А теперь думаешь?
— Да, теперь я вижу, — сказала девушка. — Теперь, и навсегда, и во веки веков. Я правильно сказала?
— Довольно и одного «теперь». Скажите, Этторе, а этот тип с обаятельным лицом — рядом с ним сидит такая симпатичная женщина, — он не в «Гритти» живет, а?
— Нет, — сказал Этторе. — Он живет поблизости, но иногда ходит в «Гритти» обедать.
— Великолепно, — сказал полковник. — Теперь я знаю, на что мне смотреть, когда нападет тоска. А кто ему эта женщина? Жена? Мать? Дочь?
— Увы! Не знаю! — сказал Этторе. — Мы тут в Венеции почему-то за ним плохо следили. Он у нас почему-то не вызывал ни любви, ни ненависти, ни страха, ни подозрений. Но вас он в самом деле интересует? Я могу расспросить Чиприани.
— Давай-ка лучше закроем на него глаза, — сказала девушка. — Ты так, кажется, говоришь?
— Что ж, давай закроем.
— Ну да, раз у нас так мало времени, Ричард. Зачем на него тратить время?
— Я смотрел на него, как на рисунок Гойи. Лица ведь — те же картины.
— Смотри на мое лицо, а я буду смотреть на твое. Давай на него закроем глаза, хорошо? Он ведь пришел сюда просто так и никому не мешает.
— Давай я буду смотреть на твое лицо, а ты на мое не смотри.
— Нет, — сказала она. — Это нечестно. Мне ведь твое лицо надо запомнить на целую неделю.
— Ну а что ж тогда мне прикажешь делать? — спросил ее полковник.
К ним опять подошел Этторе — это был отчаянный заговорщик, и, быстро, как истинный венецианец, наведя справки, он сообщил:
— Мой товарищ, который работает в той гостинице, говорит, что он выпивает три-четыре рюмки виски, а потом садится и пишет очень длинно и бегло далеко за полночь.
— Представляю, как это увлекательно будет читать!
— Да, и я себе представляю, — сказал Этторе, — Данте, наверно, работал иначе.
— Данте был тоже vieux con,[32] — сказал полковник. — Как мужчина, а не как писатель.
— Вы правы, — признался Этторе. — Никто из знатоков, кроме флорентийцев, не будет этого отрицать.
— Начхать нам на Флоренцию, — сказал полковник.
— Ну, это не так-то просто, — сказал Этторе. — Многие пытались, но редко кому это удавалось. А чем она вам, полковник, не нравится?
— Трудно объяснить. Когда я был мальчишкой, там был сборный пункт моего полка. — Он сказал по-итальянски — deposito.
— Тогда понятно. У меня тоже есть причины ее не любить. А вы знаете какие-нибудь хорошие города?
— Да, — сказал полковник. — Этот. Кое в чем Милан, Болонья. И Бергамо.
— Чиприани припас много водки на случай, если придут русские, — сказал Этторе. Он любил отпустить крепкую шуточку.
— Они привезут свою водку. И пошлины платить не будут.
— А Чиприани все же подготовился к их приходу.
— Ну, тогда он — единственный, кто к этому готов. Посоветуйте ему не брать от младших офицеров чеков на Одесский банк, и спасибо вам за сведения о моем соотечественнике. Больше я не буду отнимать у вас время.
Этторе отошел. Девушка заглянула в старые стальные глаза полковника и положила обе свои руки на его искалеченную руку.
— Ты сегодня довольно добрый, — сказала она.
— А ты ужасно красивая, и я тебя люблю.
— Ну что ж, это приятно слышать!
— Где мы будем ужинать?
— Мне надо позвонить домой и спросить, можно ли мне не ужинать дома.
— А почему ты стала грустная?
— Разве я грустная?
— Да.
— И совсем я не грустная. Такая же веселая, как всегда. Честное слово, Ричард. Но ты думаешь, приятно, если тебе девятнадцать лет и ты влюбилась в человека, которому за пятьдесят, и ты знаешь, что он скоро умрет?
— Ну зачем так прямо? — спросил полковник. — Но когда ты это говорила, ты была очень красивая!
— Я никогда не плачу, — сказала девушка. — Никогда. У меня даже есть такое правило — никогда не плакать. Но сейчас я заплачу.
— Не плачь, — сказал полковник. — Ведь я сегодня добрый, правда? А что до всего прочего — ну его к дьяволу!
— Скажи еще раз, что ты меня любишь.
— Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.
— А ты постараешься не умирать?
— Да.
— Что говорил доктор?
— Да ничего особенного…
— Но хуже тебе не стало?
— Нет, — солгал он.
— Тогда выпьем еще по одному мартини. Ты знаешь, я до тебя никогда не пила мартини.
— Знаю. Но теперь здорово пьешь.
— А лекарство тебе принимать не пора?
— Пора, — сказал
