Уильям Моэм - Сплошные прелести

— Нет, никогда не пью спиртного раньше шести. — Он огляделся по сторонам: — Славное у вас помещеньице.

— Согласен. Итак, зачем же вы пришли?

— Я подумал, приглашение миссис Дрифилд лучше обсудить с глазу на глаз. По телефону долго объяснять. Суть в том, что я собрался написать биографическую книгу о Дрифилде.

— О! Что же в тот раз не сказали?

Я почувствовал благорасположение к Рою. Приятно было узнать, что я не обманулся, заподозрив в приглашении на ленч нечто иное, чем простое желание побыть в моем обществе.

— Тогда я еще не окончательно на это решился. Миссис Дрифилд горячо меня поддержала. Она готова оказывать любую помощь. Предоставляет все материалы, какие у нее есть. Она собирала их много лет. Задача у меня непростая, нельзя же что-то недоработать. Но если я по-настоящему справлюсь, то мне от этого будет изрядная польза. Куда больше уважают романиста, если он иногда пишет что-нибудь серьезное. Мои критические труды были ярмом на шее и никакого гонорара не давали, но я ни на миг не жалею, что брался за них. Это принесло Мне положение, которого иначе я никогда бы не достиг.

— Замысел у вас, гляжу, отличный, — на протяжении последних двадцати лет вы знали Дрифилда ближе, чем многие другие.

— Надеюсь, это так. Но ведь ему было за шестьдесят, когда я с ним познакомился. Я тогда написал ему, как восхищаюсь его книгами, а он пригласил меня к себе. Но о предыдущей его жизни я ничего не знаю. Миссис Дрифилд постоянно расспрашивала мужа о тех временах и очень тщательно записывала все, что он рассказывал, плюс к тому имеются дневники, которые он вел в разные годы, а кроме того, в самих романах многое заведомо автобиографично. Но существует громадный пробел. Видите ли, я задумал книгу, в которой подробно говорится о личной жизни, с деталями, от которых у читателя становится теплей на душе; и вплести сюда исчерпывающий разбор его литературного творчества, не наукообразный, конечно, а сочувственный, проникновенный и… ненавязчивый. Дело, как видите, не из легких, но миссис Дрифилд считает, что мне оно по плечу.

— Я в этом уверен, — вставил я.

— А почему бы и нет, — продолжал Рой, — я и критик и романист. У меня не отнять определенных литературных навыков, но мне не справиться без участия всех тех, кто мог бы помочь.

Я начал понимать, куда он гнет, и постарался, чтоб лицо мое ничего не выражало. Рой наклонился ко мне.

— Позавчера я спрашивал, не собираетесь ли вы сами писать о Дрифилде, и вы ответили, что не собираетесь. Это можно считать окончательным?

— Вполне.

— Вы не против предоставить мне ваши материалы?

— Дорогой мой, у меня их нет.

— Быть того не может, — добродушно сказал Рой тоном врача, уговаривающего ребенка открыть пошире рот и показать горло. — Когда он жил в Блэкстебле, вы столько с ним виделись.

— Я был еще мальчишкой.

— Но вы не могли не понять, что встречаетесь с человеком особенным. Ведь любой, побыв полчаса в обществе Эдварда Дрифилда, замечал, что это личность выдающаяся. А такое можно сообразить и в шестнадцать лет, тем более вы, само собой, были наблюдательней и восприимчивей своих сверстников.

— Не думаю, чтоб он показался выдающейся личностью, если б не его слава. Вообразите, что вы поехали на воды в Западную Англию под именем мистера Аткинса, бухгалтера с больной печенью — так оставите ли вы впечатление неповторимой индивидуальности?

— Надеюсь, люди вскоре заметили бы, что я не совсем похож на бухгалтера, — ответил Рой с улыбкой, которая снимала с его замечания хотя бы малейший налет самомнения.

— Но мне всего-навсего вспоминается, как меня шокировал Дрифилд своим крикливым костюмом с гольфами. И я и он любили кататься на велосипеде, и мне было неловко, что нас видят вместе.

— Теперь это звучит комично. О чем вы с ним говорили?

— Не помню; в общем, ни о чем особенном. Он увлекался архитектурой, судил о сельском хозяйстве, а если приглянется ему трактир, предлагал остановиться минут на пять и выпить пива, и заводил разговор с трактирщиком про урожай, цены на уголь или еще про что-нибудь в этом роде.

Я продолжал, хоть по лицу Роя можно было заметить, как я его расстраиваю; он слушал, но ему было скучно; а от скуки взгляд у него становится кислый. Не помню, чтобы во время наших долгих прогулок Дрифилд говорил когда-нибудь нечто значительное, но я сохранил очень острое от них ощущение. В Блэкстебле достаточно отойти всего на полмили от моря, от галечной бухты и болотистой полоски за нею — и окажешься в самой патриархальной кентской деревне. Дорога вьется средь широких тучных полей и рощ старых вязов, крепких и уютно великолепных, подобно женам кентских фермеров, румяным и сбитым, которых сделали дородными хорошее масло, домашний хлеб, сливки и свежие яйца. А порой дорога представляла собой просто тропу, обсаженную боярышником, и над нею свешивались с обеих сторон зеленые вязы, так что, взглянув вверх, можно было увидеть лишь узенькие лоскутки неба. И когда проезжаешь тут теплым и ясным днем, мир кажется недвижным и жизнь нескончаемой. И как ни нажимай на педали, тебя охватывает прелестная леность. Можно ни о чем не говорить, а если кто-то из компании просто так, от хорошего настроения вдруг наддаст ходу и вырвется вперед, то все поймут это как забаву и тоже ненадолго приналягут на педали. Мы безобидно подшучивали друг над другом и смеялись собственным шуткам. На пути попадались домики с палисадниками, где цвели мальвы и тигровые лилии; поодаль виднелись фермы с просторными амбарами и овинами; мы проезжали поля зреющего хмеля, свисающего гирляндами. Трактиры были симпатичны и приветливы, мало чем отличаясь от прочих домов, а перед входом, как правило, росла жимолость. Назывались они обычно и привычно: «Моряк-весельчак», «Веселый пахарь», «Корона и якорь», «Красный лев».

Но Рою все это, конечно же, было неинтересно, и он прервал меня:

— О литературе он никогда не говорил?

— Ой ли. Не из тех он был писателей. Видимо, задумывался о своей работе, но о том не распространялся. У него брал книги помощник викария, и на рождественские праздники, когда я почти каждый день бывал там в гостях, порой они с тем священником заговаривали о литературе, но мы их живо обрывали.

— Вы помните какие-нибудь его высказывания?

— Только одно. Запомнил я его потому, что речь шла о том, чего я не читал, и как раз его слова заставили меня прочесть эти вещи. Он сказал, что когда Шекспир оставил столицу, вернулся в Стратфорд и стал вести добропорядочную жизнь, то, пожалуй, если и вспоминал о своих пьесах, отдавал предпочтение «Мере за меру» и «Троилу и Крессиде».

— Мне это не кажется особенно внятным. Не говорил ли он о ком-нибудь посовременней Шекспира?

— Ну, тогда не говорил, насколько помнится; но на ленче у Дрифилдов несколько лет назад я расслышал, как он сказал, что Генри Джеймс променял одно из величайших событий мировой истории — становление Соединенных Штатов — на пустяшные сплетни за чаепитием в английских поместьях. Дрифилд назвал это «иль гран рифьюто». Мне было странно слышать от старика фразу по-итальянски и забавно при мысли, что из всей компании одна лишь здоровенная толстенная герцогиня способна понять, о чем речь. Он говорил: «Бедный Генри, он упускает вечность — ходит кругом роскошного парка, а забор-то там слишком высок, чтоб ему дотянуться и заглянуть в парк, а чай-то пьют слишком далеко, чтобы ему расслышать графиню».

Рой внимательно выслушал эту сценку. Покачал задумчиво головой.

— Вряд ли я смогу это использовать. Ревнители Генри Джеймса на мне места живого не оставят… А чем вы занимались вот в те вечера?

— Ну, вистом, а Дрифилд читал книги, чтоб писать рецензии, потом он пел.

— Это интересно, — сказал Рой, оживляясь. — Вы помните, что он пел?

— Отлично помню. Всего охотней — «Привязалась я к солдату» и «Где бы выпить подешевле».

— О…

Рой, вне сомнения, загрустил.

— Вам хотелось бы, чтоб он пел Шумана?

— Почему бы и нет. Была бы более благовидная деталь. Но я понадеялся, не пел ли он что-нибудь из матросских песен или из деревенского фольклора, знаете, что поют на ярмарках слепые скрипачи или деревенские ухажеры, которые пляшут со своими девицами на току… Из этого нетрудно сделать нечто привлекательное, но не могу себе представить, как это Эдвард Дрифилд пел куплеты из мюзик-холла. И потом, воссоздавая портрет человека, нужно помнить о сравнительной ценности фактов: впечатление только исказится, если ввести материал, выпадающий из общего тона.

— Вам, вероятно, известно, что он залез в долги и удрал оттуда, всех оставив в дураках.

Целую минуту Рой молчал, глубокомысленно уставившись в ковер.

— Да, я знаю, была какая-то неприятность. Миссис Дрифилд упоминала о ней. Насколько я понял, он со всеми расплатился еще до того, как купил Ферн-корт и поселился в родных местах. Не вижу необходимости задерживаться на инциденте, не имевшем никакого значения для его творческого развития. В конце концов, случилось это лет сорок назад. Да, у старика были некоторые странности. Казалось бы, после столь некрасивой истории Дрифилду, когда он прославился, меньше всего захочется провести в Блэкстебле остаток жизни, тем более там знали о его отнюдь не блистательном происхождении; а ему хоть бы что, словно то была не больше чем милая шутка. И на ленче он мог запросто пересказать эту историю гостям; миссис Дрифилд очень огорчалась. Мне хочется, чтобы вы ближе узнали Эми. Это замечательный человек. Конечно, старик написал все свои лучшие книги до того, как с ней столкнулся, но кто станет отрицать, что именно она создала величественную фигуру, которая импонировала всему свету на протяжении последних двадцати пяти лет своей жизни. Она очень со мной откровенна. Приходилось ей нелегко. У Дрифилда в старости были разные загибы, и ей надо было проявлять особый такт в обращении с ним, чтобы он держал себя в рамках приличий. Кое в чем Дрифилд был очень упрям, и, по-моему, без ее характера осталось бы только опустить руки. Скажем, Эми пришлось немало повозиться, чтоб он избавился от скверной привычки вытирать хлебом тарелку из-под жаркого и съедать этот хлеб.