Ба Цзинь - Осень
Однако теперь уже слишком поздно. Цзюе-синь знал, что ничего не может изменить и поэтому ни слова не сказал Мэю. Все свои мысли он затаил в себе, и они бередили ему сердце. Тоска душила его. Он решил залить ее вином. Он надеялся, что вино принесет ему забвение: ведь все в гостиной выглядело так же, как и год назад! Чем больше он присматривался, тем больше вспоминал событий, голосов, лиц. Ему не под силу был этот груз воспоминаний, угрызения совести. Ему нужно забыться. Он хотел, чтобы действительность стала призрачной, хотел погрузиться в туман.
Цзюе-синь пил молча. Он перестал узнавать окружающих, иногда только отвечал кому-нибудь, не понимая, что говорит. Голова его отяжелела. Лица сидящих за столом начали принимать какие-то причудливые очертания. Он почувствовал, как горит его лицо, и понял, что опьянел. Однако у него не хватало сил выйти из-за стола, да и к тому же он должен был кое о чем позаботиться. Он держался из последних сил и больше уже не поднимал стоящий перед ним бокал. Он с трудом дождался ухода гостей. Особняк погрузился в тишину. До него словно издалека донеслись голоса старой госпожи Чжоу и супругов Чжоу Бо-тао, благодаривших его, донесся звук гонга, возвещавшего о второй страже. Теперь и он может откланяться. Госпожа Чжоу уже приказала слуге приготовить паланкин. Когда трехместный паланкин был готов, Цзюе-синь с госпожой Чжоу и Шу-хуа уселись в него и покинули этот дом, который вызвал у Цзюе-синя столько воспоминаний.
Вернувшись домой, Цзюе-синь сразу же бросился в постель и заснул мертвым сном. На следующий день он встал поздно и весь день чувствовал себя прескверно. После обеда он даже не пошел на службу. В дом Гао как раз пришла Цинь. Он попросил ее остаться и сходил за Юнь. И вот снова все сестры в сборе: Шу-хуа, Шу-чжэнь, Цинь и Юнь. Добрую половину дня они провели в саду. Цзюе-синь приказал Хэ-сао приготовить лучшие блюда. Вечером все они (к ним присоединился только что вернувшийся с занятий Цзюе-минь) ужинали в комнате Цзюе-синя. После ужина Цзюе-минь сразу же ушел в свою комнату готовиться к занятиям, а у остальных завязалась оживленная беседа. Вспоминали прошлое, говорили о настоящем, гадали о будущем. Беседа становилась все оживленнее. Только глубокой ночью они нехотя расстались.
Утро, Солнечные лучи заливают комнату Цзюе-синя. Он сидит за письменным столом. Он только что получил свежие журналы, присланные из Шанхая Цзюе-хоем, и теперь вскрывает их и просматривает. Раздвинулась портьера: вошли Шу-хуа, Юнь и Цинь. Шу-хуа воскликнула:
— Цзюе-синь, ты что так рано!
Цзюе-синь встал навстречу гостям:
— Как же рано, если почтальон уже приходил?
— Письма? Есть письма от Шу-ин и Цзюе-хоя? — быстро спросила Цинь, просияв.
— Писем нет. Вот Цзюе-хой прислал свежих журналов. Денька через два, возможно, будут письма, — ответил Цзюе-синь.
Цинь, мельком взглянув на журналы, подошла к столу и принялась перебирать их. Она просмотрела сперва названия и оглавления, затем прочла вслух: «Свобода. Номер три». Она раскрыла журнал и, взглянув на оглавление на обороте обложки, вслух прочла:
— Русская революционерка Софья Перовская. — И добавила: — Какое длинное имя. — Вдруг совсем другим тоном она воскликнула: — Это же написал Цзюе-хой, наверняка он!
Шу-хуа я Цзюе-синь бросились к ней.
— Где? — кричала Шу-хуа. Юнь тоже с любопытством взглянула на статью.
— Откуда ты знаешь, что это он написал? Ведь это только псевдоним, — удивился Цзюе-синь.
— Он часто подписывается этим именем, я знаю, — отвечала довольная Цинь.
— Дай-ка мне посмотреть, что он пишет, — нетерпеливо потребовала Шу-хуа и протянула руку за журналом.
— Подожди, сначала я, — ответила Цинь, крепко держа журнал. Она перелистывала страницу за страницей, вдруг остановилась и с воодушевлением прочла:
— «Она находилась в нашем лагере одиннадцать лет. Пережила тягчайшие лишения, испытала горечь поражения, но никогда не падала духом. Несмотря на внешнюю суровость и холодность, она — ангел, преисполненный великодушия и любви к людям. Под броней суровости и холодности скрывалось прекрасное сердце женщины. Мы должны признать, что в женщинах ярче, чем в мужчинах, горит этот «святой огонь». И своему почти религиозному фанатизму русская революция обязана, в основном, женщинам…»
Чем дальше Цинь читала, тем больше охватывало ее возбуждение. Голос у нее дрожал. Статья захватила ее. Никогда еще чтение не доставляло ей такого удовлетворения. Никогда еще ей не приходилось читать таких волнующих слов. Они отвечали самым заветным ее желаниям. Прочитав этот отрывок, она остановилась и перевела дух. Она вся горела, сердце готово было выскочить из груди.
Шу-хуа не совсем поняла смысл этих слов. Но все же они взволновали ее. Особенно сильное впечатление произвели на нее интонации и вид Цинь. Кроме того, ее воодушевляла мысль о том, что статья написана ее братом. Ей не верилось, что брат ее способен так писать. Когда Цинь остановилась передохнуть, она спросила:
— Это в самом деле, Цзюе-хой написал?
— Нет, он перевел. Он приводит слова, сказанные кем то другим. Какая сила заключена в этих словах! — отвечала Цинь, внимание которой все еще было приковано к этому отрывку.
— Софья… как ее? Такая длинная фамилия… Кто она такая? — с любопытством спросила Шу-хуа. Она и раньше слышала, как Цзюе-минь в разговоре с Цинь упоминал это имя. Но тогда она не поинтересовалась, о ком идет речь.
— Софья — молодая русская женщина из дворянской семьи… — с уважением сказала Цинь.
— Революционерка, — строгим голосом тихо проговорил Цзюе-синь, не дав Цинь закончить (возможно, он не слышал ее слов).
— Революционерка? — изумилась Юнь. Она слушала, как Цинь читала статью, но поняла не все. В статье было много незнакомых ей слов. Но из переводных романов, которые ей удалось прочесть, она имела некоторое представление о жизни европейцев. Слово «революционер» было ей понятно. Голос Цинь и сама статья взволновали ее и настроили на мечтательный лад. Но само слово «революционерка» пугало ее, сердце отказывалось принять это слово.
— Ты не знаешь, что Софья революционерка? — с напускным удивлением спросила Цинь.
— Откуда же мне знать? — изумилась Юнь. Она не понимала, почему Цинь проявляет такой интерес к Софье.
— Жаль, что ты не смотрела пьесу «Накануне», которую ставили в прошлом году в парке Ваньчуньча. Там тоже Софья. Другая, конечно, но такая же революционерка. И еще там была Анна, которую невозможно забыть, — продолжала с гордостью Цинь, не ожидавшая, что Шу-хуа по-своему отнесется к ее словам. А та вдруг воскликнула:
— Цинь, и тебе не стыдно вспоминать про эту пьесу? Пригласила одну Шу-ин, а меня и не подумала. Что проку расхваливать теперь пьесу? Ведь мы ее все равно не увидим.
С виноватой улыбкой Цинь оправдывалась:
— Шу-хуа, я уже извинилась перед тобой. В тот день Шу-ин была как раз у меня, поэтому я и пригласила ее, а тебя не успела…
— И меня, — сдержанно улыбнулась Юнь.
— Ну, вот еще одна. Посмотрим, как ты теперь выкрутишься! — захлопала в ладоши Шу-хуа, засмеявшись.
— Это не твое дело, не злорадствуй! — отмахнулась Цинь и снова повернулась к Юнь:
— Что прошло, то прошло. Ты можешь прочитать У Цзюе-миня есть рукопись. Я попрошу его дать тебе. Не все ли равно, посмотреть пли прочесть.
Юнь не успела ответить, как Шу-хуа опять вмешалась:
— Нет. не все равно. Даже и сравнивать нельзя. — Цзюе-синь и Юнь рассмеялись.
— Шу-хуа, ты что, нарочно ко мне придираешься? Ох, какая ты злопамятная: в прошлом году не пригласила тебя, так ты до сих пор забыть не можешь. — Цинь обиделась и слегка покраснела.
Шу-хуа с минуту смотрела на Цинь и вдруг расхохоталась:
— Где уж мне с тобой тягаться в обидчивости! Я только хотела развеселить тебя, посмешить. Кому же неизвестно, что мы с тобой подруги.
— Ты только послушай, Цзюе-синь! Сама надо мной насмехается, а еще говорит, что мы подруги! — не удержавшись от смеха, сказала Цинь, указывая на Шу-хуа. — Она ведь обижает меня, что же ты ее не поколотишь!
За все это время Цзюе-синь не промолвил ни слова, с завистью наблюдая за ними. Эти молодые лица, звонкие девичьи голоса заставили его ощутить радость жизни. Он молча смотрел, слушал, спешил насладиться этой радостью, словно боясь, что все это может мгновенно исчезнуть. Молодость… искренность… счастье… Он снова почувствовал себя таким, каким был когда-то, давно… Он забыл о своем одиночестве, о страданиях. Слова Цинь, ее звонкий смех сладкой музыкой отдавались в его ушах. Глаза его жадно впитывали в себя ее лучезарную улыбку. Он блаженно улыбнулся и хотел заговорить.
— Цзюе-синь не тронет меня, а Цзюе-миня, как назло, нет здесь. Что же ты не позовешь его на помощь, Цинь? — разошлась Шу-хуа.
