Эмиль Золя - Истина
Между тѣмъ похоронная процессія тронулась. Маркъ видѣлъ, какъ мадемуазель Рузеръ, шедшая впереди своихъ ученицъ, ни однимъ движеніемъ не выразила участія къ оскорбленному и поруганному товарищу; лицо ея носило неподвижную маску оффиціальнаго благочестія. Миньо, окруженный группой учениковъ, не подошелъ, чтобы пожать руку своему бывшему начальнику; онъ имѣлъ нахмуренный и недовольный видъ, страдая, вѣроятно, отъ борьбы добрыхъ, сердечныхъ влеченій съ интересами службы. Наконецъ траурный кортежъ направился къ церкви св. Мартина; онъ былъ обставленъ съ необыкновенною пышностью. Безъ сомнѣнія, таинственныя руки искусно организовали все это зрѣлище, чтобы разжалобить толпу и возбудить въ ней инстинкты злобы и мести. Вокругъ маленькаго гробика шли товарищи Зефирена, именно тѣ, которые причащались вмѣстѣ съ нимъ. Затѣмъ, во главѣ процессіи, шелъ мэръ Даррасъ въ сопровожденіи мѣстныхъ властей; за ними слѣдовали всѣ ученики школы братьевъ въ полномъ составѣ, подъ предводительствомъ брата Фульгентія, за которымъ слѣдовали его помощники, братья Исидоръ, Лазарь и Горгій. Всѣмъ бросалось въ глаза необыкновенное рвеніе брата Фульгентія, который суетился, распоряжался и довелъ свое попеченіе до того, что занялся даже ученицами мадемуазель Рузеръ, хотя онѣ вовсе не находились подъ его начальствомъ. Въ числѣ провожающихъ находились и капуцины съ ихъ главой, отцомъ Ѳеодосіемъ, а также и іезуиты изъ Вальмарійской коллегіи, отецъ Крабо, множество аббатовъ и кюрэ, которые прибѣжали со всѣхъ сторонъ, цѣлое море черныхъ рясъ, точно всѣ представители церкви собрались сюда, чтобы полюбоваться одержанной побѣдой, завладѣть несчастнымъ, поруганнымъ тѣломъ маленькаго замученнаго мальчика, которое перевозилось съ такою необыкновенною пышностью.
Всюду слышались рыданія, смѣшанныя съ грубыми криками:
— Смерть жидамъ! Смерть жидамъ!
Одна подробность еще больше растревожила сердце Марка, полное мучительной горечи. Въ толпѣ онъ замѣтилъ инспектора народныхъ училищъ, Морезена, который, вѣроятно, опять пріѣхалъ изъ Бомона, какъ и наканунѣ, чтобы разузнать, какого направленія ему слѣдовало держаться въ своихъ дѣйствіяхъ. Въ ту минуту, какъ мимо него проходилъ отецъ Крабо, они обмѣнялись улыбками и легкимъ поклономъ: видно было, что они и понимаютъ, и сочувствуютъ другъ другу. Передъ Маркомъ ярко вырисовалась вся ужасная интрига, которая усердно созидалась за эти два дня и теперь шествовала, побѣдоносная, подъ яркимъ голубымъ небомъ, эксплуатируя въ свою пользу трагическую смерть несчастнаго ребенка.
Вдругъ кто-то крѣпко ударилъ его по плечу, и рѣзкій голосъ заставилъ Марка быстро обернуться.
— Ну, что скажете, мой благородный и наивный коллега, — что я вамъ говорилъ? Паршивый жидъ обвиненъ въ убійствѣ своего племянника, и пока онъ катитъ въ тюремной каретѣ по направленію къ Бомону, добрые братья празднуютъ побѣду!
Это говорилъ учитель Феру; вѣчно голодный и вѣчно недовольный, онъ имѣлъ теперь особенно вызывающій видъ; волосы его еще больше растрепались надъ длиннымъ, худымъ лицомъ съ перекосившимся злобнымъ ртомъ.
— Возможно ли ихъ подозрѣвать, когда они присвоили себѣ тѣло несчастнаго ребенка; оно принадлежитъ имъ однимъ и Богу! А! Конечно, никто не посмѣетъ ихъ обвинять послѣ того, какъ всѣ жители Мальбуа видѣли, какія пышныя похороны они устроили!.. Самое потѣшное — это безпрерывное жужжаніе этой неугомонной мухи, этого придурковатаго брата Фульгентія, который такъ и мечется во всѣ стороны. Слишкомъ много усердія! Замѣтили ли вы отца Крабо съ его хитрой улыбкой? За нею скрывается немало глупости, несмотря на то, что онъ отличается необыкновенною ловкостью и побѣдоносною изворотливостью. Припомните, что я вамъ скажу: самый сильный и самый способный изъ нихъ — всетаки отецъ Филибенъ, даромъ что онъ прикидывается простачкомъ. Сегодня вы его напрасно будете искать: не безпокойтесь, онъ и носа не покажетъ. Онъ нарочно спрятался подальше отъ людскихъ глазъ, но зато онъ работаетъ исподтишка… Ахъ, не знаю, кто же изъ нихъ преступникъ; его нѣтъ, конечно, здѣсь, но что онъ одного съ ними поля ягода — это ясно, какъ Божій день; они, конечно, скорѣе перевернутъ весь міръ, чѣмъ выдадутъ его.
Видя, что Маркъ недовѣрчиво закачалъ головой, мрачный и молчаливый, его товарищъ прибавилъ:
— Понимаете ли вы, какая это для нихъ удобная минута, чтобы нанести ударъ всему свѣтскому преподаванію? Учитель — развратникъ и убійца! Каково?! Для нихъ это — великолѣпное орудіе, съ помощью котораго они разгромятъ всѣхъ насъ, безбожниковъ и бездѣльниковъ! Смерть продажнымъ негодяямъ! Смерть жидамъ!
И онъ затерялся въ толпѣ, размахивая своими длинными руками. Очевидно, что, благодаря своей горькой ироніи, онъ въ душѣ относился вполнѣ безразлично, сожгутъ ли его на кострѣ въ просмоленной рубахѣ, или онъ умретъ голодною смертью въ своей несчастной школѣ въ Морё.
Вечеромъ, послѣ совершенно молчаливаго обѣда въ обществѣ обѣихъ вдовъ, въ атмосферѣ леденящаго холода, свойственнаго этому домику, Маркъ почувствовалъ громадное облегченіе, когда очутился наединѣ съ Женевьевой; видя, что мужъ ея очень разстроенъ, молодая женщина старалась ласкою разсѣять его печаль и сама невольно расплакалась. Маркъ былъ очень тронутъ ея участіемъ; въ этотъ день онъ почувствовалъ впервые, что между ними появилось недоразумѣніе, промелькнуло какое-то отчужденіе. Онъ прижалъ ее къ сердцу, и они вмѣстѣ долго плакали, не говоря ни слова.
Потомъ она произнесла нерѣшительнымъ голосомъ:
— Слушай, Маркъ, мнѣ кажется, было бы лучше, еслибы мы не оставались здѣсь, у бабушки. Уѣдемъ завтра.
Маркъ очень удивился и началъ ее разспрашивать о причинѣ такого внезапнаго рѣшенія.
— Что-жъ, жы ей надоѣли? Онѣ тебѣ поручили предупредить меня?
— О, нѣтъ! нѣтъ! Напротивъ, мама будетъ въ отчаяніи. Надо придумать какой-нибудь предлогъ: пусть тебѣ пришлютъ телеграмму.
— Отчего намъ не провести здѣсь мѣсяцъ, какъ мы это дѣлали каждый годъ? Конечно, дѣло не обойдется безъ стычекъ, но вѣдь я на это не жалуюсь.
Женевьева съ минуту осталась въ нерѣшительности, не смѣя признаться, что ее безпокоитъ нѣкоторое отчужденіе отъ мужа, благодаря той атмосферѣ холодной сдержанности, которая царитъ въ салонѣ ея бабушки. Ей показалось сегодня вечеромъ, что въ ней вновь пробуждаются прежнія чувства и мысли ея дѣвической жизни и сталкиваются съ ея настоящими воззрѣніями жены и матери. Но вѣдь это было лишь слабое и неясное ощущеніе, и вскорѣ она снова развеселилась и успокоилась, наслаждаясь добрыми и ласковыми рѣчами Марка. Рядомъ, въ колыбелькѣ, она слышала ровное дыханіе своей дочки.
— Ты правъ, — сказала она мужу: — останемся здѣсь, а ты исполняй свой долгъ, какъ ты его понимаешь. Мы слишкомъ горячо любимъ другъ друга: нашему счастью не можетъ грозить никакая опасность.
III
Съ тѣхъ поръ, по взаимному соглашенію, въ маленькомъ домикѣ госпожи Дюпаркъ никто не касался ни единымъ словомъ дѣла Симона. Избѣгали даже простого намека, во избѣжаніе ссоръ. Во время общихъ трапезъ говорили о хорошей погодѣ, какъ будто всѣ эти люди жили за сотни миль отъ Мальбуа, гдѣ свирѣпствовала настоящая буря всевозможныхъ споровъ; страсти до того разыгрались, что семьи, которыя дружили въ продолженіе тридцати лѣтъ, расходились, охваченныя ненавистью, и дѣло нерѣдко доходило до дракъ. Маркъ, столь молчаливый и равнодушный въ обществѣ своей родни, за дверью ихъ дома являлся однимъ изъ самыхъ ревностныхъ и героическихъ дѣятелей въ погонѣ за раскрытіемъ истины и торжествомъ справедливости.
Въ самый вечеръ ареста Симона онъ уговорилъ его жену пріютиться съ дѣтьми въ домѣ ея родителей, Леманъ, занимавшихся портняжнымъ ремесломъ въ улицѣ Тру, въ одномъ изъ самыхъ узкихъ и грязныхъ кварталовъ города. Каникулы еще некончились, — школа пустовала; въ ней жилъ только младшій учитель Миньо, постоянно занятый рыбною ловлею въ сосѣдней рѣчкѣ Верпиль. Мадемуазель Рузеръ въ этомъ году отказалась отъ обычной поѣздки къ одной дальней родственницѣ, желая слѣдить за дѣломъ, въ которомъ ея показанія имѣли весьма важное значеніе. Госпожа Симонъ оставила на квартирѣ всю обстановку и вещи, чтобы ея не заподозрили въ поспѣшномъ бѣгствѣ; это являлось бы косвеннымъ признаніемъ преступленія; она взяла съ собою только дѣтей, Жозефа и Сару, и небольшой чемоданъ и отправилась съ ними къ родителямъ въ улицу Тру, какъ бы на временную побывку въ теченіе каникулъ.
Съ тѣхъ поръ не проходило дня, чтобы Маркъ не навѣдывался къ Леманамъ. Улица Тру, выходившая на улицу Плезиръ, была застроена жалкими одноэтажными постройками; лавка портного выходила на улицу; за нею была небольшая темная комната; полусгнившая лѣстница вела наверхъ въ три мрачныя каморки, и только чердакъ подъ самой крышей былъ немного свѣтлѣе: туда изрѣдка проникали лучи солнца. Комната за лавкой, заплеснѣвшая и сырая, служила въ одно время и кухней, и столовой. Рахиль помѣстилась въ своей дѣвичьей полутемной каморкѣ; старики-родители кое-какъ устроились въ одной комнатѣ рядомъ, предоставивъ третью дѣтямъ, которыя, къ счастью, могли еще пользоваться чердакомъ, какъ веселой и просторной рекреаціонной залой. Для Марка оставалось непонятнымъ, какъ могла такая чудная и прелестная женщина, какъ Рахиль, вырасти въ такой клоакѣ, отъ пришибленныхъ нуждою родителей, предки которыхъ страдали отъ хронической голодовки. Леману было пятьдесятъ пять лѣтъ; это былъ характерный еврей, — маленькаго роста и подвижной, съ большимъ носомъ, слезящимися глазами и громадной бородой, изъ-за которой не видно было рта. Ремесло портного испортило его фигуру: одно плечо было выше другого, что еще усугубляло жалкое выраженіе согбеннаго въ вѣчной приниженности старика. Жена его, всегда съ иглой въ рукахъ, не знала ни минуты отдыха и совсѣмъ стушевывалась рядомъ съ мужемъ; она казалась еще несчастнѣе его, вѣчно боясь лишиться послѣдняго куска хлѣба. Оба они вели жизнь самую жалкую, перебиваясь со дня на день при неустанномъ трудѣ; они кормились благодаря небольшому кружку заказчиковъ, накопленныхъ долгими годами добросовѣстной работы, нѣсколькихъ болѣе состоятельныхъ евреевъ, а также христіанъ, которые гнались за дешевизной. Тѣ груды золота, которыми Франція откармливала до-отвала представителей іудейства, конечно, находились не въ этихъ лачугахъ; сердце сжималось отъ жалости при видѣ двухъ несчастныхъ стариковъ, больныхъ, усталыхъ, вѣчно дрожавшихъ, какъ бы у нихъ не вырвали послѣднихъ крохъ, необходимыхъ для пропитанія.
