Марсель Эме - Вуивра
Семья уже доела говяжий суп, но ещё никто не промолвил ни слова. Ноэль кусал седые усы, приглаживая то левый, то правый ус тыльной стороной ладони. Делал он это для того, чтобы вытереть говяжий бульон, но ещё и для того, чтобы помочь своей мысли сосредоточиться, чтобы проследить за ней, поймать её, когда она становилась совсем смутной из-за поворотов, неожиданных скачков и хитросплетений. Впрочем, ничего определённого он различить в ней не мог, если не считать уверенности, что она представляет собой сплошную неопределённость. Время от времени он глядел на Жермену, как бы спрашивая у неё что-то или пытаясь на что-то решиться. Похоже, исполосованная спина её беспокоила. Медленно поводя шеей и плечами, она проверяла свои потревоженные мышцы, и иногда боль, более острая, чем обычно, вызывала у неё улыбку удовлетворённого любопытства. Внезапно отец уловил, что мысли её блуждают где-то далеко. Красивые, добрые коровьи глаза Ненасытной зажглись, а руки обняли подавшуюся вперёд грудь, разумеется, чтобы прижать к ней воспоминание о каком-то мужчине. Ноэль обеими руками схватил себя за усы и дёрнул их вверх, помогая себе проглотить радостный смех, от которого уже порозовели его щёки, а поскольку смех никуда не уходил, он стукнул кулаком по столу и сказал:
— Ну а всё-таки, как такое могло случиться, а? Ведь не сюда же он пришёл за тобой.
— Правильно думаете, — ответила Жермена. — Виктор никогда бы не посмел. Хотя, знаете, папа, Виктор вовсе не такой, каким он кажется. Он, может быть, склонен к этому больше, чем многие другие мои знакомые. Мы ведь с Виктором учились в одном классе. Очень часто, когда мы возвращались из школы вдвоём, он совсем не стеснялся у меня просить. А я ему всегда — нет. Мюзелье, думала я, даже если он лучше других, всё равно он — Мюзелье. Это я говорю вам, каким он был. Ну и потом он тоже не изменился. Когда поговоришь с одним, потом с другим — начинаешь понимать. И я теперь знаю про него такое, что вы и не догадаетесь.
— Мы здесь сидим всё-таки не для того, чтобы выслушивать твои потаскушные истории, — прервал её Арман.
Ненасытная презрительно посмотрела на младшего брата. Протяни Жермена через стол свою руку, она бы раздавила его на стуле, как какой-нибудь шапокляк. Этого все и боялись. Но она сдержалась. Ноэль вернул её к теме прерванного разговора.
— Ну так как же вы всё-таки встретились?
Селеста поставила на стул блюдо с воскресной говядиной. Отец положил сначала детям, потом — себе, а тарелку жены оставил пустой, потому что Селеста Мендёр демонстративно отказывалась от еды, поскольку ей, мол, не до еды, когда нужно кормить домочадцев.
— Я случайно проходила мимо их дома, — сказала Жермена. — На дворе Виктор был совсем один; остальные, конечно же, пошли на мессу, а всему виной оказалась их подлая псина. Загавкала, набросилась на меня, ну а Виктор прибежал меня спасать. А начинаешь говорить об одном, потом переходишь к другому. Если бы ты зашла в ригу, — это Виктор мне так сказал, — то я бы чего-то тебе показал. Мне бы сразу поостеречься, но вы же знаете, что такое любопытство. Ну и вот, я и вошла с ним в ригу. Так что чего уж там?
Ноэлю всё было ясно. Отягчающие для любой другой женщины обстоятельства падения у Ненасытной становились неумолимой фатальностью.
— Ну, допустим, — сказала Жюльетта. — Но как это так получилось, что ты оказалась около них. В воскресное утро тебе там просто нечего было делать. Скажи-ка лучше, что ты нарочно туда пошла.
— Ничего подобного. Я возвращалась из леса, через кукурузное поле Леона Путьо.
— Из леса? — удивлённо переспросили все в один голос.
— Да, я ходила в лес. О! Совсем ненадолго.
— Может быть, ещё и с Арсеном? — усмехнулась не без тревоги в голосе Жюльетта.
Арман тоже усмехнулся, злорадствуя и по поводу злоключений Жермены и по поводу беспокойства младшей сестры, которое не ускользнуло от его внимания. При мысли об этой новой катастрофе, способной ещё больше усугубить бесчестье, родители просто перестали дышать. Жермена поспешила их успокоить.
— Да нет же! Что вы ещё себе вообразили? Я была там с Постом Бейя. Увидела, как он идёт по опушке. Поговорила с ним. Но я же говорю вам, недолго. Он спешил.
Имя Гюста Бейя успокоило родителей, но престиж Ненасытной оказался подорван. Бейя был толстый красномордый парень, носивший усики над маленьким кукольным ртом, а над низким лбом — блестящие волосы, разделённые посередине пробором. Сын вдовы, потерявшей мужа на фронте, он привык жить на государственную пенсию и не скрывал отвращения к земледельческим трудам. Чувствуя себя в душе горожанином, он имел ярко выраженную склонность к пиджачным тройкам, поплиновым жилетам, галстучным булавкам и танцам в кабачках. Походив в учениках парикмахера, он из-за своих неловких рук так ничему и не научился. Потом пробовал работать в кафе, но официант из него тоже не вышел. Вынужденный жить вдали от города из-за раздражавшей его необходимости где-то питаться и иметь крышу над головой, он проклинал землю-кормилицу, на которую вынужден был периодически возвращаться после своих провалов. Возвратясь домой из Доля, где он напрасно пытался брать уроки игры на аккордеоне, Гюст Бейя вот уже несколько месяцев ухаживал за дочкой Вуатюрье с задней мыслью, что, женившись, он смог бы купить в Безансоне на денежки старика какой-нибудь элегантный бар, где прилично одетые шлюшки принимали бы, сидя на диванах, обитых зелёным бархатом, промышленников и высших офицеров. Арсен, которому была известна возня Гюста вокруг Розы Вуатюрье, не считал его серьёзным соперником. Папаша ни за что не отдаст дочку парню, который, не задумываясь, спустит его ферму и угодья. Да скорее всего, и сама дочка, наученная приключениями со своими первыми женихами, тоже должна быть настороже. Замыслы Гюста Бейя уже навели на те же мысли и Жюльетту, но она возлагала большие надежды на галстуки горе-парикмахера, покрой его пиджачной тройки, на ту относительную лёгкость, с какой он отвешивал комплименты девушкам.
— Выходит, у тебя с ним было свидание? — спросила она у сестры.
Бесконечные расспросы начинали выводить Жермену из себя. Бейя принадлежал к той категории самцов, с которыми она чувствовала себя вправе общаться без риска запятнать честь своих родных или нарушить их спокойствие. Она резко ответила «нет».
— Это меня удивляет, — упорствовала Жюльетта. — Что ему-то было делать в лесу?
— Если хочешь знать, он искал там Вуивру! — воскликнула Жермена.
Тут все вспомнили, что появление Ненасытной прервало в самом начале рассказ Армана. Так что теперь ему было впору продолжить его.
— По-моему, никто не может похвастаться, что видел эту Вуивру лучше, чем я.
— Ну и как она выглядит?
— Что я могу ответить на такой вопрос? У неё две руки и две ноги, как у всех людей.
— А всё-таки. Она брюнетка или блондинка?
— Блондинка. Или, скорее, брюнетка. Или что-то среднее. Я не обратил внимания. Ещё бы, позади неё, на её платье, лежал рубин, и я не преувеличиваю, он был огромный, как яйцо. Вот теперь я знаю, на чём он держится. Представьте себе змею, что-то вроде серебряного аспида, который, свернувшись кольцом, широко разинул пасть, а в зубах держит рубин.
— И что, она караулила его?
— Представьте себе, нет! Я вдруг вижу, как она встаёт и прыгает в воду. А рубин, рубин лежит там, где лежал. У меня аж глаза на лоб полезли. Я ведь спрятался совсем рядом, в подлеске, меньше чем в пяти метрах от того места, куда она его положила. Свой рубин, подумайте только!
Арман уже не ощущал боли в челюсти. Казалось, его полураскрытая ладонь готова была что-то схватить.
— А потом? — спросил Ноэль.
— А что потом?
Арман слегка покраснел. Отец посмотрел на него холодным взглядом и с лёгким вздохом отвернулся.
— Так ты даже не попытался взять у неё этот рубин? — спросила Жюльетта, пронзительно рассмеявшись.
— Он бывает храбрым только когда нет никакого риска, — заметила Жермена.
Арман обругал сестёр и заявил, что им, конечно, было бы приятно посмотреть, как он подохнет, но что он не доставит им такого удовольствия.
— Ешь, — сказал ему Ноэль. — День у тебя и так получился не слишком удачный. Так что ты уж хотя бы мясо не стылым поешь.
11
В девять часов утра Арсен продал двух своих бычков. Мать и брат поручили ему отвести их на ярмарку в Доль, потому что в торговле скотом он разбирался лучше, чем кто бы то ни было. Он отличался большим хладнокровием, почти полным отсутствием какой-либо щепетильности и, несмотря на молодость, умением уверенно вести себя в споре. Когда он продал бычков, ему оставалось ещё купить поросят, но, обойдя всю ярмарку, он пришёл к выводу, что их привезли мало, что спрос на них намного превышает предложение, и потому решил воздержаться от покупки. Кое-какую мелочь попросили привезти из города Луиза и Эмилия, да и ему самому нужно было кое-что приобрести в скобяной и других лавках. Насыпав овса своей лошади, он покинул ярмарочную площадь и отправился в центр города. Он бродил по улицам, пытаясь восстановить в памяти то ощущение ужаса, которое охватило его в пятилетнем возрасте во время первой поездки в Доль. Луиза привезла его в город однажды осенним утром, чтобы врач в больнице извлёк камешек, который его угораздило засунуть себе в ухо. Когда идущая шагом лошадь, которой правила мать Арсена, поднялась на возвышенность Бедюг, он увидел весь город, анфиладу из трёх мостов и взметнувшиеся ввысь крыши возле коллегиальной церкви, и его огромный донжон, на квадратной площадке которого, между четырьмя угловыми башнями расположился домик часового. Арсен улыбнулся матери, стремясь разделить с ней свою радость и изумление при виде столь необычного пейзажа. Но открывшаяся сверху панорама города не позволяла проникнуть в его таинственную суть. Поставив лошадь с повозкой под навес у гостиницы «Золотое яблоко», они, не углубляясь в город, отправились в больницу. Арсен разинул рот от восхищения, увидев прекрасное здание больницы с громадным каменным балконом и садами, которые, нависая над каналом Кожевников, давали ему некоторое представление, пока ещё очень смутное, о том, что такое дворец. Когда камешек из уха извлекли, они отправились к одному своему дальнему родственнику, чья должность служащего супрефектуры отбрасывала определённый отблеск на всё семейство Мюзелье. Желая пройти более коротким путём, Луиза заблудилась, и они долго плутали по переплетениям улиц, переулков и лестниц, среди которых попадались настолько узкие, что они вдвоём еле проходили по ним. Оказавшись таким образом в чреве этого глубокого города, Арсен забеспокоился и, судорожно цепляясь своей ручонкой за руку матери, чувствовал себя оторванным от неба. Здесь пространство уже не было головокружительной безмерностью, на которой покоятся поля и леса и которая сама по себе ничего не представляет. Между рядами многоэтажных домов пространство превращалось в какую-то материальную реальность и обретало форму, форму улиц, между которыми оно было заключено. Небо было арестовано. И среди запахов кочерыжек, грязной воды, соломенных тюфяков, испарений влажных коридоров и бакалейных лавок с вином в разлив здесь правил свой бог, болезненный бог замкнутого пространства.
