Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя
Хуже всего Октаву приходилось во время обхода «Дамского Счастья». Он создал этот гигантский организм, управлял целым миром – и чувствовал, что гибнет, потому что юное создание его отвергает! Он презирал себя, стыдился этой лихорадки, бывало, чувствовал отвращение к жизни и даже физическую дурноту, а иногда вдруг у него появлялась мечта: нужно расширить свою империю и стать таким великим, чтобы от восхищения или страха Дениза сама упала в его объятия.
На цокольном этаже Муре первым делом останавливался перед товарным желобом. Он по-прежнему выходил на Нёв-Сент-Огюстен, но его пришлось расширить до размеров речного русла, и теперь по нему струился бесконечный поток товаров, грохочущий, как настоящий водопад. По этому желобу поступали товары со всего мира, с парижских вокзалов приезжали телеги, разгрузка производилась круглосуточно, ящики и тюки соскальзывали под землю, в ненасытное чрево магазина. Октав смотрел на неостановимый бурный поток и говорил себе: «Ты один из хозяев общественного богатства, ты держишь в руках судьбы французской промышленности – и не можешь купить поцелуй одной из своих продавщиц!»
Вторым Октав посещал отдел приемки, располагавшийся там же, но выходивший на улицу Монсиньи. Бледный свет, струившийся из узких окошек, освещал двадцать столов, вокруг них суетились приказчики, они освобождали ящики и коробки, проверяли товары и маркировали их цифрами. Рядом гудел товарный спуск, звучали громкие голоса. Муре останавливали заведующие отделами, ему приходилось решать проблемы, подтверждать собственные указания. Подвальное пространство заполнялось нежным блеском атласа, белизной полотна, распакованные меха смешивались с волшебной красоты кружевом, парижские безделушки – с богатыми гардинами в восточном стиле. Октав шел мимо богатств, которые, попав в отделы, станут украшением прилавков и притянут к себе покупательниц, те расстанутся с деньгами и унесут домой купленные сокровища. Муре вспоминал, как сулил Денизе шелка и бархат, все, чего пожелает ее душа, а она отказалась, покачав белокурой головой.
Дальше путь Октава лежал в другой конец, к отделу доставки. Перед ним расстилались бесконечные коридоры, освещенные газовыми рожками. По правую и левую сторону располагались запертые на ключ склады, подобные подземным лавкам, целый торговый квартал: галантерея, белье, перчатки и аксессуары дремали в полумраке. Еще дальше находился один из трех калориферов, следом шел пункт пожарной охраны, которая контролировала центральный счетчик, забранный в металлическую клетку. Муре оглядывал сортировочные столы с грудой свертков, картонных ящиков и коробок, которые спускали в огромных корзинах. Начальник службы доставки Кампьон докладывал о текущем положении дел, а двадцать его подчиненных раскладывали упаковки по ячейкам стеллажей с названиями парижских районов. Посыльные относили их в стоявшие у обочин экипажи. Они перекликались, звучали названия улиц, советы, указания, – одним словом, обстановка напоминала снятие с якоря океанского лайнера. Октав на мгновение замирал, созерцая изобилие товаров, растекавшееся по пунктам назначения, наполнив кассы золотом. Взгляд его затуманивался, сердце не радовалось колоссальному обороту, он думал, что придется отправляться в дальние страны, если Дениза продолжит упорствовать.
Муре поднимался на первый этаж и продолжал обход, напряжение росло, он не мог справиться с нервами и говорил все громче и громче. На третьем этаже он заходил в отдел торговли по почте, малодушно надеясь на словесную стычку и глухо раздражаясь на идеально отлаженный им самим ход машины под названием «Дамское Счастье». Эта служба стремительно разрасталась, теперь здесь работали двести человек. Одни вскрывали, читали и классифицировали письма из провинции и из-за границы, другие собирали запрошенные товары и паковали их для отправки. Писем становилось все больше. И происходило это так стремительно, что их уже не считали, а взвешивали. Иногда в день набиралось до ста ливров. Муре стремительно шагал через три комнаты службы, выслушивал доклад Левассера: восемьдесят ливров, девяносто ливров, а в понедельник аж сто! Цифры росли, но радости не приносили! Октава бесил шум, который поднимали упаковщики, заколачивая ящики. Он почти бежал дальше, наблюдая за безупречными действиями персонала и точным ходом процесса. Повелитель, оскорбленный собственным бессилием. «Дамское Счастье» получало заказы со всей Европы, корреспонденцию доставляла специальная торговая карета, а Дениза повторяла: «Нет!»
Он спускался в центральную кассу, где четверо служащих охраняли два сейфа-великана, ставшие в прошлом году богаче на восемьдесят восемь миллионов франков. Октав заглядывал в бюро проверки счетов и накладных, где работу делали двадцать пять служащих, отобранных из числа самых вдумчивых. Заглядывал в отдел учета, где тридцать пять молодых людей, новички счетного дела, проверяли продажи и высчитывали законные проценты продавцов. Он возвращался в центральную кассу, к сейфам, один только вид которых приводил его в бешенство, шагал между миллионами и сходил с ума из-за бессмысленности и бесполезности всего сущего. Она все равно раз за разом говорит «нет»…
Это слово звучало у всех прилавков, во всех галереях и залах! Муре покидал шелка, заходил к суконщикам, в белье, кружева, бегал по этажам, останавливался на воздушных мостиках, продолжая инспектировать владения с болезненной дотошностью маньяка. Магазин разрастался на глазах, Октав открывал один отдел за другим, он управлял «Счастьем», превращая свою империю в отрасль национальной промышленности, – и все равно получал отказ. Персонал магазина по численности был равен населению небольшого города: полторы тысячи продавцов, тысяча других служащих, в том числе сорок инспекторов и семьдесят кассиров. Только на кухнях работали тридцать два человека, десять человек трудились над рекламой, триста пятьдесят посыльных в ливреях выполняли поручения, на дежурство выходили двадцать четыре пожарных в смену. В конюшнях – королевских конюшнях, что на улице Монсиньи напротив магазина! – стояли сто сорок пять лошадей, на которых для выездов надевали роскошную, знакомую всему городу упряжь. В прежние времена «Счастье» располагалось на углу площади Гайон и принадлежали ему четыре повозки. Теперь их стало шестьдесят две, запрягали одну лошадь или пару, осанистые кучера в черном колесили по улицам, «прогуливая» красную с золотом вывеску магазина, нарисованную на фургоне. Они выезжали за заставы в пригород, появлялись на ухабистых дорогах Бисетра и берегах Марны, добирались до тенистых зарослей Сен-Жерменского леса. Иногда на залитой солнцем пустынной тропе, в оглушающей тишине из ниоткуда возникал экипаж, влекомый вперед великолепными животными, бегущими легким тротом. Кричащая реклама «Дамского Счастья» бросала вызов таинственному миру природы. Муре мечтал заслать их как можно дальше, в соседние департаменты, чтобы стук копыт его лошадок прозвучал на всех французских дорогах, от одной границы государства до другой. Октав обожал благородных животных, но перестал навещать их. Зачем ему покорять мир, если у Денизы для него существует одно слово – «нет!».
Он не изменил привычке наведываться по вечерам в кассу Ломма и смотреть листок с цифрой выручки, наколотый на стержень: она редко бывала ниже ста тысяч франков, а в дни больших базаров достигала восьмисот-девятисот. Произнесенная вслух цифра больше не напоминала трубный глас, Муре почти жалел, что увидел ее, ибо она не внушала ничего, кроме горечи, ненависти и презрения к деньгам.
К душевной муке добавилась ревность. Как-то раз утром, перед заседанием, Бурдонкль решился на немыслимую дерзость, сказал:
– Девчонка из готового платья над вами насмехается.
Октав побледнел от ярости:
– О чем это вы?!
– О ее здешних любовниках.
Муре через силу улыбнулся и бросил небрежным тоном:
– Я о ней и думать забыл, дорогой друг, но продолжайте, назовите имена…
– Во-первых, Ютен, – заявил Бурдонкль, – и еще продавец из отдела кружев, этакий долговязый болван… Своими глазами я ничего не видел, в отличие от многих в магазине, но это сущее безобразие.
В разговоре повисла пауза. Муре перебирал бумаги на столе, надеясь, что Бурдонкль не заметит, как дрожат
