Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)
— Легко вамъ говорить: возвращайтесь… А съ чѣмъ бы это я возвратился?… Деньги гдѣ?… Вы, стало быть, не знаете, какъ меня ощипали тамъ въ пустынѣ?
— Э, за этимъ дѣло не станетъ! — разсмѣялся капитанъ. — Зуавъ отходитъ завтра, и, если хотите, я предоставлю васъ на родину… Согласны, землякъ?… Ну, и чудесно. Теперь вамъ остается одно. Тутъ есть еще нѣсколько бутылокъ шампанскаго и кое-какая закуска… садитесь, наплюйте на всѣ досады и выпьемъ…
Послѣ минутной нерѣшимости, ради поддержанія собственнаго достоинства, тарасконецъ послѣдовалъ благому совѣту: сѣлъ, чокнулся и выпилъ. На звонъ стакановъ сошла сверху Байя, допѣла конецъ Marco la Belle, и кутежъ протянулся далеко за полночь.
Около трехъ часовъ ночи, съ облегченнымъ сердцемъ и слегка заплетающимися ногами, добрякъ Тартаренъ провожалъ своего друга капитана. У дверей мечети онъ вспомнилъ про муэзина, весело разсмѣялся надъ его продѣлками и тутъ же придумалъ чудесный планъ мести. Дверь мечети была отдерта. Тартаренъ вошелъ въ нее, поднялся на лѣстницу, поднялся на другую лѣстницу и добрался до маленькой турецкой молельни, освѣщенной прорѣзнымъ желѣзнымъ фонаремъ, подвѣшеннымъ къ потолку.
Тутъ на диванѣ сидѣлъ муэзинъ въ своей большущей чалмѣ, въ бѣломъ балахонѣ, съ трубкой въ зубахъ, и попивалъ холодный абсентъ изъ огромнаго стакана, въ ожиданіи часа, когда ему слѣдуетъ сзывать правовѣрныхъ на молитву. При видѣ Тартарена онъ со страху выронилъ трубку.
— Сиди смирно, — сказалъ тарасконецъ. — И живо давай сюда чалму и балахонъ!
Муэзинъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, отдалъ чалму, бѣлую рясу, все, что отъ него требовалось. Тартаренъ облекся во все это и важно направился на площадку минарета.
Вдали сверкало море. Лунный свѣтъ серебрилъ бѣлыя крыши домовъ. Морской вѣтерокъ доносилъ откуда-то звужи запоздавшихъ гитаръ. Тарасконскій муэзинъ съ минуту подумалъ, потомъ поднялъ руки и завопилъ неистовшсъ голосомъ:
— Ли Алла иль Алла… А Магометъ старый плутъ… Востокъ, Коранъ, кадіи и башъ-аги, львы и мавританки не стоютъ ослинаго уха!… Турки нигдѣ нѣтъ… остались одни проходимцы… Слава Тараскону!…
И въ то время, какъ африканскій вѣтеръ разносилъ надъ городомъ, моремъ, равниной и горами потѣшныя ругательства, выкрикиваемыя знаменитымъ Тартареномъ на невообразимой смѣси языковъ арабскаго и провансальскаго, муэзины съ другихъ минаретовъ подхватили призывъ къ утренней молитвѣ, и правовѣрные верхняго города благоговѣйно присѣли на пятки и набожно стали колотить себя въ грудь.
VIII
Тарасконъ! Тарасконъ!
Полдень. Зуавъ развелъ пары; онъ готовъ въ отходу. На балконѣ кофейной Валентена офицеры навели на нароходъ подзорную трубу и по чинамъ, начиная съ полковника, смотрятъ на счастливцевъ, отплывающихъ во Францію. Это люблмое развлеченіе штабныхъ. Набережная и рейдъ залиты солнцемъ. Пассажиры торопливо собираются въ путь. Носильщики и лодочники таскаютъ багажъ.
У Тартарена изъ Тараскона нѣтъ багажа. Нашъ герой идетъ по Морской улицѣ, черезъ рынокъ, заваленный бананами и арбузами; съ нимъ идетъ и его другъ Барбасу. Несчастный тарасконецъ оставилъ на мавританскомъ берегу свои ящики съ оружіемъ и свои иллюзіи и теперь собирается восвояси съ пустыми руками. Только что онъ успѣлъ войти въ шлюпву капитана, какъ увидалъ, что съ горы во всѣ ноги мчится огромное запыхавшееся животное и направляется прямо къ нему. Это верблюдъ, вѣрный верблюдъ, цѣлыя сутки разыскивавшій по городу своего хозяина. Увидавши его, Тартаренъ измѣнился въ лицѣ и притворился, что не узнаетъ его; но верблюду и дѣла нѣтъ до этого. Онъ бѣгаетъ по набережной, зоветъ своего друга и смотритъ вслѣдъ ему нѣжнымъ взглядомъ, точно говордтъ: «Возьми меня, возьми съ собой и увези далеко, далеко отъ этой опереточной Аравіи, отъ смѣшнаго Востока, въ которомъ свистятъ локомотивы и пылятъ дилижансы… гдѣ мнѣ, заштатному дромадеру, дѣлать уже нечего… Ты — послѣдній турка, я — послѣдній верблюдъ. Не покидай же меня, о, мой Тартаренъ!»
— Это вашъ верблюдъ? — спросилъ капитанъ.
— Знать его не знаю! — отвѣтилъ Тартаренъ.
Сердце у него замерло отъ одной мысли явиться въ Тарасконъ съ такимъ смѣшнымъ спутникомъ и, безстыдно отрекшись отъ товарища своихъ злоключеній, онъ ногой оттолкнулъ лодку отъ алжирскаго берега.
Верблюдъ понюхалъ воду, вытянулъ шею, потоптался немного на мѣстѣ и со всѣхъ ногъ бросился въ море. Слѣдомъ за шлюпкой онъ направился къ пароходу изъ одно время съ ней подвалилъ къ его борту.
— Мнѣ жаль, наконецъ, несчастнаго дромадера! — сказалъ капитанъ Барбасу. — Я возьму его на бортъ. А въ Марсели подарю зоологическому саду.
Верблюда втащили кое-какъ на палубу, и Зуавъ пустился въ путь.
Въ теченіе двухъ дней, что длился переѣздъ, Тартаренъ просидѣлъ одинъ одинешенекъ въ своей каютѣ, не отъ качки и не отъ того, чтобы страдала его феска, — нѣтъ, море было спокойно, — а потому, что проклятый верблюдъ, какъ только его хозяинъ показывался на палубѣ, сейчасъ же подлеталъ къ нему съ своими верблюжьими нѣжностями. Никогда еще и никого верблюдъ не ставилъ въ такое дурацки-смѣшное положеніе!
Часъ за часомъ, выглядывая изъ полупортика каюты, Тартаренъ видѣлъ, какъ блѣднѣетъ алжирское небо. Наконецъ, раннимъ утромъ, сквозь серебристый туманъ онъ съ неописуемымъ восторгомъ услыхалъ звонъ марсельскихъ колоколовъ. Прибыли. Зуавъ отдалъ якорь.
Багажа, какъ извѣстно, у нашего героя не было; не говоря никому ни слова, онъ тихомолкомъ сошелъ на берегъ, торопливо прошелъ городъ, все боясь, какъ бы его не догналъ верблюдъ, и вздохнулъ свободно лишь когда усѣлся въ вагонъ третьяго класса и на всѣхъ парахъ понесся къ Тараскону. Обманчивое спокойствіе! Не успѣлъ поѣздъ отойти двухъ лье отъ Марсели, какъ всѣ головы высунулись въ окна; послышались крики, выраженія удивленія. Въ свою очередь, выглянулъ въ окно и Тартаренъ… и увидалъ… увидалъ верблюда, своего вѣрнаго, неизмѣннаго верблюда, вихремъ мчащагося по шпаламъ, слѣдомъ за поѣздомъ, не отставая отъ него ни на сажень. Тартаренъ въ отчаяніи опромнулся на скамью и закрылъ глаза.
Послѣ столь плачевно кончившейся экспедиціи онъ разсчитывалъ вернуться домой тихохонько, незамѣтно. Присутствіе этого громаднаго четвероногаго дѣлало его планъ неисполнимымъ. Что же это такое будетъ? Господи Боже!… Ни денегъ, ни львовъ… А тутъ еще верблюдъ!…
«Тарасконъ!… Тарасконъ!…»
Надо выгружаться.
О, удивленіе! Едва только феска героя показалась въ двери вагона, какъ оглушительные крики: «Да здравствуетъ Тартаренъ! Vive Tartarin!» — потрясли своды станціонныхъ зданій.
— Vive Tartarin! Да здравствуетъ истребитель львовъ!
Крики смѣшались съ громомъ музыки, съ пѣніемъ хора воспитанниковъ учебныхъ заведеній. Тартаренъ чуть не упалъ въ обморокъ: ему представилось, что все это мистификація. Ничуть не бывало! Весь Тарасконъ былъ налицо, и неподдѣльный восторгъ былъ на всѣхъ лицахъ. Вотъ храбрый командиръ гарнизонной швальни Бравида, вотъ оружейникъ Костекальдъ, предсѣдатель суда, аптекарь и вся благородная корпорація охотниковъ по фуражкамъ. Всѣ наперерывъ тѣснятся вокругъ своего признаннаго главы, его подхватываютъ на руки и, какъ тріумфатора, несутъ съ лѣстницы.
Поразительное дѣйствіе миража! Весь шумъ надѣлала шкура слѣпаго льва, присланная капитану Бравидѣ. Ея жалкіе лохмотья, выставленные въ клубѣ, настроили воображеніе тарасконцевъ, а за ними и всѣхъ южанъ Франціи. О нихъ заговорили газеты; складывались цѣлыя драмы. Тартаренъ убилъ не одного льва, а десять, двадцать львовъ… стада, табуны львовъ! Сходя съ парахода въ Марсели, Тартаренъ и не подозрѣвалъ, что его уже опередила громкая слава, что о его прибытіи сограждане уже извѣщены телеграммой.
Къ довершенію восторга всего населенія, слѣдомъ за героемъ появилось необычайное животное, покрытое пылью, обливающееся потомъ, и, спотыкаясь, сошло съ лѣстницы станціи. Въ первую минуту Тарасконъ чуть не принялъ его за миѳическаго Тараска. Тартаренъ успокоилъ согражданъ.
— Это мой верблюдъ, — объяснилъ онъ.
И подъ вліяніемъ тарасконскаго солнца, этого чуднаго солнца, невольно заставляющаго разыгрываться фантазію, онъ прибавилъ, любовно похлопывая горбъ дромадера:
— Это благородное животное!… На его глазахъ я убилъ всѣхъ львовъ.
Затѣмъ онъ дружески взялъ подъ руку задыхающагося отъ восторга командира швальни и, въ сопровожденіи своего верблюда, окруженный охотниками по фуражкамъ, при громкихъ кликахъ всего населенія, мирно направился съ домику съ боабабомъ и тутъ же, не откладывая въ долгій ящикъ, началъ повѣствованіе о своихъ охотничьихъ подвигахъ:
— Представьте себѣ,- говорилъ онъ, — разъ вечеромъ, среди пустынь Сахары…
Примечания
1
Всякій французъ немного тарасконецъ.
