Владислав Реймонт - Брожение
Юзя поднялась и вышла вместе с Фифи.
В столовой уже сидел муж Юзи — высокий, чуть сгорбленный мужчина с добродушным лицом. Он разговаривал с молодым практикантом, заядлым охотником, сыном помещика из-под Кракова, который в Лугах учился ведению хозяйства.
— Пан Зигмунт, я вам привезла поклон.
— Можно узнать, кто вспомнил обо мне? — спросил Зигмунт, поворачивая к ней свое красивое, с тонкими чертами лицо, бронзовое от загара.
— Угадайте.
— Трудно, очень трудно. Это была женщина?
— О да, и прелестнейшая! — Она посмотрела в лорнет; ее желтый глаз нервно задергался при воспоминании об этой прелестной особе.
— Я знаю в Польше одну действительно прелестную женщину — мою кузину Ядю Витовскую; но она меня не терпит и называет дикарем. Надеюсь, что не она?
— Она. Я встретила ее, возвращаясь домой.
— Право, никогда бы не подумал, что она вспомнит обо мне.
— Просто к слову пришлось, так что вам нечего особенно радоваться. Надо было что-то сказать, а поскольку общего у нас мало, то…
— Благодарю, благодарю, вы отрезвили меня; впрочем, уверяю вас, я еще не влюблен в нее без памяти, о нет! — Зигмунт засмеялся несколько принужденно, слова его были неискренни.
— Фифи! — резко бросила Юзя, указав на тарелку Зигмунта.
Фифи, покачиваясь и прихрамывая, подала ему ужин. Для Зигмунта были приготовлены бифштекс, коньяк и пиво, остальные ограничились чаем, ветчиной и оставшимся от обеда жарким.
— Как свекла?
— Закончили. Завтра начнем возить на сахарный завод, — ответил покорно муж.
— Сократи поденную плату копальщикам на десять грошей.
Зигмунт метнул на нее негодующий взгляд, муж, не ответив, опустил глаза, Фифи хихикнула. Воцарилось молчание.
— Ведь мы обещали платить больше, я сам им обещал… — довольно резко сказал Зигмунт.
— Заплатим меньше; когда мы начинали копать свеклу, шли дожди и было холодно. С людьми тоже было трудно, а теперь, когда установилась хорошая погода, нет ни малейшего смысла платить так много.
— Мы обещали, — робко возразил муж.
— Ну и что же? — Юзя нетерпеливо заерзала на стуле.
— Будут недовольны, начнут жаловаться, разнесется по всей округе, что мы обижаем бедных людей.
Юзя что-то заносила в записную книжку и подсчитывала.
— Все это пустяки, и так в этой милой округе никто нас не щадит, — вызывающе ответила она, пряча записную книжку. Попрощавшись кивком головы с Зигмунтом, она сразу после ужина увела Игнатия в контору; там они сидели часа два, подытоживая расходы. Потом Юзя вернулась в угловую комнату, где Фифи, поджидая ее, дремала в качалке.
— Фифи, я разрешаю тебе садиться на оттоманку, но в моем кресле прошу не спать, не выношу этого, — сказала Юзя строго.
Француженка принялась оправдываться.
— Гусыня ты глупая. Если делаешь что-нибудь дурное, так имей смелость выслушать замечание, а то изворачиваешься, как дитя малое. Начнем.
Урок тянулся долго. Юзя с удивительным терпением переводила на польский какую-то повесть, она терпеливо сносила все придирки Фифи, вымещавшей таким образом на ней свои обиды. Юзя не раз с досады запускала в нее то книгой, то тетрадью, но тут же успокаивалась, просила прощения, однако не упускала случая отплатить ей с процентами. Несмотря на это, они жили по-приятельски, дополняли одна другую и были даже друг другу необходимы.
На следующий день Юзя велела заложить экипаж и поехала к Осецкой: у нее созрел план насчет Янки. Осецкая была старой, доброй приятельницей Юзи и умела быстро реализовать замыслы своей подруги. Она жила в двух верстах от Буковца, в небольшом, затерянном среди леса имении, которое было куплено у Гжесикевича. Осецкая хозяйничала скверно и жила не доходом с земли, а процентами с капитала. В «Укромном уголке», как называли ее усадьбу, она построила элегантную двухэтажную виллу с тремя верандами. Из окон главного фасада открывался вид на принадлежавшие ей поля, простиравшиеся далеко за полотном дороги, куда от дома вела аллея, обсаженная с каждой стороны двойным рядом берез и елей. Лес с трех сторон окружал зеленой рамой этот клочок неплодородной земли.
Юзя застала Осецкую в гостиной в слезах — после очередного прилива горьких воспоминаний о дорогом покойном супруге. Тут же находился и Сверкоский, навещавший этот дом ежедневно. Он сидел, как всегда, скрючившись и равнодушно поглядывал то на плачущую Осецкую, то на Зосю, вышивавшую по фиолетовой канве аленькие цветочки. Амис лежал рядом и тихо поскуливал, словно вторил Осецкой. Та, впрочем, увидев Юзю, тотчас перестала плакать и бросилась ей навстречу.
— Простите, я, кажется, пришла не вовремя, — произнесла Юзя, окидывая взглядом Сверкоского и Зосю.
— О нет, даю слово, я очень благодарна, что навестили меня. — Пожав руку Юзе, Осецкая впилась в ее каменное лицо своими черными беспокойными глазами.
— Позвольте представить — пан Сверкоский, благороднейший человек из тех, кто не забывает одиноких друзей.
Сверкоский все с тем же равнодушным видом поклонился.
— У меня есть к вам маленькое дельце, соседское, не уделите ли вы мне несколько минут?
— Ах, моя дорогая, я буду рада. Ну, раз я говорю — буду рада, значит, буду рада, и сомнений никаких быть не может!
На губах Юзи играла ехидная улыбка; они отправились на другую половину дома.
Сверкоский подсел поближе к Зосе, собачонка бегала вокруг, норовя выхватить у нее из рук канву. Зося погладила ее и, не поднимая глаз, спросила:
— Собачку зовут Амис, правда?
— Да.
— Она всегда ходит с вами?
— Да.
— Добрый песик, хороший песик, умный песик, — принялась твердить Зося, лаская Амиса.
Амис запрыгал от радости и залаял. У Сверкоского разгорелись глаза, он сунул руку за пазуху и негромко позвал:
— Амис!
Собака выскочила на середину комнаты, стала на задние лапы и двинулась к нему. Сверкоский достал из кармана кусок сахару, положил собаке на нос, махнул ремнем около самой собачьей морды и крикнул:
— Амис, марш! Тра-та-та-та-та, тра-та-та-та! — командовал он, отбивая такт ногой. Собака маршировала по комнате на задних лапах с сахаром на носу, высунув розовый язык, а Сверкоский, помахивая ремнем, подражал барабанному бою.
Зося прервала работу и с изумлением смотрела на эту сцену.
— Тра-та-та-та-та, огонь! — крикнул Сверкоский и стегнул собаку ремнем по спине. Амис перекувырнулся, подхватил в воздухе сахар и юркнул под кресло, на котором сидела Зося.
— Здорово! Это вы его научили?
— Да.
— Много он знает всяких штучек?
— Сейчас покажу. Амис! — Пес подошел неохотно, облизнулся и покорно уставился на Сверкоского. — Амис, сынок, не осрами своего хозяина, — прошептал тот на ухо собаке и погладил ее. — Амис! Кошка, кошка, кошка!..
Пес навострил уши, вытянул морду и принялся носиться по комнате, делая вид, что ищет кошку: он скакал через стулья и столы, заливисто лаял, кружился на одном месте. Зося, развеселившись, хохотала, а Сверкоский вдруг вынул револьвер и выстрелил в открытую форточку. Амис тотчас упал, вытянулся посредине комнаты и замер.
Зося, испуганная выстрелом, вскочила и подбежала к Амису: она была уверена, что он мертв.
— Нет больше собаки, — жалобным голосом проговорил Сверкоский, наклоняясь над Амисом, — погибла, убита! — Он наступил собаке на хвост. Амис только перевернулся на спину и продолжал притворяться мертвым; тогда Сверкоский принялся ходить вокруг и подражать то лаю собаки, то хрюканью свиньи, то ржанью лошади, то блеянию овцы; получалось это у него так похоже, что Амис не выдержал, задвигал ушами и заворчал; потом Сверкоский закаркал, как ворона, и стал щипать Амиса пальцами за шерсть, как ворона клювом, наконец подошел к собаке на четвереньках и завыл глухо, по-волчьи. Глаза его по-звериному загорелись, треугольное лицо потемнело, он выл так, что на дворе собаки принялись ему вторить, куры закудахтали, а гуси с криком перелетели через забор. Зося побледнела от страха.
Амис не выдержал, вскочил и бросился наутек; он весь трясся, отчаянно царапал дверь, взвизгивал, а Сверкоский все смотрел на него огненными волчьими глазами, махал ремнем и выл все громче и громче; пес бросился к окну, прыгнул через форточку на веранду, оттуда во двор.
Сверкоский выпрямился, трясущейся рукой протер глаза, тупо взглянул на Зосю, полуживую от страха, и, шатаясь, вышел, не сказав ни слова. Он и сам не знал, что с ним происходит.
Зося выглянула в окно и увидела, как Сверкоский бьет свою собаку, потом он, сгорбившись, качаясь на длинных ногах, побрел по аллее; Амис, понурив голову, плелся за ним.
Завывание Сверкоского, его страшное лицо произвели на Зосю сильное впечатление. Не успела она успокоиться, как в комнату вошли Осецкая и Юзя.
